Ленин и Керенский. Часть I.

ГЛАВА II. СЕМЬЯ КЕРЕНСКИХ. МАЛЬЧИК КЕРЕНСКИЙ

      В 1636 году в устье речки Керенки при впадении её в реку Вад была построена на засечной черте крепость Керенск. Со временем граница продвинулась далеко к югу, а Керенск превратился в уездный город Пензенской губернии, обойденный богатством и славой и забытый начальством. Проживало здесь (вместе с прилегающими слободами) около четырех тысяч душ обоего полу, а промышленность ограничивалась восемью кузницами и поташным заводом.

      В своих воспоминаниях Александр Керенский писал: «Наша фамилия, как и название соответствующего города, происходит от имени реки Керенки. Ударение делается на первом слоге (Керенский), а не на втором, как это часто делают у нас в России и за границей». Видимо, сам Керенский не очень много знал о своих предках. Даже о деде по отцовской линии он пишет лишь то, что тот был сельским священником, а уж о прадедах не упоминает вовсе. В российских архивах сохранились документы, которые дают возможность воссоздать генеалогию семьи Керенских. Вместе с тем уже следует отметить, что отец Саши Керенского, Ф.М. Керенский, по словам очевидцев, постоянно внушал своим детям мысль о бессмысленности общения с родственниками, которые были либо священнического звания, либо принадлежали к более низшим сословиям. В этом свете забывчивость будущего российского премьера не выглядит случайной.

        В свете архивных данных реконструкция генеалогии Керенских выглядит следующим образом. В 1808 году в Покровскую церковь Керенска был назначен новый священник отец Иосиф, сын Дмитриев. Он начал первым подписываться фамилией Керенский: по названию города. У Иосифа Керенского было четверо сыновей: Дмитрий, Павел, Михаил, Николай и дочь Евпраксия. Третий по старшинству его сын Михаил (1804 года рождения) был сначала дьяконом, потом священником Троицкой церкви в селе Керенки Городищенского уезда той же Пензенской губернии. Он, в свою очередь, был отцом трех сыновей – Григория, Александра и Федора.

        Отец Саши Керенского, Федор Михайлович Керенский, родился в 1842 (по другим данным в 1841) году. Как и его братья, он окончил Пензенское духовное училище, потом духовную семинарию. Службу начал учителем в Нижнеломовском духовном училище. В двадцать лет он принимает судьбоносное для семьи решение распрощаться с церковной карьерой, что являлось характерной чертой эпохи – периода кардинальных реформ российского общества и, как следствие, формирование новых социальных сил и классов. Так поступали многие бывшие семинаристы – например, великий историк В.О. Ключевский, земляк и ровесник Федора Керенского, – или дети обедневших дворян, из которых сформировалась прослойка разночинцев. Разночинцы составили значительную, но низшую, часть российской интеллигенции, формирование которой следует отнести к середине XVIII века. Вместе с тем, в отличие от других представителей интеллигенции вчерашние семинаристы обладали энергией и пробивной силой, свойственной людям, вышедшим из низов, и в карьерном отношении зачастую достигали большего, нежели их конкуренты.

        В 1865 году Федор Керенский поступил на историко-филологический факультет Казанского университета и через четыре года успешно окончил его со степенью кандидата. Керенский получил должность преподавателя словесности в Казанской классической гимназии. Одновременно он начал вести уроки в Казанской Мариинской женской гимназии. Среди первых его учениц оказалась и его будущая жена. Надежда Александровна Адлер была дочерью полковника Александра Алексеевича Адлера, занимавшего в ту пору пост начальника топографического отделения при штабе Казанского военного округа, который происходил из семьи русских немцев, которые переселились в Россию в правление Екатерины II. Из германских государств (единой Германии не существовало; всего насчитывалось свыше 300 немецких субъектов международного права) в Россию тогда переселилось до 200 тысяч душ. По материнской линии Н.А. Адлер была внучкой крепостного крестьянина, который, выкупившись на свободу, стал богатым московским купцом. От деда Надежда Александровна унаследовала значительное состояние, и семья Керенских никогда не знала нужды в деньгах. Это обстоятельство предопределило склонность Саши Керенского к занятию свободными профессиями. А.Ф. Керенский долгое время предназначал себя к роли «артиста императорских театров», но, в конце концов, выбрал профессию адвоката со специализацией по политическим процессам. Оба выбора были обусловлены одним знаменателем – прямым путем к общероссийской славе.

         Эта черта характера будущего премьера была прямо унаследована от отца, Ф.М. Керенского, страдавшего переменчивостью желаний и склонявшегося в своих предпочтениях в течение всего курса обучения то к научной работе, то в выборе тех дисциплин, которые обеспечивали направление на государственную службу. В конце концов, предпочёл последнее. Политические взгляды его отличались крайней умеренностью. Один из его знакомых вспоминал: «Иногда в нем просвечивал либерал, хотя он это настолько умел скрыть, что попал в милость такого убежденного консерватора, каким был попечитель Казанского учебного округа И. Д. Шестаков». Как результат, в 1874 году Керенский занял должность инспектора Казанской классической гимназии, а спустя три года был назначен директором гимназии в Вятку. В марте 1879 года коллежский советник Ф. М. Керенский получил назначение на должность директора Симбирской мужской классической гимназии. С июля 1883 года он одновременно возглавил Симбирскую Мариинскую женскую гимназию. Директорский пост дал возможность Керенскому-старшему проявить свою энергию и организаторские способности. Эти усилия не остались незамеченными. В 1887 году Ф. М. Керенский был произведен в действительные статские советники, что соответствовало чину генерал-майора на военной службе. Таким образом, сын сельского священника стал дворянином и приобрел потомственное дворянство для своих детей.

          Ко времени переезда в Симбирск у Керенских уже было три дочери. Старшей дочери Надежде было четыре, средней – Елене исполнилось два года, младшей – Анне всего два месяца от роду. В Симбирске у Федора Михайловича Керенского родился долгожданный наследник. Мальчик появился на свет 22 апреля (5 мая н. ст.) 1881 года и при крещении получил имя Александра. Через два года в семье появился младший сын Федор.

         Интересно, что в те же годы в Симбирске жило еще одно семейство Керенских. Старший брат Федора, Александр Михайлович, в 1857 году окончил Пензенскую духовную семинарию и был назначен священником в село Троицкое Карсунского уезда Симбирской губернии. В 1881 году он был переведен в Симбирск, где служил в церкви Смоленской Божьей Матери. У Александра было четверо детей – сыновья Михаил, Владимир, Сергей и дочь Елена. Сыновья Александра Михайловича Керенского сумели сделать достойную карьеру. Михаил одно время был ректором Варшавского университета, Владимир – профессором Казанской духовной академии, а Сергей в тридцать лет стал директором реального училища в Алатыре. В своих воспоминаниях Керенский ничего не пишет о двоюродных братьях. Конечно, они были старше, но дело не только в этом. В конце концов, младшего из них, Сергея, разделяло с нашим героем всего три года. Видимо, Федор Михайлович сам не стремился поддерживать контакты со своим братом-священником. Подобно многим людям, выбившимся из низов, он стремился полностью разорвать с прежней средой, даже если к ней принадлежали его ближайшие родственники. Должность директора гимназии вводила семью Керенских в круг городской элиты. Керенский старший дружески общался с губернатором Долгово-Сабуровым, вице-губернатором Тройницким и другими высшими чинами губернской администрации.

         Те, кто лично знал Керенского-старшего, вспоминали, что он даже внешностью своей производил впечатление. Один из его знакомых описывает его так: «Росту выше среднего, общее сложение мужественное, большая голова на толстой шее, широкая грудь и такая же спина. Высокий лоб и маленькие глаза, широкий подбородок, цвет кожи смуглый. Волосы на щеках и бороде бритые. Походка тяжелая, увалистая». Всем своим видом он заранее пытался подавить своего оппонента, не говоря уже о гимназистах, которых он рассматривал в качестве некоего одушевленного материала, призванного служить формой, в которую директор вольёт необходимое содержание. Разумеется, при такой педагогической доктрине народного просвещения развивается и соответствующий, непростой, характер. Сослуживец Керенского по Симбирску И. Д. Яковлев писал о нем позже: «Вот какую характеристику могу сделать Керенскому-отцу, которого знал я близко. Способный. Образованный, отлично знавший русскую литературу. Хороший рассказчик, обладавший даром слова. В то же время это был человек завистливый, не терпевший около себя какого-либо соперничества, стремившийся вредить не только своим конкурентам, но даже тем, кого подозревал как стоявших поперек его дороги». Тяжелый нрав Федора Михайловича отмечают и другие мемуаристы. Дети тоже побаивались отца: в их сознании он стоял где-то в стороне, как высшее существо, к которому даже мать обращалась лишь в минуту крайней необходимости! Хотя Керенский-старший никогда не прибегал к физическим наказаниям, он действовал методами психологического воздействия, ссылаясь (как высшее духовное существо в семье) на евангельские постулаты, которым не соответствует сделанный дурной поступок и согласно которым незамедлительно последует наказание сверху. Не исключено, что подобные разговоры довели Сашу Керенского до состояния перманентной истерики, приступы которой столь широко описаны их свидетелями, начиная с раннего возраста мальчика. Другой стороной этого процесса, его подкрепляющей и усиливающей, было то обстоятельство, что Саша Керенский воспитывался матерью. Такое воспитание ведет к формированию личности «маменькиного сынка» со всеми вытекающими для мальчика отрицательными последствиями для души, интеллекта и тела.

        Квартира, которую занимали Керенские, находился на первом этаже гимназии, в которой директорствовал Керенский-старший. Квартира имела отдельный вход, обращенный к центральному скверу города с памятником Карамзину. Александр был ребенком непоседливым и большим любителем проказ, стараясь всегда сделать крайним младшего своего брата, Федора. Именно, Федор служил ему тем живым, человеческим, объектом, через который Саша развивал свою энергию и честолюбие. В эти годы Александр впервые, через чтение и пересказ матерью Евангелия, приобщился к религии. Это приобщение выросло в экзальтированное восприятие государственных церковных праздников, особенно, Рождества, Пасхи, Благовещения, когда в дом приносили клетки с птицами, которым Саша затем даровал свободу, выпуская на волю. В этих действиях заключалось нечто показное, поскольку птиц поначалу лишали свободы, отловив в лесу, чтобы затем будущий премьер России снова отпускал их на волю. А.Ф. Керенский был убежден в том, что образ Христа стал источником «юношеской веры, которая впоследствии воплотилась…в идею самопожертвования во имя народа. На этой вере зиждился революционный пафос…» Во всех последующих интервью Керенского свободной прессе лейтмотивом звучит пафос веры, которая привела его «в революционное движение, поскольку оно – воплощение христианской доктрины». Как известно, это положение является одним из догматов идеологии политизированного масонства в России, не имеющего ничего общего с Евангельской вестью, в основе которой лежит христианское совершенствование самого человека. Российские масоны видели свою цель в усовершенствовании общества, то есть внешних для человека условий жизни.  

       Вместе с тем известный эмигрантский писатель Р.Б. Гуль отрицает истинную религиозность А. Ф. Керенского, оставляя за ним формальную религиозность, то есть посещение церковных служб дабы не казаться «белой вороной». Хотя в 1917 году именно при содействии Керенского был созван Поместный собор, избравший патриарха Русской Православной церкви, этот случай весьма схож с выпусканием птиц на волю в «двунадесятые» праздники, потешающий честолюбие премьера России без религиозного фанатизма, но при должных политических амбициях и дивидендах. Керенский впоследствии утверждал, что именно вера привела его в революционное движение. Он видел в революционной романтике, в фиктивной готовности жертвовать собой во имя других, прямое воплощение христианской доктрины.

          Историки утверждают, что стены детской комнаты Саши Керенского были увешаны ценными иконами, а в особом углу горела большая неугасимая лампада. Его няня, Е.С. Сучкова, ещё более часто рассказывала ему о своём крепостном детстве. Это вызывало у Саши Керенского непреходящее чувство вины перед народом, также как у Владимира Ульянова.

        Эти мотивы укрепились в душе ребенка после тяжелой болезни, которую Керенский перенес в шестилетнем возрасте. Она повлекла повышенное внимание со стороны всех домочадцев к мальчику. Вдруг все – родители, няня, старшие сестры, друзья дома – стали проявлять к нему особую заботливость и нежность; на ребенка обрушился град подарков. Юный Керенский почувствовал эту перемену, но не знал причины. Полгода Саша Керенский провел привязанным к кровати. Как любой ребенок в подобной ситуации, он стал капризным до невыносимости. Но домашние терпели и, более того, старались окружить его постоянной заботой и вниманием, привычка к которым осталась на всю жизнь, трансформировавшаяся в потребность всенародного обожания, объекта народного восхищения. Он полюбил сладостное ощущение всегда и во всем находиться в центре внимания. Для этого он научился и любил нравиться, он оживал, когда им восхищались, когда его хвалили. Это давало ему энергию, заставляло быть ярким, талантливым и искрометным. Недоброжелательного отношения к себе он совершенно не переносил. Перед враждебно настроенной аудиторией он на глазах терял силы, выдыхался, как воздушный шарик, из которого выпущен воздух.

          Личность человека начинает формироваться в раннем детстве. Многое, что послужило причиной феноменального взлета Керенского, определилось еще в те годы, когда он мало думал о будущей карьере. Но судьба любит подбрасывать неожиданности. Так, в одном и том же крохотном провинциальном Симбирске начался жизненный путь двух людей, двух будущих премьеров российского правительства, отношения между которыми определили историческую судьбу России. В эти отношения, конечно, вмешалась судьба.

             После переезда семьи в Ташкент в 1889 году Саша Керенский поступил в приготовительный класс местной гимназии. Директором гимназии в ту пору был Н. П. Остроумов, оставивший интересные воспоминания о детских годах будущего российского премьера. Н.П. Остроумов подтверждает наши наблюдения о характере будущего премьера России, который Керенский демонстрировал в симбирский период. Он по-прежнему был любимым сыном своего гордого отца и самолюбивой и властной матери, которые лелеяли его как первого сына в своем семействе, на которого возлагали свои фамильные надежды. Поэтому Саша Керенский продолжал расти баловнем в своей семье и позволял себе выходки, не оправдываемые даже разумною родительскою любовью. Поступив в приготовительный класс, этот юркий и избалованный мальчик вполне сознавал про себя, что он – сын главного инспектора училищ в Туркестане и что поэтому могут быть позволены такие жестокость и кривляния над подчиненными его отца, которые для других гимназистов окончились бы исключением в самый короткий срок.

        Одна из подобных историй превысила чашу терпения инспектора гимназии Неудачина, который настоял на том, чтобы директор Остроумов внес в дневник гимназиста Керенского замечания. Свою позицию он мотивировал тем, что сын главного инспектора не должен пользоваться привилегиями по сравнению с остальными учениками. Однако неожиданно этот эпизод вылился в настоящий скандал. Остроумов вспоминал: «Когда ученик Керенский предъявил своим родителям упомянутую запись в дневнике, то отец, мать и другие дети, а также и старушка няня Саши Керенского растрогались до слез и рыданий… Заслуженный педагог, отец проштрафившегося гимназиста, нашел нужным вызвать меня, как директора гимназии, для объяснения с ним уже в начальническом тоне. Явившись в квартиру родителей ученика Керенского, я увидел их в сильно возбужденном состоянии, в котором личное огорчение соединялось с оскорбленным самолюбием властных родителей… Я услышал от Керенского-отца такие патетические восклицания: «Мы сохраним этот дневник для истории!…» Меня удивило такое высокомерие опытного педагога в отношении своего сына…» Родители Керенского действительно были убеждены в том, что их старшего сына ожидает великое будущее, такое, что даже школьные дневники его будут бесценной реликвией для восторженных почитателей. Более того, они укрепляли и лелеяли это чувство собственной значительности в самом недоросле Саше Керенском. По свидетельству все того же Остроумова, в дальнейшем учителя смотрели на проделки будущего премьера сквозь пальцы, дабы не портить отношений с его высокопоставленным отцом. Керенский-старший, по всей видимости, также провел беседу с зарвавшимся сыном-учеником. За остальные шесть лет обучения в гимназии Саша Керенский никогда не был замечен крайним в вопиющих нарушениях дисциплины и режима обучения, которых насчитывалось великое множество.

         Другой гимназический преподаватель Керенского – Ф. Дукмейстер в своих воспоминаниях также отмечал усиление черт характера, которые сложились в Симбирске: «Ничто в нем не предвещало тогда будущего министра революции. Он охотно подчинялся всем, довольно строгим тогда, правилам гимназии, усердно посещал гимназическую церковь и пел там на клиросе. Характер его немного изменился в старших классах. …Он всегда держался очень корректно и одевался с некоторой склонностью к франтовству».

       Как и у Ленина, раздвоение сознание, привнесенное в жизнь Саши Керенского, усугублялось и усиливалось далее в той же семейной среде. Прислушиваясь к разговорам старших, а иногда и просто подслушивая их, гимназист Керенский впервые приобщился к тайной критике властей. Это раздвоение носила характер поляризации самого Федора Михайловича Керенского и как человека сугубо лояльного высшим инстанциям, и как человека сугубо враждебного этим инстанциям, поскольку недооцененного ими. Это ощущение раздвоенности как непременного условия карьерного роста возникло у Саши Керенского ещё в Симбирске и окрепло во время учёбы в гимназии. Действительно, биографы Керенского отмечают, как с взрослением он всё более теряет чувство наивного детского обожания царского семейства, скрывая одновременно от публики всю накопившуюся на эту несчастную семью злобу левого социалиста. Один из биографов Керенского приводит такую сцену: «В октябре 1894 года седой директор Ташкентской гимназии, собрав в актовом зале вверенных ему питомцев, обратился к ним с прочувственным словом: «Дети! Нашу родину постигло тяжкое, неизбывное горе: скончался Александр III, наш мудрый обожаемый монарх…» Общее молчание. И вдруг тишину прорезают визгливые нотки истерики. На полу в припадке бьется маленький гимназист. Это – Саша Керенский. Он был единственным, свидетельствуют его товарищи по гимназии, кто не смог спокойно вынести известие о смерти царя». Керенскому в это время уже исполнилось тринадцать; но показная истерия и слезливость, раздвоенность слова (мысли) и дела уже стали частью его натуры. Сам Керенский утверждает обратное: «Что касается меня, то в моих чувствах не было двойственности… Конечно, в религиозной вере была и официальная сторона, казенная сущность которой выражал священный Синод – бездарный бюрократический аппарат». В этой фразе, как в капле воды отражается мир, отразилась коррупция сознания личности Керенского, которая, конечно, не является чертой, присущей исключительно Керенскому; она свойственна всем людям в той или иной мере.

        Пребывание в бурном возбуждении, которое становится у него состоянием перманентным, что наблюдалось всеми свидетелями истории взлета Керенского, достигает высшего накала в критические моменты: по поводу 9 января, Манифеста от 19 октября, сдачи Порт-Артура, выступления правых в Думе о роли Азефа и эсеров в подготовке боевиком Б. Моисеенко теракта в отношении царской особы и октябристов в мае 1914 года по поводу обвинения Милюкова и кадетов в получении крупных сумм денег из-за границы, ареста лидеров большевистской партии по обвинению в организации государственного переворота в июле 1917 года по требованию министра юстиции Переверзева и представителей правоцентристских партий и других случаев в политической истории страны. Все они заканчивались глубокими истерическими припадками, требовавшими неотложного вызова карет скорой помощи и вмешательства врачей. В июле 1917 года Керенский был отвезен каретой скорой помощи в неизвестном направлении в стрессовом бессознательном состоянии и появился только на третий день после того, как «серый кардинал» тех дней, alter ego Керенского – Некрасов выбил из министров Временного правительства обязательство признать Керенского диктатором. Один из коллег Керенского по IV Думе дает следующий портрет будущего «министра революции»: «Неврастеник, адвокат по профессии, он горячо произносил свои речи, производил впечатление на женский пол и доставлял большое неудовольствие сидящим под кафедрой оратора стенографистам, обрызгивая их пенящейся у рта слюной. Многие считают его кретином».

        К слову сказать, оперативное дело Керенского на Лубянке имело шифр «Клоун». Керенский стал думским рекордсменом по части вхождения в разные парламентские комиссии. Всего он состоял в 8 думских комиссиях и комитетах. Таким образом, сформировавшиеся в детстве основные, определяющие личность, черты характера – быть всегда первым и в центре внимания, истеричность, декламация текстов с чисто эмоциональным содержанием и надрывом в их произнесении с течением времени усиливаются и углубляются. Эффектная внешность, модная стрижка, умение одеваться в согласии со вкусами времени и производить первое впечатление всё же не могли устранить главный недостаток Керенского, заключавшегося в отсутствие надлежащего общероссийскому политику уровня культуры: Керенский не владел иностранными языками, вследствие чего он не выезжал за границу до июня 1918 года, когда английский крейсер вывез его в Лондон из Архангельска в качестве гостя великобританского правительства и личного друга злейшего врага царской семьи и России, премьера этого правительства, Ллойд Джорджа.

          С раннего детства усиливается такая черта в характере Керенского, как стремление выделиться среди окружающих. Он сильно отличался от своих ровесников ярко выраженным желанием быть первым всегда и во всем. По словам Остроумова, «в развитие природных наклонностей гимназиста Керенского была замечена преобладающая черта – живость темперамента и самолюбивое стремление выдвигаться из окружающей его товарищеской среды, чтобы казаться и обращать на себя внимание публики». Поток взрослой жизни надвигался на него и всецело захватил его: он увлекался общественными делами и девочками, с энтузиазмом участвовал в играх и балах, посещал литературные и музыкальные вечера, часто совершал верховые прогулки, то есть делал все то, что входит в понятие «светской жизни». Он был неутомимым и ловким танцором, продолжал усердно посещать церковь, декламировал с чувством и большим успехом преимущественно патриотические стихотворения и неоднократно выступал в любительских спектаклях, проявляя определенный артистический талант, который, по общему мнению, не простирался далее провинциальных подмостков. Но уже в четвертом классе гимназии Керенский однозначно выбрал для себя карьеру артиста или оперного певца.

         Большинство биографов Керенского полагают, что отмеченные особенности поведения будущего премьера помогают понять позднейшее поведение Керенского-политика. Круг чтения и театр в значительной степени определяли процесс формирование личности в XIX веке. Эти биографы считают, что театр и кино рождали массовое подражание (психическое заражение). Бурное проявление эмоций во второй половине XIX веке было обычным делом, рыдающий мужчина или картинно падающая в обморок женщина вызывали в зажиточных слоях населения скорее сочувственное, нежели ироническое отношение. При этом жесты оратора или театрального декламатора, их интонации и постоянный надрыв переводили не очень грамотной аудитории непонятные слова в понятные массе чувства.

     Саша Керенский с удовольствием играл в гимназических спектаклях, но будущее свое мыслил иным. Честолюбие склоняло его к юридическому факультету; это давало возможность пойти по государственной службе или сделать выбор в пользу свободных профессий. Весной 1899 года для гимназиста Керенского настала пора выпускных экзаменов. Он был одним из трех человек в классе, кто заканчивал гимназию круглым отличником и с золотой медалью. В начале июля он в сопровождении матери (отца не отпустили неотложные дела) выехал в Санкт-Петербург для поступления в университет. В жизни Керенского начиналась новая страница, которая должна была запечатлеть его политическую карьеру, в полной мере реализовавшей черты характера, темперамент, отношение к власти и царской семье, получившие начало именно в семейной среде и подкрепляемые отцом, Ф.М. Керенским. Меньшевик Н. Суханов, создатель эпического трёхтомного труда «О нашей революции», не утратившего своей актуальности как первоисточника по наши дни, пишет о двух российских премьерах-земляках следующее: «У Керенского была сверхъестественная энергия, изумительная работоспособность, настоящий темперамент. Но у Керенского не было ни надлежащей государственной головы, ни настоящей политической школы…. Прежде всего, Ленин, есть явление чрезвычайное. Это человек совершенно особой силы. По своему калибру это первоклассная мировая величина». Такой общеевропейской известности политик, как «ренегат» (эпитет Ленина) Карл Каутский, ничего не пишет о Керенском, которого хорошо знал, но отзывается о Ленине, своём политическом оппоненте, как о новоявленном мессии: «Нужно быть сумасшедшим, чтобы не признавать величины Ленина. Собрать в единое целостное государственное образование – погрязшую в анархии, подстерегаемую со всех сторон контрреволюцией, до смерти вымотанную Россию – это достижение, равное которому вряд ли можно найти в истории».

      Следует также отметить любопытное свидетельство современников, что Керенский достаточно рано, по крайней мере, с гимназического времени любил повторять любимое изречение своего отца «Революция не проливает крови». Исследуя политический путь А.Ф. Керенского, можно этот афоризм рассматривать в качестве эпиграфа его характеристики, который находит всеобщее подтверждение во всех действиях Керенского как накануне, так и в течение всего Семнадцатого года.