Глава четвертая
В главе рассказывается о том, почему на курсы ООН принимали только женатых людей; о том, почему не надо было разделять Чечено-Ингушскую республику; о том,
К чему привело хобби дежурного оператора Чернобыльской АЭС; а также о том, как туалет в автобусе и девушки topless разрушили психику советского генерала
МОЯ ОСЕТИНСКАЯ СВАДЬБА
Ко времени перестройки я имел официальную работу — был сотрудником Министерства иностранных дел. Туда я попал после окончания так называемых курсов ООН. Курсы располагались в здании Института иностранных языков на Остоженке. Это была весьма оригинальная организация, существовавшая на деньги ООН и готовившая для ООН советские кадры. На курсах училось всего человек 20—25 в год. В коридоре на стене висел портрет генсека ООН. Это сразу налаживало людей на определенный лад: мол, это не совсем Советский Союз, вы одной ногой за границей. Директором курсов был тогда Юрий Степанович Жемчужников. Юрий Степанович много работал в Америке. Но, как говорили, он работал не только в ООН. Была у него и другая работа, на которой он как минимум дослужился до полковника.
На курсах основной упор делался на язык. То есть язык я, конечно, знал, но речь шла о подготовке устного и письменного переводчика. Плюс изучалась ООН как организация. Какие у нее существуют структуры. Как они функционируют. Какие там бюрократические взаимоотношения.
Преподаватели, которые готовили ооновских дипломатов, были людьми очень не простыми. Нам преподавалась древнегреческая мифология и, что самое любопытное, Библия, чего в советских учебных заведениях в ту нору не было и в помине. Мотивировалось это тем, что библейские образы постоянно присутствуют в речах ораторов, выступающих с трибуны ООН. Предполагалось, что наши сотрудники должны хоть что-то в этом понимать. Чтобы не удивляться, почему вам говорят о Моисее и Аароне. Так что педагогический состав был неординарным и высококвалифицированным. Кстати, преподаватели до сих пор работают в том же доме на Остоженке, хотя курсов давно уже нет. А многолетний секретарь этих курсов сейчас работает секретарем ректора Иняза.
Надо ли говорить, что и детишки были особенные. Впрочем, какие детишки? Специфика заведения состояла в том, что сюда принимали только женатых людей. Вместе с прочими документами при поступлении надо было предъявить свидетельство о регистрации брака. Это было жесткое требование. Другого пути не существовало. И лишь для меня сделали небольшое исключение, разрешив сперва подать документы, а уже потом жениться, хотя в любом случае к началу экзаменов я должен был распрощаться с холостой жизнью. Имелось в виду, что за оставшееся время я как-то решу этот вопрос: мне дали возможность справку о регистрации брака донести чуть позже. Была сделана, конечно, весьма крупная поблажка для такого закрытого учебного заведения, куда своих выпускников направлял МГИМО и где экзамены принимала ооновская комиссия.
Тогда требования насчет женитьбы нам казались смешными, даже нелепыми, но сейчас я начинаю понимать, что своя логика здесь была. Представьте: начинающий дипломат приезжает, скажем, на 4-летнюю работу за рубеж. Молодой парень, без жены, одинокий, ошалевший от нахлынувшей свободы. Может впасть в любые блуды в не знакомом городе. Тем более работая не в советской, а в международной организации. Он по определению находится не внутри посольства, а предоставлен сам себе. Следить за ним с утра до ночи никто не будет. Аппелировать только лишь к чувству долга и ответственности неразумно. А жена — это некий стабилизатор. При супруге, с нетерпением ждущей твоего прихода с работы, особо не разгуляешься.
Кстати, организаторы курсов хотели в течение года поработать и с супругой. Были специальные мероприятия для жен молодых специалистов. Чтобы можно было на практике посмотреть, к чему они готовы. Как они держатся на банкетах, как общаются с иностранцами.
Все складывалось удачно: как раз в тот год я и решил жениться. Не потому, что курсы уже припирали. В принципе, я уже закончил институт, понимал, что впереди дипломатическая карьера, и холостой статус с ней не очень совместим. К тому же появилась хорошая претендентка на место в моем сердце.
Но обстоятельства женитьбы были весьма своеобразны. Дело в том, что девушка, на которой я решил жениться, была близкой знакомой моих родителей. Точнее, дочерью их приятелей, которую я знал с раннего детства. Брак этот был одобрен моей матерью ( отца к тому времени, увы, уже не было). И женитьба таким образом приветствовалась и ее и моими родителями. Они были с Кавказа. А именно из Северной Осетии. Отец занимал очень высокую должность в Москве. И работал в одной сфере с моим отцом. К тому времени ему было уже за 60. Такой умудренный, серьезный человек с весьма властным характером. А дочери было только 17.
Итак, она звалась Татьяной. Она только что закончила школу. И была прелестной южной девушкой. С внешностью утонченной кавказской княжны, очень красивая, невысокая, скромная, ориентирующаяся на родителей. Слово папы было как закон, да и мама оказывала на нее очень сильное влияние. Она была из такой, знаете, московско-кавказской аристократии.
Наши матери были не просто приятельницами. Мои дедушка и бабушка взяли Танину маму к себе после того, как ее родителей репрессировали. И она с детства воспитывалась в нашей семье. Была фактически некровная сестра моей матери. Конечно, это усиливало связь между нашими семьями. Таня это знала. С другой же стороны, это отчасти затрудняло мои отношения с Таней. Для Тани я и моя мать — это такая домашняя легенда. Не просто парень, с которым встретилась на улице. А что-то более серьезное. Близость наших семей существовала как данность еще до Татьяны и помимо ее воли. Когда люди встречаются, вообще ничего не зная друг о друге, не думая о «бэкграунде», выстраивать отношения в чем-то даже легче. А так с чистого листа уже не получается, «винчестер» уже загружен. Впрочем, об этом я подумал уже впоследствии, когда анализировал события того радостного и тревожного года…
Тем не менее у нас были трогательные, нежные отношения. Да, других эпитетов не подберу — трогательные и нежные. Мы договорились так: сначала расписываемся, а потом будет настоящая осетинская свадьба.
Очень интересно проходила договоренность о свадьбе. Мне мать полунамеками дала понять: я переговорила с Константином Владимировичем, и они ждут от тебя активных действий. Я решил не медлить. Позвонил Таниному отцу: «Константин Владимирович, я бы хотел с вами поговорить». Он без лишних вопросов сказал: «Хорошо, Алекс, приезжай!». Мы договорились на восемь.
Я прибыл в дом на Новослободской. Константин Владимирович сам проводил меня к себе в комнату, закрыл двери в гостиную. Мы сели. На столике стояли апельсины, яблоки и боржоми. То есть обстановка была переговорная. Я сообщил, что пришел сделать предложение. Константин Владимирович сразу среагировал, не заставив
меня долго подбирать соответствующие такому случаю слова. Он сказал, что это ожидаемое событие (именно так и сформулировал — «ожидаемое событие»), но тут надо понять несколько нюансов. Мы перешли к нюансам. Он стал интересоваться, когда я собираюсь ехать за рубеж, когда я иду на курсы, где бы я хотел работать за рубежом потом. Я сказал, что в Женеве. Вообще-то после этих курсов посылали в несколько точек. Это Нью-Йорк, Женева, Бангкок, Найроби (Кения), где были офисы ООН, и чуть меньше специалистов приглашалось в Париж, где располагался офис ЮНЕСКО. Но главными потребителями дипломатических кадров были все-таки Нью-Йорк и Женева. Нью-Йорк, говорю, мне не нужен, это слишком далеко от России, туда-сюда не налетаешься. А Европа лучше. Там спокойнее, и в Москву чаще можно приезжать.
Мы обсудили еще кое-какие детали. После чего Константин Владимирович встал, открыл дверь и торжественно сказал: «Заходите». И точно по команде, в комнату вплыли бабушка, мать и дочь Татьяна. Молча выстроились в ряд и терпеливо ждали, что скажет Константин Владимирович. И он, сделав небольшую паузу, объявил: «Только что Алексей сделал важное предложение. И, я думаю, надо это предложение принять». Тут женщины поняли, что теперь их очередь выступать, и стали это делать по старшинству. Сперва высказалась бабушка: «Да мы давно этого ждем». Затем взяла слово мама. Она промолвила всего одно слово: «Конечно». А Таня, как самая младшая и самая скромная, тихим голосом произнесла лишь короткое «Да». Суть моего предложения озвучена так и не была.
«Тогда готовьте на стол», — строгим голосом велел отец. И тут все женщины забегали. На приготовления к трапезе ушли считанные минуты. Я и опомниться не успел, как оказался за столом, уставленным яствами в кавказском стиле. Велась оживленная светская беседа, все присутствовавшие не скрывали своей радости. И уже ни каких деловых разговоров не было. Мама не задавала никаких вопросов: когда уедете, где будете жить. Ее это как бы не должно было интересовать. В русских семьях мать, наверное, замучила бы вопросами: куда, что, на какие шиши. Но тут был совсем другой мир, где все серьезные решения единолично принимает отец.
Итак, свадьбу мы решили сделать позже, в сентябре, а пока только расписаться. Причем предполагалось хранить наш брак в секрете, а значит, жить по-прежнему порознь. Чтобы не было никаких кривотолков. Дело происходило в мае 1983 года, еще был жив Андропов, я только что подал документы на дипломатические курсы. Мы подали заявление в ЗАГС. Там оказалась большая очередь. Мы задействовали связи. И вскоре из ЗАГСа позвонили и сообщили: мы можем вас расписать не через месяц, а в течение нескольких дней.
Расписались в мае. Расписались тоже при очень интересных обстоятельствах. Чтобы соблюсти полнейшую секретность, на церемонии присутствовало лишь четверо: я, Таня и два свидетеля. Свидетелем был приятель по имени Владик, которому я позвонил и попросил: «Я тут собрался жениться. Побудешь у меня свидетелем, ладно? Но только ты должен найти еще и свидетельницу, которая реально не была бы нашей знакомой». Таня со своей стороны вообще никого не могла позвать, потому что была уверена, что ее подруги, даже поклявшись на Библии хранить тайну, в два счета разнесут весть об этом загадочном бракосочетании по всему городу. Владик немного подумал и сказал: «У меня есть одна знакомая девица. Даже не совсем знакомая — я пообщался с ней на автобусной остановке и обменялся координатами. Девка отличная, хотел ей давно позвонить». Я говорю: «Прекрасно. Это то, что требуется. Подтягивай ее. Банкет за наш счет».
Мы прибыли в ЗАГС. Приехали на черной казенной «Волге» с мигалкой, в служебной машине Таниного отца. Нас уже ждали. Заведующая ЗАГСом даже переживала.
Ее заранее предупредили: никаких фотографов, никакой музыки. Заведете, распишите. А для убедительности напустили немного таинственности: товарищ собирается на загранработу, ему все это не нужно. Она выразила готовность сделать все, что от нее требуется. Но когда мы заходили, все же предложила: может быть, немножко по- фотографируемся? «Не надо», — отрезал я жестко, еще больше усилив ее нервическое состояние.
Но в самом тяжелом положении оказалась свидетельница, та самая девица с автобусной остановки, которая нас увидела минут за 15 до этого, да и с Владиком была ед- ва знакома. Эта девушка вообще ничего не понимала. Она начала нервничать:
— Ребят, а что такое?
Ей объясняют: у нас свадьба. Но она не врубается:
— А почему такая странная?
Я говорю, тут, мол, сложные отношения.
— Родители, что ли, не дают разрешения?
— Да нет, командировка за рубеж. Срочно надо. Уезжать через два дня.
— Ну все равно. Собрались бы, посидели как люди, каких-нибудь родственников пригласили.
Ко всему прочему, она увидела нашу машину и то, как начальница ЗАГСа вокруг нас бегает. И по-настоящему испугалась. В ее глазах стоял ужас: куда она вообще попала? И под чем она поставит свою подпись? Свидетельница начала ломаться и искать пути к отступлению. Но тут Владик ее просто толкнул и бросил что-то типа «подписывай, сука». И она подписала.
Засим мы отправились в гостиницу «Интурист», которую сейчас уже разобрали, в ресторан «Звездное небо». Все так же вчетвером посидели за столом. Счет за этот обед у меня до сих пор лежит дома — там что-то около 60 рублей. Мы сидели, вели неспешную беседу, закусывали. Свидетельница напилась, распоясалась. И начала кричать: «Ну, ребята, вы мне все-таки объясните, что это было. Я что-то ничего не поняла. Кто куда уезжает?» Мы ее успокаивали, но ничего не объясняли.
Однако сильнее всего свидетельницу потряс финал этой сцены. Когда мы вышли из ресторана, Владик повез свою девушку домой, а мы, молодожены, разъехались в разные стороны. Вернее, сперва мы заехали домой к Татьяне, где нас уже ждали ее родители. Они нас поздравили. Мы посидели час и тогда окончательно разъехались.
Утром я позвонил Владику и говорю: «Как дела?». Он: «Отлично! Ленка уже пылесосит ковер. Я ее тут зарядил на уборку». Она оказалась очень гибкой девушкой, и в дальнейшем он с ней длительное время дружил. И все те годы, что они общались, она донимала его одним и тем же вопросом: «Ну, что-то вы мне не договариваете насчет той истории. Что это было, я понять не могу».
А дальше все пошло не совсем так, как мы планировали. У нас с Татьяной сохранялись хорошие отношения, хотя семейной такую жизнь назвать было трудно. И тут свою линию начала гнуть ее мать. Она стала говорить ей: понимаешь, Таня, тебе 17 лет. Ты уедешь за рубеж, ты не будешь учиться. Он же учился, он же окончил МГИМО. А ты-то без диплома. Что же получается — останешься домохозяйкой? Даже если ты будешь заочно учиться — это не учеба. Ты оторвешься от нас. И что дальше? Для тебя было бы лучше сделать так, чтобы вы пока остались здесь. Зачем торопиться? Ты поучишься, а потом уже можно поехать в загранкомандировку.
Мама переубеждала Татьяну очень тонко, хитро. Не в лоб. У нее были свои цели. Вероятно, она опасалась, что с отъездом Татьяны семья даст трещину. А если и не даст, то, во всяком случае, потеряет какой-то смысл. Таня была своего рода цементом этой семьи. Родителям Тани хотелось, чтоб зимой по воскресеньям зять с дочкой приходили, ели осетинские пироги, разговаривали, приезжали бы
родственники. А тут бах — и все уехали куда-то, тем более далеко и надолго.
Мы должны были уезжать почти сразу после окончания курсов, то есть через год. А она завела этот разговор сразу после регистрации. Ей казалось, что возможно как- то перекоммутировать наши планы. Убедить, что мне лучше сперва здесь некоторое время поработать, а уже потом…
Как раз в это время Таня должна была пойти в мидовскую поликлинику и пройти медобследование. Жены всех слушателей спецкурсов обследовались, чтобы подтвердить, что у них нет никаких противопоказаний к поездке. Но моя супруга по непонятным мне причинам эту процедуру оттягивала. Я поинтересовался: «Тань, почему ты не прошла медобследование? В чем, собственно, проблема?» «У меня не было вчера времени», — отмахнулась жена. Вижу, Таня начала тупить: то она не может, то она забыла, то еще что-то. Наверное, имеется какая-то причина, которую она боится объяснить мне открыто.
Я ее прижал. Говорю с нажимом:
— Тань, что такое? Я чего-то не понимаю. Нам нужно сдать справку.
И тут она мне сообщает:
— А может, нам не стоит туда ехать?
— Знаешь, Тань, мне не нравится, что изначальные договоренности начинают ломаться. Не то, что я такой заточенный ехать в Женеву. Но если с этого начинается, дальше будет больше. А может, нам то, а может, нам се. Мне не нравится, что вдруг идет перекоммутация. Что вообще происходит?!
У Тани в этой истории был свой интерес. Не то чтобы она очень хотела учиться, но она боялась попадания в новую среду, где нет подруг, где нет страховки папы. Где вообще ничего нет. Совершенно другой мир дипломатов. Чем эта командировка может закончиться, непонятно. Таня походила на пару приемов для сотрудников МИДа и как-то затосковала. Она понимала, что она молодая, маленькая, ей всего 17 лет, а там серьезные тетки. И ее все это стало просто пугать. Конечно, сейчас, с позиции своего опыта, я повел бы себя по-другому. Попытался с ней поработать, что-то объяснить, дипломатию определенную проявить. Но тогда я был порезче. Меня раздражала игра за моей спиной. Вдруг что-то там придумали и ставят меня перед фактом.
Я заявил: «Таня, давай так. Завтра, как штык, ты должна быть в мидовской поликлинике. Если ты там не будешь — мое отношение к тебе резко изменится».
На следующий день днем, в два часа, я позвонил (мы по-прежнему жили порознь) и спросил: «Тань, ты была в поликлинике?» — «Ой, ты знаешь, я не успела!» В общем, начались те же блеяния. «Тань, в общем, я все понял» — и бросил трубку.
Дело пошло к разводу. Процесс разрыва начал набирать обороты. Я изложил ситуацию моей матери. Она была на моей стороне, потому что ей тоже не понравилось, что они начали какую-то закулисную игру.
А Таня с ее мамой, судя по всему, по-женски поработали с главой семейства. Это тоже особенность Кавказа. Напрямую, может, никто ничего заявлять не будет, но тихой женской дипломатией создастся определенный фон. Они помаленьку его обрабатывали: «может быть, ей сейчас так лучше будет», «на ноги встать», «потом поехать», «что ж сразу так»…
Ее отец был всегда очень занят. Работал с утра до ночи. Он был помощником Алиева в тот момент. А последний год был особенно сложный: как раз случилась авария теплохода на Волге возле Ульяновска. На работе был аврал.
После этого мы с Таней практически не виделись. А еще через несколько недель развелись. Все было сделано быстро и технично. Претензий ни с одной стороны не было. Не было ни ругани, ни оскорблений, ни угроз. Обе семьи пришли к выводу, что так для всех будет лучше.
Но получилась странная ситуация. Я был уже на курсах — и учился, находясь в разводе. Формально женился, через полгода развелся. Мне никто не звонил, не давил. Я доложил начальнику курсов, что такая вот история. Он развел руками: ну, что поделаешь — жизнь! С курсов меня не отчислили. Тем не менее перспектива моей поездки в Женеву оказалась весьма призрачной.
Потом я Татьяну видел периодически. Но не чаще, чем раз в три года. Как мне кажется, она переживала, что так все получилось. Она однажды сказала, что по-детски не оценивала всей странности ситуации.
Потом она жила отдельно от родителей. Как я понимаю, они были не слишком довольны ее личной жизнью. Танины ухажеры не соответствовали запросам ее семьи.
А отец по-прежнему работал в правительственных структурах, и мы с ним периодически созванивались. И я помню необычный звонок на Новый 97-й, не то 98-й год. Я уже был председателем думского комитета по геополитике.
31 декабря. До откупоривания шампанского остаются каких-то 2—3 часа. Я все еще на работе. Вдруг трещит правительственный телефон. Интересно, кто это в такое время? Снимаю трубку. Это Константин Владимирович: поздравляю, Алекс, всего тебе самого лучшего.
В общем дипломатические отношения у нас с ним сохранились, но никакой близости уже не было. Забавно и то, что я больше никогда не видел свою свидетельницу.
Следует сказать, что я смотрел на брак — так подготовили меня родители – как на некое системное решение. То есть не как на юридическое оформление сердечного влечения. А именно как на продуманное, взвешенное, системное решение, подобное, например, поступлению в институт. Которое, конечно же, не может без чувств осуществляться, но, тем не менее, человек должен понимать, с кем он связывается. С какой семьей, какие люди за этим могут стоять. Я не принадлежал к той категории людей, которые готовы прыгать в обрыв зажмурив глаза. Делать какие-то шаги в неизвестном направлении. В этом плане ситуация с Татьяной мне нравилась, меня устраивало, что мне было все известно о невесте. Хорошие отношения между нашими семьями значили для меня если не все, то многое. Нельзя говорить, что это была задумка с целью фиктивного брака. Я искренне рассчитывал, что смогу создать с Таней семью, что нас ждут годы счастливой совместной жизни в Москве, Женеве, еще где-то, куда забросит судьба…
Эта история стала мне уроком на всю жизнь. Я понял, что так ультимативно ставить вопрос, как я его поставил, нельзя ни при каких обстоятельствах. Надо быть более осторожным, аккуратным. Всегда есть шансы убедить человека. Тем более можно было переубедить Татьяну. Она очень слушалась меня. Она испытывала ко мне огромный пиетет. Не так часто я встречал людей, которые бы так ко мне относились, как она. В ее глазах я был на тот момент почти небожитель. Человек, о котором она с двух лет постоянно слышала. Она – школьница, а я – студент МГИМО, дипломат…Все это выглядело пиком советского счастья. Я был уверен, что ей хотелось вырваться за пределы родительского дома. Там был гнет. Не то чтобы гнет жесткий, скорее либеральный. Но все равно прийти домой после девяти нельзя. Сразу начнутся вопросы: с кем ты ушла, кто тебе звонил. И даже, я помню, она меня просила ее поддержать: «Я с подругой пойду в кино. Скажи, что я с тобой, а то они меня не выпустят».