ЧЕРНО-БЫЛЬ И ЧЕРНО-МИФЫ
После окончания курсов ООН мне не пришлось ехать в длительную командировку. По ооновским офисам разъехались другие товарищи по курсам. Я был к тому времени в разводе, и мне такой путь был заказан. Я остался в России. Это определило мою судьбу.
Пошел в аппарат МИДа. Стал ездить в среднесрочные командировки — на месяц-два-три. Одна такая командировка на полгода случилась в Вену. И это оказалась самая знаменательная командировка в моей практике. Получилось так, что я попал в особое время в особое место. Дело в том, что меня отправили работать в секретариат МАГАТЭ — агентства по атомной энергетике. И именно в то лето, когда я оказался в Вене, Советский Союз расхлебывал последствия чернобыльской катастрофы. А мое агентство, естественно, было на острие этих проблем, в эпицентре мирового внимания.
Чернобыль произошел 26 апреля 1986 года, моя командировка заканчивалась 20 декабря. В известном смысле мне повезло. О Чернобыле писали во всех мировых газетах, а я был в центре этих событий. И обо всех мероприятиях, связанных с ликвидацией последствий аварии, получал информацию из первых рук. Я хорошо помню, как приезжал в МАГАТЭ тогдашний министр иностранных дел Эдуард Шеварднадзе. Как его принимали, как готовили эту поездку…
Когда пошла первая информация по Чернобылю, все кинулись к нам, русским сотрудникам МАГАТЭ, с распросами. Помню, мы как раз ехали в лифте агентства. И все коллеги приставали:
— Что у вас там происходит?
— Да все нормально, все под контролем.
— Нет. У вас там жуткая авария. Утечки зарегистрированы там-то и там-то.
Да нет же. Все нормально.
Мы действительно поначалу имели весьма скудные сведения и смутные представления о случившемся.
И наш посол ловил западные голоса, чтобы быть в курсе, что же на самом деле происходит в Чернобыле. Потому что мы запрашивали МИД, а нам упорно говорили: ничего, все в порядке. Западники начали мучить нашего посла, тот, в свою очередь, нашего представителя в атомном агентстве. А последний вообще ничего не знал. Но ему не верили, перешептывались: он все скрывает. В итоге у советского посла была надежда только на иностранные голоса — может, там прольют свет.
Секретность была полная. В МИДе невозможно было ничего узнать. На все вопросы следовала лаконичная формулировка: произошла авария, последствия выясняются. Впрочем, вскоре масштабы аварии и ее последствий мне стали ясны. Я перелопатил кучу материалов, докладов, которые у нас представляли. К тому же на все слушания и конференции по Чернобылю в МАГАТЭ приезжали десятки людей из Союза, крупных специалистов, наших академиков. В числе прочих побывал академик Легасов, с которым мы коротали вечера (он руководил ликвидацией последствий аварии).
Преимущество мидовского сотрудника, не женатого, заключается в том, что у него до хрена свободного времени, а командировочным некуда деваться в другой стране. Тем более ситуация была довольно мрачная. Ну в магазин можно было сходить. А вечерами мы сидели с приезжими специалистами и беседовали за бутылочкой. Таких ночных разговоров было много. О Чернобыле я узнал все. Наверное, столько, сколько я услышал об этой аварии, не слышал никто. Передо мной был весь спектр мнений и впечатлений: от рассказов пожарных до рассказов Легасова. Это были разные версии. Но в целом картина вырисовывалась.
Так, стала ясна точная причина аварии. Как это ни парадоксально звучит, чернобыльская катастрофа произошла из-за того, что один человек торопился на рыбалку. Имя этого человека Валерий Ходымчук. Это был оператор, который погиб во время аварии, но он же был и главным ее виновником. Он проводил штатные мероприятия. И в связи с тем, что утром его компания уезжала на рыбалку, свою работу Ходымчук решил выполнить ночью. Уже самим выбором такого времени он нарушил регламент процедуры. Но особенность этой истории заключается в том, что он совершил последовательно несколько грубых ошибок. Он 4 раза принимал решения, и 4 раза это были ложные решения. Этого практически не бывает. Вероятность подобной цепочки проколов, как сказал Легасов, сравнима с тем, как если бы вы простились со своей женой, сели в самолет, прилетели в Бангкок, зашли бы наугад в какое-то заведение, оно оказалось борделем и там бы вы встретили свою жену, которая должна быть в Москве, дома. Вероятность такой последовательности близка к нулю. Но именно это произошло. Человек совершил одну за другой 4 роковые ошибки. Не специально, а просто потому, что торопился на рыбалку. Абсолютно русская история.
У американцев тоже были аварии, другого класса, но тоже крупные. В Род-Айленде, например, очень серьезное ЧП случилось. Но такой масштабной катастрофы, как у нас, конечно, не было. Отсюда и разговоры, что наши реакторы РБМК — дерьмо, что у нас не создана надлежащая система защиты. Это пустой разговор. Рвануло только в 1986 году в Чернобыле. Ни до, ни после ничего подобного не случалось.
Надо сказать, что когда рвануло, понимания глубины аварии ни у кого не было. Жители Чернобыля загорали в этот день на своих балконах. Никто не понимал, что происходит. Ну, горит что-то на станции — мало ли… Когда людей выселяли из 30-километровой зоны, многие недоумевали, зачем уезжать, если и так все спокойно. Мне рассказывали, что в ряде деревень людям говорили, что насчет аварии — это все вранье, а на самом деле немец наступает. И это на людей производило гораздо большее впечатление. Они привыкли, что им все время врут. Но война выглядела более правдоподобным поводом для эвакуации, чем какая-то авария. «Вы же понимаете, вам не скажут правды, — объяснял представитель властей. — На самом деле началась война». Люди говорили: «Как война?» — «Да, война». Селяне эту тему знали, это были люди старшего поколения. И они начинали тихо собираться. А им говорили: «Только вы помалкивайте. Мы эту информацию особо не распространяем. Тихо уезжаем. А там посмотрим, как будут развиваться события». Но невозможно было убедить людей, что поводом для переселения может являться авария на предприятии.
Чернобыль был мощнейшим ударом по советскому строю. Когда проверялись на прочность все системы: идеологическая, политическая, экономическая. И приходится признать, что Советский Союз оказался достаточно устойчив в большинстве сфер — кроме одной, идеологической. Наше поведение было странным, местами немотивированным, попытки все секретить и ничего не разъяснять даже тому населению, которому такое разъяснение было жизненно необходимо — все это вызывало отторжение.
А вот технологически мы действительно справились с этой аварией своими силами. Были задействованы огромные ресурсы. И все-таки удалось нивелировать последствия катастрофы без посторонней помощи. Я задаюсь вопросом: а как бы мы сейчас справились со столь крупной аварией? К какого масштаба политическому и экономическому коллапсу привела бы в наши дни трагедия, подобная чернобыльской?
Конечно, и тогда не все делалось и проектировалось по уму. Так, среди вариантов, которые поначалу предлагались правительственной комиссией, был, например, такой полуфантастический проект: налить озеро вокруг 4-го блока, купить катера и с катеров брандспойтами тушить пожар. То есть даже правительственные спецы не до конца осознавали всю глубину произошедшей трагедии. Организация работы спасателей тоже оставляла желать лучшего. Все запомнили первую бомбежку реактора с вертолетов мешками, набитыми песком. Но мало кто знает, что сами вертолетчики эти мешки и наполняли, таскали, грузили в вертолеты, а потом садились за штурвал и направлялись к месту «бомбардировки». Командир вертолетчиков жаловался московским чиновникам: «У моих людей руки дрожат, а они должны точно метать, а не мешки собирать!»
Все эти воспоминания живых свидетелей день за днем звучали в моей венской квартире. Я был молодой сотрудник МИДа, они — умудренные жизнью люди. Но за бутылкой кое-что все равно срывалось с языка. Играло свою роль и то, что я жил без жены, занимая при этом трехкомнатный номер на первом этаже в здании старого советского представительства. Этот номер был когда-то правительственным, но потом построили новое представительство, а «устаревшие» апартаменты перепали мне. В Вене я повадился готовить. Купил две серьезные поваренные книги. Подумал, а чем бабы умнее? Закупил несколько кило мяса по дешевке, прямо на мясокомбинате, всяких колбас, забил холодильник. Открывал книжки и начинал колдовать на кухне.
И слух о том, что я готовлю нормальную жрачку, стал влиять на местное русскоязычное население, особенно на командировочных специалистов. И то один, то другой академик ко мне эдак деликатно подходил: «Слушайте, Алекс! Вы, говорят, там что-то готовите». — «Конечно, — отвечаю, — милости просим». И вечером я их с удовольствием приглашал отведать говядины по-французски, запеченной в сыре. Под водку мои блюда шли «на ура». В Москве, когда жены под боком, особенно не разгуляешься: и в гостях не засидишься, и дома не в кайф. А здесь — свободный человек в свободном мире.
Многие сотрудники МАГАТЭ, особенно ученые, стре- мились тогда поехать в Чернобыль, в зону поражения. Посмотреть, что там происходит. Оценить последствия беспрецедентной техногенной аварии. Ведь это был, помимо прочего, огромный научный полигон. Но Советский Союз жестко стоял на своем: «Нет. Не бывать иностранному специалисту на нашей зараженной земле». Ведущими странами предлагались огромные деньги, чтобы хоть небольшие группы специалистов могли провести исследования на месте катастрофы. Я видел людей, которые мечтали туда поехать. Они понимали: научным бестселлером станет любая книга, написанная ими по итогам даже небольшой «экскурсии» в зону ЧП. Скажем, исследование о продовольственных цепочках в Чернобыле. Или о том, что там происходит с животным миром. Это будут важнейшие данные.
Вообще по составу МАГАТЭ видно, что это самая серьезная из всех международных организаций, какие только существуют на планете. Она принципиально отличается от всевозможных политических структур с этим сонным царством бюрократов. Это видно даже по стилю и ритму работы. Заходишь в один кабинет центрального офиса Агентства – там люди читают газеты. Заходишь в другой — там люди пишут на доске формулы. Спорят о чем-то. Ты понимаешь, что там, где читают газеты, сидят разведчики. А те, что спорят, — физики. Не физики в погонах, не чиновники, а настоящие ученые, толкающие науку. Горящие желанием решать актуальные проблемы. И создающие в своей организации живую, творческую атмосферу.
В соседнем кабинете работала молодая арабка, из кувейтской правящей семьи. Она приходилась племянницей эмиру. А в тот момент постоянно жила в Вене, здесь у нее была огромная роскошная квартира. Вела вполне независимый образ жизни. К себе на родину ездила только раз в год.
Такая очень богатая и вместе с тем утонченная восточная красавица. В средствах она была совершенно не ограничена. И явно хотела жить по западным стандартам. Вплоть до готовности выйти замуж за обычного европейца.
Она часто заходила ко мне. В основном по делу: она переводила доклады по ситуации вокруг Чернобыля на арабский, и какие-то термины и географические названия ей было проще уточнять у меня. Начальство, видя, что эта восточная княжна ко мне зачастила, стало напрягаться: «Эй, Филатов, что это она у тебя топчется?» Особенно их смущало именно то, что эта девица была благородных кровей.
А мы с ней действительно подружились. Я бывал у нее на квартире, хотя совершал эти визиты предельно аккуратно. Все-таки я жил в советском представительстве, она жила в городе… И впервые от нее я услышал много интересного про ситуацию на Ближнем Востоке. Именно она мне рассказала, что в этой части Азии все боятся Саддама Хусейна. Так и было сказано: Саддам — самый серьезный человек, который рулит Ближним Востоком. Я говорю: «Но вы же независимые. Под покровительством американцев находитесь». Она качает головой: «Это все ваши разговоры: американцы, русские, контроль… В самой нашей деревне, на арабской улице самый сильный парень — это Саддам. И, конечно, все, что происходит с ним, всех сильно беспокоит. Кому-то в радость, кому-то нет. Но дядька очень серьезный».
Пристрастился я ходить и в Венскую оперу. Даже вошел в своеобразный клуб любителей Венской оперы. Там я впервые встретил живого Паваротти. Это было 20 лет назад, и Паваротти смотрелся гораздо свежее…
Встречи в Вене были примечательными и запомнились на всю жизнь. Однажды я принимал генерала, крупного пожарного начальника, который никогда прежде не выезжал за рубеж и впервые был командирован в связи с этими всеми чернобыльскими событиями. Побывал в Вене на нескольких симпозиумах по безопасности ядерных объектов. А потом, как водится, мы отправились на культурную программу в Зальцбург. На большом комфортабельном автобусе. Дорога дальняя, ведем светскую беседу. Вдруг чувствую, что ему плоховато стало. Вижу, он зеленеет. Обращаюсь к нему, а он практически уже не отвечает. Я говорю: «Вам плохо?» А он: «Да нет. Ничего, так». Но искренности в голосе нет. Через несколько минут он не выдерживает и все-таки признается: «Алекс, мне плохо. Останавливай автобус. Я хочу в туалет. Не могу больше терпеть. Останавливай!» Я говорю: «А что останавливать? Идите за мной». Завел его в автобусный туалет, который был сбоку. Открыл дверь: «Вот пожалуйста, все, что вам нужно». Он туда прямо ломанулся. Я закрыл дверцу, постоял, подождал. Наконец он вышел — такой облегченный и опустошенный — и восхищенно воскликнул: «Ну надо же, сортир в автобусе! Ну кто это мог придумать? Кто мог знать? А я мучался, погибал. Думал, неудобно останавливать целый автобус. Да ведь и на дороге пос- сать негде: везде дома, деревца… Не то, что у нас в лес пойдешь. Ни леса тебе, ни кустов нормальных. Что делать-то?»
Так, я думаю, советская власть потеряла в этот день еще одного своего ярого и влиятельного сторонника. Человеческая психика разрушена. Туалет в автобусе, никто не ожидал. Новое явление природы. Генерал был просто потрясен.
Потом с ним же мы отправились на пляж. А тогда только пошла мода загорать topless. И когда генерал увидел кучу девушек без лифчиков, он передумал снимать спортивный костюм. Я говорю:
— Ну что же вы? Давайте загорать!
– Нет, нет. Я так.
Чуть позже, подумав, майку он все-таки снял, но брюки отказался снимать наотрез. И начал ворчать:
— Это что, они специально у нашего посольства устроили такую демонстрацию?
— Да нет же. Они тут просто загорают. У них так принято.
Он изумляется:
— Ну надо же. С ума сойти можно: с сиськами голыми ходят.
Это было уже второе потрясение, которое тоже жестко подрубило советского генерала.