Глава X
Национальная политика Великорусского государства и империи
Период российской государственности, известный как Киевская Русь, с последующей удельной раздробленностью государства и татаромонгольским сюзеренитетом сменился периодом Московского государства, продолжавшимся до возникновения Российской империи.
В связи с формированием и развитием в этот период великорусского народа некоторые историки называют его эпохой Великорусского государства, или Московского государства. В указанный период национальная политика носила эпохальный характер, поскольку способствовала становлению народа, а именно великорусского народа.
Истоки возникновения Великорусского государства следует искать в особенностях колонизации и становления в качестве государственного образования Суздальско-Владимирской Руси.
В XII веке усилился отток населения Киевской Руси в северо- восточном и юго-западном направлениях. Начался удельный период с его неурядицами и сложностями ввиду общего упадка государственности.
На северо-востоке переселенцы попадали в страну с иными, чем в Поднепровье, географическими условиями и характером. Между тем существовавшие здесь города Ростов, Суздаль и Муром известны с глубокой древности и возникли ранее VIII века. Викинги в VI и VII веках обследовали побережье Финского залива и поднялись вверх по Двине, достигнув русской «Месопотамии» — района Верхней Волги и Оки. К 700 году викинги (варяги) обосновались здесь и установили контроль над Ярославлем, Ростовом и Суздалем и прилежащей округой. Отсюда обеспечивался контроль над торговыми путями с Балтики в Византию через течение Донца и Дона и с Багдадским халифатом, где зарегистрировано появление в IX веке русских купцов. Торговля через этот регион прекратилась в середине IX века, когда византийцы и хазары заперли торговые пути, построив у нынешней станицы Цимлянской мощную крепость Саркел (Белый дом). И лишь знаменитый искатель приключений Рюрик восстановил торговое сообщение через русские земли, взяв под свой контроль в 856 году Киев. При его преемниках – норвежце Олеге и других — в Киеве возникло независимое правление, положившее начало новому государству, так называемой Киевской Руси.
В период удельного передела страны, усилившегося после смерти в 1125 году Владимира Мономаха, внука Ярослава Мудрого, сложилось несколько ведущих локальных центров, среди которых было и Владимиро-Суздальское княжество. Основной поток местных колонистов составляли выходцы из земель кривичей, вятичей, а позднее новгородцы. С упадком в XII веке Киева главные массы колонистов двигались оттуда, с юга. В результате смешения, в том числе и с местным финским населением, народонаселение княжества приобрело некоторые особенности, выделившие его в самостоятельную великорусскую народность. Среди этих особенностей: изменение говора и физиологического типа, умственного и нравственного склада поселенцев.
Любечский съезд князей 1097 года закрепил Суздальский край за родом Мономаха. Из Ростова и Суздаля образуется особое княжество, первым самостоятельным князем которого стал сын Мономаха Юрий Долгорукий, основатель Москвы. Это новое положение создает новую ситуацию. В разрез со старым порядком вещей, когда в старинные города приходили пришельцы-князья, здесь первым владельцем земли был князь, а пришельцем оказалось население. В лице князя произошло соединение двух категорий права на землю: прав политического владельца и прав частного собственника. Поэтому власть князя в Суздальско-Владимирской Руси более напоминала монархическую.
С середины XII века важным южным форпостом Суздальско-Владимирского княжества становится Москва. Она контролировала перекресток торговой дороги из Чернигова в Ростов, на север, и во Владимир, на северо-восток. Таким образом, основные внутренние пути княжества сходились в Москве в один, шедший на юг, в Черниговское княжество. Кроме того, Москва являлась важной крепостью против Рязани. Москва стала стольным городом особого княжества довольно поздно. Около 1279 года в Москве сел на княжение Даниил, сын Александра Невского, который и стал родоначальником московского княжеского дома. Однако лишь в 1328 году князь Иван Данилович Калита победил в многолетней кровавой распре тверского князя и утвердился с помощью Орды на великокняжеском престоле.
Срединное положение Москвы на пути между Киевской и Суздальско-Владимирской землями повлияло на рост народонаселения княжества. Люди стремились найти на северо-востоке покой от княжеских междоусобиц и татаромонгольских притеснений. Население приносило князю доход. Эти средства употреблялись на выкуп у Орды пленных, которых затем расселяли в Московском княжестве. Московские князья поставили благоприятные условия расположения княжества на службу интересам общества и самого княжества, что способствовало усилению его мощи. Полнота власти московского князя была причиной отсутствия междоусобиц в княжестве, содействовавшей оседанию здесь пришлого населения. Хозяйственная деятельность московской власти также привлекала сюда мастеровитых ремесленников. Однако доминирующим свойством этого процесса было сочувствие народа, уставшего от лишений татаро- монгольского нашествия, власти и ее начинаниям. Неслучайно историки отметили перемещение населения даже в самой Суздальской земле: с востока на запад – в Москву.
Таким образом, национальная политика московских князей даже удельного периода способствовала защите населения от татаромонгольских погромов, притоку людей в Московское княжество, включая и знатных бояр с толпами челяди. Кроме того, в Москву была перенесена кафедра русского митрополита, что явилось следствием дальновидной политики московской власти. Важность этого события ясна: в одно и то же время в Москве образовалось средоточие и политической, и церковной власти, и, следовательно, Москва стала центром «всея Руси».
Политика московских князей на этапе удельной системы отличалась стратегическим содержанием, в полной мере достойным названия национальной политики. Так, опираясь на свою силу и богатство, имея поддержку в Орде, московские князья всемерно способствовали поддержанию порядка и «тишины» не только в своем уделе, но и во всей Суздальско-Владимирской земле. Народ охотно шел под власть Москвы и поддерживал эту власть. На московскую службу поступали и знатные слуги, которые усиливали своей деятельностью московскую рать и администрацию. Последствия такой национальной политики имели и еще одну положительную сторону: бояре московские были верными слугами своих князей даже тогда, когда последние были слабы или же недееспособны (по малолетству или душевному нездоровью).
Духовенство поощряло такую политику. Не следует забывать, что Русская церковь следовала византийской традиции богоустановлен- ности власти и необходимости правильного государственного устройства.
За боярами и духовенством обустраивались на новых местах и переселенцы из простого народа. Народ шел в Москву под ее защиту, и, надо сказать, московские князья давали значительные средства на строительство новых городов, слобод и сел. Они покупали у обедневших уездных князей их уделы, мелкие села – у простых владельцев. Обычными стал выкуп московской властью русского «полона» в Орде и заселение этими бывшими пленниками, «ордынцами», целых слобод. В результате этих мер население Московского княжества непрерывно увеличивалось. Московские князья становились национальными государями благодаря своей проводимой ими национальной и государственной политике.
К этому ряду событий принадлежит Куликовская битва, национальное значение которой ясно как из предыстории Московского княжества, так и из того толчка, который дал начало решительному народному объединению под властью одного государя — московского князя. Другой прецедент этой национально-государственной политики случился во время княжения великого князя Василия II Васильевича. Его дядя Юрий Дмитриевич, удельный князь Галича Мерского, попытался возродить старый киевский принцип родового наследия и старшинства дядей над племянниками. Однако народ уже оценил преимущество семейного наследования власти, ведшего к установлению единовластия, и оказал всеобщее сочувствие московскому обычаю вотчинного наследования от отца к сыну. Во время этой последней московской усобицы, длившейся более 20 лет, Галичский удел был «взят» на великого князя. Галичские князья и их союзники бежали из Московского государства. Василий II, памятуя о пережитом, вовсе лишил в своем завещании своих младших сыновей всяких державных прав, подчинив их великому князю в качестве простых служебных князей.
Новая мысль о народном единодержавном государе выражала новый курс национальной политики: вместе с объединением Северной Руси совершалось превращение московского удельного князя в государя-самодержца всей Руси. Такая национальная политика проявилась и во внешних отношениях Руси. Так, Иван III Васильевич заявил притязания на те русские области, которые еще находились под властью Литвы, — на Южную и Западную Русь.
Длительный период становления и развития Древнерусского государства в XI-XV веках закончился при Иване III созданием Великорусского (Московского) государства. При нем к Москве был окончательно присоединен Новгород, лишенный автономии. Следует сказать, что при этом положение меньших людей новгородских значительно улучшилось, они были избавлены от боярского гнета. Новгородским людям (народу) позволили образовать крестьянские податные общины на московский образец. Современники засвидетельствовали, что они не имели побуждения жалеть о новгородской старине.
Однако боярская «фронда» и во время Московского государства давала о себе знать, приняв форму местничества, то есть унаследованных от предков отношений служилого лица и рода по службе к другим лицам и родам. Помня свое происхождение, зная, что они — потомки прямых правителей Русской земли, бояре считали себя хозяевами Русской земли с той только разницей, что их предки правили Русской землей поодиночке, по частям, а они, собравшись в одном месте, около московского князя, должны править вместе всей этой землей.
Таким образом, уже в начале существования Московского государства противостояли друг другу государь, стремившийся к полновластию, и боярство. Великий князь чутко следовал ходу исторического развития, боярство же действовало во имя отживших политических форм. Национальный характер власти московского великого князя проявлялся в симпатиях к нему всего населения, а также в формах и складе государственной жизни, следующих из самого хода событий. Боярство не имело ни союзников, ни влияния в народе.
Становление Великорусского государства также выдвинуло на первый план проблему межнациональных отношений. Включение в его состав инородческих и инорелигиозных племен и народностей уже на первых порах создало ряд проблем для правящего режима.
Такое положение вело к формированию национальной политики государства, определявшей межнациональные отношения в Российской державе XVI-XIX веков.
Значительный период с начала XV века до начала XX века является временем, когда Российская империя складывалась как мощная держава в ряду других межнациональных империй. В этом плане, по свидетельству многочисленных разноплеменных историков, Россия ни в чем не была исключением из общего правила. Политика колонизации вновь приобретенных территорий являлась прямой обязанностью главы государства, то есть, по принятым в то время представлениям, монарха страны — государя общества и государства.
Однако русская колонизация в отличие от колонизации, проводимой империями Запада, носила характер мирной крестьянской колонизации и добровольного присоединения к ней инородных племен. В этом процессе мы не найдем правовых, кастовых или иных преград, отделявших титульный народ от присоединенных народов и племен. Тем более не было места истреблению местной аристократии, столь характерному для истории народов Западной Европы, начиная со времен распада Западнофранкской империи и до создания колониальных империй.
Русская завоевательная политика этого периода идет как бы двумя волнами. Поначалу мирная территориальная экспансия ведется вооруженными отрядами государственных людей: стрельцами, казаками, регулярной армией. Имелись и факты добровольного присоединения народов к России. Однако особенность национальной политики заключалась в обеспечении равных прав пришлого господствующего народа и местного населения. Ничего подобного при западной модели колонизации не наблюдалось. Западные колонизаторы ставили себя в положение расы господ по отношению к туземному населению.
За волной милитаризованной экспансии (мирной, полумирной или немирной) двигалась волна крестьянской экспансии, уже мирным порядком колонизирующей новые территории.
Колониальная политика государственной власти России обычно приносила в присоединенные культуры политический и экономический порядок, русскую систему управления. В этом смысле национальную политику Великорусского государства можно охарактеризовать позитивной направленностью. Действительно, вводятся равные для всех законы, исчезают рабство и расовая дискриминация, порядок сочетается со строгостью и справедливостью в исполнении закона. В отношении управленческих кадров также проявляется определенная избирательность, где такие личностные качества, как честолюбие и справедливость, должны превалировать над алчностью.
Безусловно, основные достижения периода колонизации новых земель выпали на долю казачества, военной силой которого раздвигались пределы Московского государства и империи. Казаки были первыми представителями страны, вступавшими в экономические, культурные и иные отношения с местным населением. Но существовал также мощный поток крестьянских переселенцев на окраинные земли.
Громадные размеры новых земель позволяли избегать конфликтов между переселенцами и коренными жителями. Земли хватало всем, причем крестьянин не мог брать ее больше, чем мог обработать. Повсеместно существовал обычай, особенно на землях кочевых народов, когда крестьяне выплачивали им ежегодную определенную сумму за присвоенную землю.
Следует отметить, что царская администрация на новых территориях руководствовалась в отношениях с коренным населением местными обычаями и правом, либо русским крестьянским правом, имевшим давнюю историю. Так, Судебник 1550 года уже определял правоотношения, связанные с использованием земли в экономических целях. Такой характер русской колонизации — казаками или крестьянами — сохранялся неизменным на протяжении XVI—XIX веков. Его важнейшая черта — направленность миграционных потоков в неосвоенные земли. Русские крестьяне, поднимая целину, распространили границы Великорусского государства на три континента – Европу, Азию и Северную Америку. От Вислы на западе до берегов Тихого океана на востоке. Именно они сделали Тихий океан таrе nostrum (нашим, то есть внутренним, морем): впервые пшеницу на Тихоокеанском побережье Америки посадили русские переселенцы из Форт-Росса (Калифорния) и Ново-Архангельска (Аляска). Именно русское крестьянство продвинуло границы империи в Арктику, на побережье Арктического океана – на севере, и придвинуло ее к естественным границам на юге — к подножью Тянь-Шаня и Каракорума, включив в ее состав мирным путем огромные центральноазиатские территории.
Мирный характер этой колонизации подчеркнут неоднократно теми фактами, что ни один оседлый народ, занимающийся земледелием, не потерял своих земель. Русское крестьянское право и врожденная справедливость русского земледельца были краеугольным камнем великорусской национальной политики этого периода. В этом смысле выстраивание империи было прямым продолжением и воспроизведением процесса образования в «Русской Месопотамии» ядра Великорусского государства — Московского княжества.
История освоения гигантских пространств показала, что не было материальных причин, которые вели бы к враждебным отношениям между русскими колонизаторами – казаками и крестьянами — и нерусскими народами. Не было и комплекса «народа-господина», могущего вызвать лютую ненависть. Везде русский землепашец, казак органично врастает в чужую, иноплеменную среду, завязывает с ней хозяйственные, дружеские и родственные связи.
Другой отличительной чертой государственной политики межнациональных отношений России являлось добровольное вхождение в состав Великорусского государства народов, населявших огромные области: Кабарду, Украину, Грузию, Армению, Белоруссию, Молдавию, Казахстан. Мировая история не знает такого рода примеров. Ни в Белый дом, ни в Вестминстерский дворец или Версаль не приходили посольства с просьбой включить в состав этих империй другие страны и народы.
Еще одной важной чертой национальной политики являлась сравнительно большая для того времени религиозная терпимость великорусского режима. Ведь феодальная или капиталистическая эксплуатация покоренных народов усугублялась религиозным антагонизмом победителей и побежденных. Конечно, можно было ожидать в рамках единой религиозной общины некоторого облегчения этой эксплуатации ввиду ограничения ее моральными нормами, действующими в рамках одной конфессии. Однако в отношении иноверцев администрации колониальных империй проводили курс неприкрытого насилия, произвола и массового террора.
Поэтому нельзя пройти мимо того факта, что колонизационная и национальная политика Великорусского государства и империи отличалась существенной веротерпимостью. Разумеется, все указанные черты способствовали крупнейшему успеху империи в деле русской колонизации трех частей света.
Объединение нерусских земель в пределах многонациональной России всегда сопровождалось одновременным действием центростремительных и центробежных тенденций. Следует подчеркнуть, это были объективные явления, вовсе не связанные со слепой ненавистью. Они были следствием того, что к великорусскому домену присоединялись нерусские области с уже установившимися традициями, обычаями, верованиями и другим языком общения без каких бы то ни было изменений последних. Эти области представляли влиятельные персоны из числа местной аристократии и духовенства. Преодолев очередной внешнеполитический или внутренний кризис с помощью Москвы, эти люди или местные элиты уже искали предлоги для освобождения от политической зависимости от России. Как правило, они шли на союз с прежними своими врагами в своем стремлении восстановить домосковский статус-кво.
Лавирование правителей Кахетии и Украины в их отношениях с Россией – наглядный пример этой политики местных правящих кругов, чуждых интересам народных масс. Неспроста после ряда лет такой противоречивой интеграции обе области вошли в состав России на условиях безусловного подчинения. Поэтому нельзя было тогда серьезно воспринимать требования украинцев о возврате к статьям Переяславской рады в части гарантий самоуправления для украинских городов на основе Магдебургского права. Путь неоднократного клятвопреступления самими украинцами сделал их недействительными.
Своеобразие русской национальной (колониальной) политики описал в свое время такой крупнейший специалист по межнациональным отношениям, как вице-король Индии лорд Керзон, который сказал, что это был «третий путь» национальной экспансии. По его словам, он не был ни крестовым походом против неверных или иноплеменников, ни вытеснением более благородным элементом более низкого национального элемента. Таким образом, этот высокопоставленный британский расист признал, что Россия в своей национальной политике не прибегла к методам вытеснения туземцев с родных земель. Можно точно сказать, что в отличие от западных образцов колонизации русская национальная политика того времени не вела к физическому и культурному уничтожению местного населения. Россия была и остается самобытным миром, распространяющим свои границы во все стороны, оставаясь самой собой, крепко сцепленной с собственной землей. Это и был тот третий путь, который смог разглядеть Керзон, адепт британской колонизаторской политики, поощрявшей истребление сотен тысяч людей, принадлежащих к «низшим» народам: «азиатам, африканцам, краснокожим».
Более того, историки отмечают увеличение общей численности нерусского населения на национальных окраинах России с XVI по XX век. Этого достаточно, чтобы сделать вывод о неантагонизме социальных отношений русского и местного населения.
Многоукладность экономического быта пришлого русского населения, крестьянско-казачий характер колонизации, последовательно охранительная политика царской администрации создавали социально-политическую базу совместной жизни русского и нерусских народов в рамках единой государственности. Формула царских грамот и наказов, касающихся правоотношений с народами Сибири, всегда содержала указание действовать с ясачными людьми «лаской, а не жесточью».
Колониальная политика Англии и США содержала иные установки. Так, за триста лет господства англосаксов в Северной Америке численность индейцев там сократилось к концу XX века с двух миллионов до 200 тысяч. Общее число негров, погибших при облавах на родине, во время переправки в Северную Америку для использования в экономических целях, составляет, по оценкам специалистов, до восьми миллионов человек.
Особенности великорусской национальной политики следуют из психологического склада характера восточных славян, особенно кривичей и вятичей, мирно осваивавших Волжско-Окское междуречье с населявшими его угро-финскими племенами. В дальнейшем, в татаромонгольский период, это чувство бережного отношения к соседям закрепилось на управленческом уровне, когда по примеру татаромон- голов русские правители стремились не вытеснить, а привлечь к себе на службу людские ресурсы побежденного противника. Эти отношения, закрепленные как в народном сознании, так и в административном управлении, не позволяли Великорусскому государству даже в условиях отражения внешней агрессии вести войну на истребление.
Малоизвестным фактом является деятельное участие в Куликовской битве на стороне русских, литовско-русских дружин и командования полностью погибшего Сторожевого полка татарского мурзы Мелика.
Создание многонациональной державы, вобравшей в себя народы различных культур, верований и традиций, предполагает наличие обоюдных потребностей в этом начинании. Подобное положение имеет стремление к долгосрочной стабильности лишь в том случае, когда правительство многонациональной Российской державы исходит в своей внутренней политике из общегосударственных интересов. При этом, конечно, нельзя не отметить того факта, что московское правительство рассылает в окраины служивых московских людей, чтобы они вместе с местными князьями и служивым людом на равных основаниях несли государеву службу «головой и копьем». А избранная тысяча новых московских дворян, поселенных Иваном IV Грозным в вотчинах вокруг Москвы, в действительности состояла из выходцев из всех русских земель.
Известный русский историк Ключевский писал, что родословная русского боярства производила на него впечатление «этнографического музея». Тонкое знание человеческой природы, ее стремлений и качеств помогало русским царям вести взвешенную национальную политику. Поэтому касимовские, ногайские и казанские татары поддерживали русского царя в борьбе против Запада, а пленные европейцы — в продвижении русских на восток. Так, в боевых действиях против хана Кучума большая часть русских войск состояла из плененных литовцев, поляков и немцев. Лорд Керзон все-таки отдал должное русской национальной политике: «Россия бесспорно обладает замечательным даром добиваться верности и даже дружбы тех, кого она подчинила силой… Русский братается в полном смысле слова. Он совершенно свободен от того преднамеренного вида превосходства и мрачного высокомерия, который воспламеняет злобу больше, чем сама жестокость. Он не уклоняется от социального и семейного общения с чуждыми и низшими расами. Англичане никогда не были способны так вести себя с недавними врагами».
Действительно, Россия росла сплочением народов, где русский элемент играл роль цемента, соединяющего самые разнообразные этнические элементы в политическую общность. Поэтому Российская держава обладала перед лицом внешних угроз твердостью монолита.
В процессе своего развития Великорусское государство с его активной политикой присоединения регионов, населенных нерусскими народами, превратилось в Российскую многонациональную империю, представлявшую собой совокупность владений, сплоченных подданством императору, но различавшихся между собой по статусу. Уже в середине XV века после переселения касимовских татар в Рязанское воеводство и взятия под контроль Казанского ханства Россия присоединяет к себе национальные окраины. Специалисты определяют их статус в виде особенностей в управлении и в отношениях с центральным правительством ввиду довлеющих местных административных традиций или особенностей процесса присоединения. Так, разделенные временным отрезком более чем в 360 лет, вхождение и Касимовской орды, и Урянхайского края в состав России в формальном плане было тождественным, поскольку обе территории контролировались только внешнеполитическим ведомством страны, соответственно Посольским приказом и МИД России.
Другим важным механизмом налаживания центростремительных отношений с окраинами была присяга на верность «Белому царю». Ее давали местные правители, князья и родовая знать в виде заключения «шертных» договоров с царской администрацией. Такого рода отношениями была охвачена громадная территория от Урала до Тихого океана по обе стороны последнего, то есть это касалось и Русской Америки, населенной новыми ясашными народами.
В отношении оседлых народов центральное правительство проводило осторожную политику, сохраняя у кормила региональной власти местную верхушку, традиционную элиту. Эти правоотношения закреплялись в особого рода нормативных документах типа конституционного акта для Финляндии, договоров о протекторатах с Бухарой и Хивой, договора о принятии в подданство империи актов с острова Хоккайдо и других.
Под сенью закона проходили обычные для мирной колонизации постепенные процессы русификации, связанные с наплывом русского населения и культурной трансформацией местного общества. Важнейшим моментом этих процессов явилась объективная тенденция к унификации управления, являющаяся элементом политики центрального правительства, которая достигла своего апогея в советское время в виде фактически унитарного государственного образования – СССР. Тенденция к унификации была вызвана развитием общества. Однако линия на унификацию в условиях государственного кризиса в России в начале XX века вступила в противоречие с тенденциями оформления национального самоуправления у народов страны. Фактически национальная интеллигенция, в особенности тюркских регионов, выступила активным противником линии развития империи к созданию общего для всего населения России стандарта подданства и управления. Культурный ренессанс нерусских народов в их стремлении к этнокультурной идентичности и административной автономии народов стал принимать на окраинах организованные формы политической деятельности партий, национальных СМИ и так далее. В итоге ослабла связывающая империю в единый монолит сила русского народа, что привело к существованию государства в виде неоднородного этнополитического комплекса.
Развитие капитализма в России в конце XIX – начале XX века породило новые вещественные отношения в обществе и соответствующие правоотношения. Если ранее общество мало внимания обращало на первенство в правах, то тому было реальное объяснение. Московская держава, как и современные ей страны, была неправовым государством, требовавшим от своих подданных военной службы и выполнения других повинностей, но не предоставлявшим им взамен прав. Правящий класс в России – дворянство — имел определенные права, но в численном отношении представлял незначительную часть населения. Капиталистические отношения выводят права личности в первый ряд социальных правоотношений. Экономическая активность населения, национально-культурное возрождение народов, немецко-лифляндская администрация на национальных окраинах усугубили положение с неравенством прав, что привело к развитию негативных тенденций в сфере межнациональных отношений. Среди этих моментов следует указать на запрет изданий на национальных языках, грубое ведение политики русификации, преследование деятелей национальных культур, рост коррупции среди регионального чиновничества. Увеличение населения империи привело к сокращению земельных участков, приходящихся на представителя сельскохозяйственного населения, что породило земельный вопрос. В самой гуще русской народной среды также зрели гроздья гнева. Династия Романовых сделала крепостное право достоянием только русских людей, то есть великоросов, украинцев и белорусов. Все вело к тому, что империя становилась «тюрьмой народов», где русский народ был заключенным, а не тюремщиком.
Питательной средой для националистических предрассудков, пронизывавших все сферы социальной и политической жизни капиталистических государств, являлся империализм, военно-экономическое превосходство одного или нескольких государств в мире. Всем своим развитием капитализм создавал империалистическую пропасть отношений между господствующими нациями и подчиненными народами. Однако этот ход событий необратимо вел к конфликтам уже в стане империалистических держав, подпитываемых милитаристско-шовинистическим угаром. Все эти коллизии закончились Первой мировой войной, или войной наций, как ее еще называют. Было и другое название: империалистическая.
Весь ход российской государственности показал, что национальная политика, имевшая две составляющие — официальную и народную, привела к отчуждению правящей верхушки империи от народа, который выступил как многонациональный народ. Русский народ никогда не чувствовал себя господином других народов, никогда не стремился отгородиться от иноплеменников. И во всех трех русских революциях XX века судьба русского народа была неотделима от судеб других народов империи.
Поскольку все великие державы столкнулись в начале XX века в своей внутренней политике с национальным вопросом, то следует говорить о мировой тенденции национализма. Одни государства справились с негативным ее развитием, другие претерпели распад. И перед Россией возник общий ряд явлений, связанных с многонациональными отношениями. Следовательно, правильно будет поставить вопрос: что помешало империи выйти из «войны наций» победителем и сохраниться, имея в виду проблему национальных отношений?
В среде историков бытует мнение, что колонизационные процессы в России, ее внешняя экспансия вели к отсталости населения и экономики, к консервации средневековых социальных отношений и политических структур. Действительно, включение в состав Великорусского государства и империи других народов замедляло хозяйственные, политические и культурные процессы в обществе и стране. Чем более расширялся этот инонациональный поток, тем мельче становилось российское цивилизационное русло. Эти ограничения возможностей русской цивилизации ограничивали соприкосновение общества с мировым опытом создания цивилизационного пространства, особенно важного для многонационального и многоконфессионального государства.
Крах национальной политики как составной части внутренней политики империи обострился во второй половине XIX века, когда обнаружилось несовпадение династических и бюрократических интересов с общегосударственными. В условиях отсутствия общественных структур, исключая дворянские, которые охватывали весьма малую часть населения, проблема государственных интересов трактовалась келейно правительственно-бюрократическим аппаратом с учетом собственного интереса. Это положение наметило двусмысленность официальной позиции, поскольку династический интерес, тождественный общегосударственному, стал отходить на второй план. Поддержка династии дворянством в ее столкновении с бюрократией, как показал XIX век, не была верно истолкована российскими самодержцами. Приоритет остался за буржуазией, которая и экономически, и политически была незрелым общественным сословием. Все столкновения власти и общества в это время были, по сути, столкновением национальных (общественных) интересов с чиновничье-бюрократическими, ложно трактуемыми самодержавием как государственные.
Когда общество обманулось в своих надеждах на делегирование части властных функций, что могло привести к разделению власти между династией, бюрократией и общественными институтами, активизировались попытки национальной интеллигенции найти компромисс на уровне региональных, национальных властей. Такое положение было еще менее понятно центральному правительству, точнее государственной бюрократии. Репрессии и русификация в национальных окраинах получили новый мощный импульс, что в условиях империалистической войны придало национальным движениям самодостаточный характер, а их взаимоусиливающемуся совместному действию – статус основной причины свержения самодержавия.
Ставка самодержавного режима на лояльность нерусских элит императору и на сотрудничество правительства с этими элитами была построена на нормах взаимоотношений периода Великорусского государства, что в эпоху империализма, роста общественного сознания и национального самосознания являлось анахронизмом. Действительно, эти отношения строились на основах, не учитывавших сам факт существования наций и их зрелость. Это было опасное упущение режима, поскольку идея нации неразрывно связана с идеями суверенности народа, а значит, и делегированием ему части прав на политическую самостоятельность. Разумеется, оно не могло не привести к тому, что этнические признаки получили в России в начале XX века политическое звучание, довольно скоро они перешли не только в разряд причин межэтнических конфликтов, но и стали запалом трех социальных революций. Так, например, самодержавный режим не признавал культуры и языка таких национальных сообществ, как белорусы, литовцы, латыши и эстонцы, на том основании, что они состояли в основном из зависимых крестьян, то есть имели низкий социальный статус, исключавший их близкое сотрудничество с центральным правительством. Между тем элита лютеранских немцев Прибалтики была включена в российское дворянство, то есть была социально близкой династии.
Непоследовательность царской администрации в реализации единой для всех регионов национальной политики могла стать преходящим явлением. Однако на фоне многочисленных проблем, связанных с задержкой отмены крепостного права и поздней индустриализацией, эта непоследовательность оказалась фатальной для режима.
Вспомним, что весь XIX век правительство заигрывало с польскими националистами, чтобы пресечь их курс на политическое возрождение Речи Посполитой. Предлагались даже такие меры, как автономия края с собственной конституцией. Подобные меры были предприняты в отношении Финляндии, где объединились шведс- коязычная правящая элита и низший класс, в своей этнической основе представленый финским населением. Все заигрывания царской администрации как с высшими слоями, так с и низшими, а также попытки вбить клин между ними путем предоставления селективных привилегий привели к общей консолидации в польском и финском обществах и завоевания обоими международного авторитета и сочувствия. Политика «замирения» грузинской элиты и мусульманской элиты Азербайджана, Крыма и Средней Азии также привела к противоположным результатам, поспособствовав сплочению этих народов в единые нации. Более того, правительство обратило во врагов режима православных автокефальных армян.
Заигрывание царской администрации с народами Среднего Поволжья, Урала, Средней Азии привело к тому, что благая идея использовать так называемую систему Ильминского в местных школах для преподавания на родных языках с целью обращения мусульман в христианство обернулась появлением национальных литературных языков и национальной интеллигенции у этих этнических групп. Естественно, все это быстро привело к развитию национальных движений. Сами русские, в основном на 90% крестьяне, не пользовались никакими привилегиями со стороны режима. А элита царской империи утратила русские корни, превратившись в космополитическую. Поэтому великорусская нация была расколота на два лагеря, и эту пропасть так никогда и не удалось преодолеть.
Национальная политика России при Александре III перешла в более агрессивную фазу: началась русификация национальных окраин. Выше уже было сказано, что время для этого было упущено. Национальные движения нерусских народов и разночинское движение в Великороссии стали уже влиятельными факторами общественных отношений. Более того, в начале XX века заметно ослабло влияние туземных элит на местные общества, которые консолидировали все слои в борьбе против иноверного и иноземного самодержавия. И уже в 1905 году правительство отказалось от политики русификации, в том числе вернула владения многим польским магнатам. Однако стабильность империи была поколеблена. Национальные отношения вошли в политизированную фазу и стали инструментом предстоящей социальной революции.
Таким образом, национальная политика во времена империи отошла от иерархической простоты Великорусского государства, стала в значительной степени непоследовательной. Уже с начала XIX века она перестала отвечать вызовам времени, а коалиция Центра с местными элитами в попытках сохранить империю в духе самодержавия Московского государства была абсолютно непригодной. К концу XIX столетия Россия представляла собой самое крупное по территории государство со множеством региональных и национальных особенностей, требовавших умелого и тонкого сочетания централизованного начала и местной специфики. И если в период Великорусского государства цари и царская администрация учитывали местные особенности в течение определенного периода, после чего на данной территории распространялось общероссийское законодательство, то имперский период характеризовался упором на лояльные местные элиты. Тем самым имперская бюрократия создавала условия для консервации архаичных отношений, пронизывающих всю структуру власти державы. Такое положение неминуемо вело на деле к этнополитическим конфликтам и революционным ситуациям. Русские цари московского периода вели политику на создание единого управленческого организма сверху донизу, создавали жесткую иерархию управления. Эта политика вела к унификации правового и административного управления. Поводов для самостоятельного прочтения государственных актов на местах не существовало, поскольку за соблюдением законов наблюдала Москва и жестоко карала отступников.
В великорусской части империи царская администрация отошла от национальной политики первых русских царей, учитывавших народные интересы. В угоду ста тысячам бывших душевладельцев императоры слишком задержали отмену крепостного права. Так, к концу XIX века в России среди титулованных дворянских фамилий было 288 князей, 213 графов, 251 барон, два маркиза и два герцога. Причем дворяне пользовались преимуществом при поступлении на государственную службу и при чинопроизводстве. Поэтому земельная аристократия составляла основной и руководящий контингент бюрократии (чиновничества), что способствовало реализации политики в интересах дворянства. Кроме того, акт об отмене крепостничества также привел к расколу общества на несколько враждебных друг другу социальных слоев: земельную аристократию (дворянство), капиталистов и крестьян. И все считали виновником своих невзгод центральное правительство. Однако именно капитализм привел к развалу империи, породив мощную волну политизированных национальных движений. Развитие капитализма в России в отличие от европейского опыта противодействовало формированию нации. Особенностью психологии капиталиста на рубеже XX века было отсутствие представлений о чести, гордости и благе нации. Российский капиталист был в подлинном смысле космополитом. Впрочем, этим же свойством отличался и тот слой российского общества, который олицетворял собой единство и цельность империи: представители династии и высшего управленческого аппарата. Фактически только народ оставался в империи носителем идеи нации, родины и государства. Таким образом, в имперский период была полностью свернута государственная политика, поддерживавшая правителя государства (царя) в качестве государственного и национального символа и центра единения народа, элиты и страны (добавим — и веры). Имперская внутренняя (национальная) политика опиралась на иные идеи, нежели реализация непосредственного единения царя и народа и жесткой иерархии государственного управления. В итоге столица империи Санкт-Петербург стал рассматриваться как символ социального и национального гнета и обмана со стороны властей. Реакция общества на отсутствие государственных мер, могущих в духе Великорусского государства осуществить идеалы справедливости, равноправия и порядка, привела к актуализации всевозможных типов врагов, главным из которых было самодержавие имперского образца.
В обуржуазивавшейся России общероссийские партии складывались сначала в левой части общественного спектра, далее принимая сугубо российский социал-националистический характер: Дашнакцутюн, Гичак, так называемые финляндские активисты, Бунд, ППС, Шура-и-Ислам, украинские прогрессисты, Милли-Фирка, Харби Шуро, Муссават и другие. Причем зарождение общероссийских партий происходило не на пустом месте, а как правило, из местных националистических организаций. Именно кризис имперской национальной политики, возникший из-за заигрывания с верхушкой местной знати, обусловил бурное развитие социально-националистических инстинктов, инспирируемых маргинальными интеллигентами националистической среды. То, что это были психопатологические личности, говорит факт приверженности этих людей суицидальным наклонностям во имя реализации политических идей.
Имперское правительство, пытаясь заполучить поддержку этнических вассалов, боролось с их врагами как с врагами самодержавия. Между тем более простая задача состояла в расколе националистических движений на более мелкие составные части. Появление таких неупорядоченных маленьких национализмов всегда на руку Центру, поскольку сопровождается местным этническим антагонизмом и политической борьбой местного масштаба. В таком случае центробежные тенденции большого национализма непременно сменяются центростремительным движением мелких форм окраинных национализмов, вынужденных в борьбе между собой сотрудничать с Центром.
Парадоксальный курс национальной политики империи в последней фазе существования привел к абсурду: все российские народы накануне русских революций вдруг почувствовали себя нациями в европейском понимании.
Понятно, что душитель и враг этих наций один — самодержавие и его верный слуга – великорусский шовинизм. Но великорусскому шовинизму неоткуда было взяться, космополитизм высшей бюрократии и отчуждение русского народа от власти делали его невозможным. Черносотенные партии не являлись представителями народа. При выборах в первые четыре Думы за них голосовал электорат, никак не соответствовавший проценту великорусского населения в составе народонаселения империи (соответственно 6 и 53%). Российские социалистические и националистические движения, точнее их лидеры, поднимали на свои знамена понятный символ врага: царь и русский шовинизм. При этом истинные цели движений оставались на втором плане. Интересно отметить, что российские националисты и социалисты всех мастей одной из своих задач считали освобождение и дальнейшее сплочение российских народов в соответствующие суверенные нации. Причем националисты вкладывали в понятие нации этнократический смысл, тогда как социалисты — гражданско-правовой. Важно понять, что и столетие спустя российское общество не определилось с этим понятием, его смыслом и сущностью. Отсюда многие современные проблемы страны.
Повсеместно начало XX века ознаменовалось требованиями националистических движений организовать культурные автономии невеликорусских народов и местное самоуправление. Нерешительность в этой сфере национальной политики быстро привела к требованиям суверенизации наций. Известно, что невеликорусские народы империи не сложились в нации, за исключением, возможно, финнов и поляков. Более того, с точки зрения общественной организации Россия и в начале XX века представляла собой рассеянное на бескрайних просторах множество деревенских миров. Тем более не могло существовать в европейском смысле титульных этнических групп как ростков будущих наций. Вместе с тем признанным является факт безразличия инородческого населения к вопросам национальности в большинстве этносов России. Эти вопросы занимали только маргинальных националистически настроенных интеллигентов. Что касается русского крестьянства (90% великороссов империи), то у них напрочь отсутствовала самоиндентификация в качестве «агентов» империи, распространителей «идей имперства» и «русского духа». В отношении казаков верны высказывания в эмиграции военных лидеров казачества о том, что «казаки никогда себя не осознавали, не ощущали и не считали себя великороссами». По словам русского ученого Г. И. Потанина, «казаки — это были крепостные государства». Поэтому при крушении империи казаки являлись материальным воплощением государственной идеи и боролись за нее до конца. Так, Уральское казачье войско было почти полностью уничтожено во время гражданской войны.
Можно сказать, что подлинную национальную политику в XIX веке сменила имперская политика в сфере национальных отношений. В своем психологическом аспекте эта политика не смогла учесть различий стереотипов людей Московского государства и эпохи капиталистических (рыночных) отношений. В Московском государстве направленность действий и помыслов представителей народа и высшего сословия совпадала. Во времена империи интересы и дела обеих групп приняли чуть ли не антагонистическую направленность. Единой для всего общества осталась приверженность культурной традиции Московского государства, включавшей в себя старую идеологическую основу — православие, позволившее России в XV—XIX веках подтвердить оригинальность и самобытность своего существования и политических действий.
Однако православие со времен Петра I претерпевает упадок вследствие секуляризации русской культуры. Церковь оказывается вне рамок цивилизационного влияния России на национальные окраины. Высшие слои общества, попав в круг европейской культуры, также не нуждались в церкви и, более того, по-настоящему церковь не уважали. Петровские реформы и их продолжение сделали управление церковью одной из функций специального правительственного департамента. В результате этих действий к началу XIX века православная церковь потеряла поддержку большей части благородных классов и значительной части классов торговцев и крестьян. Самодержавие рассматривало церковь лишь как средство морального воспитания низших классов. Правительство подрывало своими действиями авторитет церкви, конфисковав в 1764 году все церковные земли. Затем последовала волна закрытия монастырей. Непоследовательность этой позиции самодержавия в отношении церкви выразилась во внесении в свод законов империи положений о том, что «царь является главой церкви» и царя необходимо оберегать как защитника интересов церкви. Подрывая авторитет церкви, правительство, тем не менее, требовало от народа повиновения этому институту.
Церковь, поставленная в положение слуги государства, не могла уже удовлетворять духовным запросам личности, тем более нести цивилизаторские миссионерские функции в новых землях, среди новых народов. Поэтому упадок российской государственности в полной мере коснулся и православной церкви. Церковь к началу XX века уже не могла исполнять роль проводника русской христианской культуры. Таким образом, внутренняя политика самодержавия имперского (петербургского) периода привела к полному краху национальной политики. Тем самым было объективно поставлено под вопрос существование династии и самодержавия.
А. И. Герцен, давая оценку самодержавию в середине XIX века, писал, что «русское правительство – не русское, но вообще деспотичное и ретроградное. Как говорят славянофилы, оно скорее немецкое, чем русское, это и объясняет расположение и любовь к нему других государств. Петербург — это новый Рим, Рим мирового рабства. Принцип его власти не национален, абсолютизм более космополитичен, чем революция».
Герцен прав в том, что Московское государство в своем становлении строилось как национальное – тогда великорусское — государство и что космополитическая империя в образе династии и высшего бюрократического аппарата не смогла найти тех форм и то содержание, которые отвечали бы запросам времени. И он правильно указал причины ее распада: ретроградство, то есть отсталость государственного мышления в решении экономического и национального вопросов.
Степенью прочности царский режим превосходил до XIX века все другие государственные формы западноевропейского абсолютизма. В этом были исторические корни, как выше уже указывалось: Московский удел Владимирского княжества принадлежал изначально младшей ветви, исходящей от князя Александра Невского. Только после оформления имущественных прав на него московские (сначала удельные, затем великие) князья принялись заселять его территорию. В Западной Европе такой ситуации не существовало. Все феодальные владения там, а значит, и возникшие на их основе сословно-представительские и абсолютистские монархии приобретены в результате захвата вооруженной силой и принудительного отчуждения от имевшегося владельца.
Об исторических корнях происхождения верховной власти помнили все в России. Иностранцы же этой ситуации не понимали, о чем они оставили свидетельства начиная с XV века. Они не понимали, что здесь лишь один законный владелец всей земли – царь, поскольку западноевропейские реалии состояли в захвате власти отрядом воинов, где предводитель, становившийся затем королем или вассалом короля, был лишь первый среди равных. Иная природа верховной власти в России, которую разного рода герберштайны просто не могли себе представить. Догматизм государственного мышления западных европейцев был основан на местном опыте вооруженного отчуждения власти и владений. Других путей он не знал.
Эту особенность государственной власти на Руси подчеркнул собор, созванный в 1613 году после окончания гражданской войны, именуемой иначе Смутой. После утраты линии прямых наследников Александра Невского на Московское княжество, то есть имущество и землю, в первую очередь необходимо было законным способом передать это наследство царственному преемнику. Не входя во все тонкости этой передачи и законности решения собора о передаче имущества и земель великого княжества известной династии, следует отметить, что, в общем-то, возобладала западническая формула vox populi, vox dei.
Самодержавная власть русских правителей в Московском государстве основывалась на власти первичного владетеля, с которым население входило в правоотношения посредством дачи присяги. Тем самым народ отвечал за свои действия перед царем. Но в то же время народ никак не мог влиять на правоотношения собственности. Собор же передал и власть, и владения той династии, что правила до 1917 года. И если согласно указанной латинской норме, народ благодаря своему суверенитету может передать власть некоему лицу, то чужое имущество он передать кому-либо не мог.
Тем не менее собор 1613 года не только присягнул династии Романовых, но и передал им имущество Великого княжества Московского. Следует отметить, что первые Романовы, видимо, отдавали себе отчет в двойственности своего положения. Самодержавие в силу первопричины есть полнота власти, исходящей из полного владения имуществом государства и распоряжения судьбой подданных государства. Личная присяга народа царю, как и решение собора, не давали династии Романовых права на осуществление самодержавия ввиду отсутствия легитимного права на имущество государства. Это имущество переходило в собственность всех подданных Московского государства ввиду преемственности государственной политики Древней Руси, которая исходила из формулы «Мы рода рускаго сели и гостье… послании от великого князя рускаго, и от всякоя князья и от всех людий Руския земля». Эта формула выражала идеологическую позицию правящих кругов Руси, отождествлявших свою политическую деятельность с интересами всего народа, а также государственными интересами державы, именуемой «Руския земля». В этом понимании русской государственности для правящей на Руси власти государственно-национальные интересы — это единое и нераздельное понятие, позже тождественное понятию самодержавности как союза власти, народа и страны. Таким образом, самодержавность в русской традиции была формой «власть для народа и народ для власти». Этого никогда не могли понять жители Западной Европы и местные диссиденты-западники. Диссиденты-славянофилы исходили в своих действиях из нарушения этой формулы, когда власти оставляли в употреблении вторую ее часть, изъяв из правоотношений первую.
Первые три царя династии Романовых правили Россией, исходя из сути вышеприведенной формулы, которая, как мы знаем, впервые появилась в русско-византийских договорах IX-X веков, уравняв в международных делах Русь и Византию в качестве равноправных сторон. Эта традиция продолжалась до тех пор, пока дед царя Ивана IV Грозного царь Иван III не стал единым государем могучей великорусской народности и не принял — именно в результате не раз подтвержденного равноправия с Византийский империей — на себя преемственность исчезнувших греческих императоров по причине династического брака с принцессой Софьей Палеолог и ее родового (византийского) герба — двуглавого орла. Термин «самодержавие» приходит на Русь именно в виде преемственности Русью роли Византии, ибо правители (императоры) ее в официальных грамотах именовались титулом великие самодержцы, а также цари.
Таким образом, понятие самодержавия за время правления четырех царей – от Ивана III до Федора I — вытесняет тождественную ему архаичную формулу, становясь самодовлеющим и без соотношения с ее подлинным, историческим смыслом и происхождением.
Первые три царя династии Романовых в своих действиях исходят из полного содержания формулы, хотя бы и называясь самодержцами. Таким образом, они в действиях самодержной власти исходят из ее понимания как нераздельного единства государственно-национальных интересов. Не будем забывать, что Московское государство было преемником Древнерусского государства. Этот факт был всем большим и малым русским людям в XVI веке понятен и не нуждался в пояснениях. То же верно и для Российской империи, принявший ношу российской государственности от Великорусского (Московского) государства.
Нет никаких сомнений, что и Романовский период Московского государства начинался с соблюдения старых государственных форм единения власти и народа. Этот факт подчеркивается неоднократным созывом всероссийских соборов, где происходило общение царя и народа в лице его сословных представителей. Более всего этот момент усматривается в работе постоянного собора при первом царе династии Романовых, продолжавшегося более 10 лет-с 1613 по 1622 год.
Это понятно, ибо традиционная формула самодержавия требовала от власти соблюдать народные интересы, подкрепляя необходимые меры материальной мощью страны. Но ведь эта страна принадлежала на законных основаниях лишь последним представителям дома Рюриковичей — Ивану IV и сыну его Федору I, наследников не оставившему, но передавшему по законному наследованию все царство своей жене — царице Ирине (Годуновой). Сам Годунов, приходясь троюродным братом последнему царю из Дома Рюриковичей, также мог в законном порядке претендовать на власть и имущество всего Московского государства.
Таким образом, первые цари династии Романовых вполне осознавали неполноту своего самодержавия, почему и держали длительный совет с народом через соборных представителей, заслужив от народа почетное звание «тишайших». Однако это традиционное начало — единство власти и народа — существенно поколебал внук первого царя из Дома Романовых — Петр Первый. Мы также знаем, что с его воцарением начался так называемый Петербургский период Московского государства, иначе империя. И вот с этим периодом, здесь можно согласиться с герберштайнами, флетчерами и кю- стинами, связано то положение, когда самодержавие стало ассоциироваться с бесправием народа. Тогда-то и появились последовательно диссиденты-славянофилы, дворяне-заговорщики, революционные демократы-дворяне, разночинцы, террористы из народа, социалисты всех мастей и племен и, конечно же, угнетенная национальная интеллигенция «порабощенных Российской (читай – Русской) империей» народов. И все, в общем-то, исходили из одной точки: отсутствие справедливости в отношениях между народом и той формой самодержавия, что была изобретена Петром I и его царскими наследниками. Ибо, мы знаем, справедливость — это действие, соответствующее истине и осуществляющееся на законных и честных основаниях. Петру необходимо было уйти от старой формы общественного договора, поэтому он пошел на подлог: учредил империю.
Говорят, Петр I боролся с рутиной во имя прогресса. Но с грязной водой такие люди выплескивают и дитя — власть народа, которую Западная Европа так долго отрицала и которую ее лучшие представители не смогли увидеть на Руси до Петра. Петр I ограничил суть самодержавия формулой «народ для власти», поэтому в русском народе с тех пор и заговорили о несправедливом характере имперского режима. Не следует забывать, что полной формуле власти на Руси, то есть собственно самодержавия, до Петра уже насчитывалось 850 лет. Петр же во имя технического прогресса предал не только соборные традиции великорусского общества, но и сам идеал свободы. Чтобы преодолеть возникшие с утратой справедливости и свободы социальные трения, Петру необходимо было придумать соответствующие его замыслам методы воздействия и принуждения народа, а также заручиться внешнеполитическими союзниками при отсутствии внутренних. Таким было начало Российской империи, или Петербургского периода Московского государства.
Этот режим просуществовал 200 лет. Рассматривая период формирования французской нации, имевший одинаковую стартовую точку с великорусским периодом IX века и составивший примерно 900 лет-до Великой французской революции, следует признать имперский период Московского государства очень кратким и, значит, вклад самого Петра — негативным для созревания нации. Главнейшее условие становления нации есть следование общества идеалу свободы. Поэтому двести лет правления Петра и его наследников — это история насилия над народами государства и заката самодержавной империи, которая в действительности была не самодержавной, но абсолютистской.
Анализируя с точки зрения национального своеобразия русское революционное движение с Петровских времен и до 1917 года, следует отметить широкое представительство в нем народа, включающее все сословия общества — от высшего до низших. Петровская борьба с ветхой традицией (читай с идеалом народной свободы) коснулась всех слоев российского общества и вызвала самую резкую реакцию. В первую очередь подрыв основ народной свободы вызвал эту широчайшую национальную реакцию, завершившуюся полным потрясением основ имперского режима. Очень точно охарактеризовал эту ситуацию декабрист В. С. Толстой: «…настает время правдиво вписать в историю это царство, едва ли Россия снисходительно посмотрит на этот период своей летописи: от нас не скроется, что (это) время … есть источник всех бедствий…»
Отказ от выполнения традиционной полной формулы власти на Руси вызвал ненависть к династии Романовых во всех сословиях общества. Не только декабристы ставили вопрос о насильственном свержении и наказании всех представителей этой династии, но и революционеры 60—80-х годов XIX века, а также эсеры и другие партии социалистической ориентации начала XX века.
В Западной Европе не было такой радикализации общественного движения, поскольку борьба за гражданские права велась в рамках правового государства и принимала вид борьбы за сохранение, упрочение и расширение сословных прав. В России не было такой правовой почвы в силу самой природы той формы самодержавия, что придумана была Петром I. По сути, реформы Петра I прикрывали совершенный им государственный переворот как отступление от традиционной формы власти.
Так, характерное для Московского государства народное ополчение, созываемое в трудные для государства моменты, отчетливо указывает на действовавшую традиционную формулу самодержавия. И только Петр I отказался от него, совершив переворот. В Западной Европе крестьянское ополчение перестало созываться уже в XI веке, уступив место наемному войску. Не было там и самозванцев в таком, как в России, количестве. Их наличие у нас в массовом масштабе также говорит о том, что идеал справедливого царя навсегда остался в памяти народной. Если справедливого царя не было, то его надо было найти. Так, только на последнюю треть XVIII века приходится появление 23 самозванцев, не считая Е. И. Пугачева.
Отсутствие справедливого царя как воплощенного символа национального единства глубоко раскалывало власть, общество и в целом страну даже при тех мерах национальной политики, которые использовала государственная бюрократия для привлечения на сторону режима этнонациональных элит.
Консолидация нации в периоды иноземных вторжений лишний раз показывает глубокое укоренение в народе священной формулы народной свободы на Руси, когда решение принималось от имени «всех людей Руския земля». Ответ агрессору всегда был один: «Весь народ вставал на отражение его, от самого большого до самого меньшего человека».
Поэтому взаимоотношения народа (точнее, всех его слоев) и имперского самодержавия – чисто российское явление, которое западноевропейские ученые не смогли рассмотреть в течение 500 лет. Западные социологи и экономисты весь клубок противоречий свели на Руси к чересчур медленному социально-экономическому развитию. Между тем к началу XIX века уровень производительности в Российской империи был таков, что она превосходила по экономическим показателям другие страны Европейского континента, исключая Нидерланды, и оставила далеко позади «передовую во всех отношениях Францию». (Вспомним, как Екатерина II обучалась по переписке у Вольтера). Но имперское самодержавие к XIX веку утрачивает свой авторитет у народа и общества. Все это не замедлило сказаться на социально-экономическом и политическом развитии страны: появилась масштабная коррупция, шкурные интересы заменили интересы национальные, махровым цветом расцвели разбазаривание казны и государственные аферы. Самодержавие в имперский период из защитника России, из представителя ее национального суверенитета превратилось в орудие насилия и порабощения.
Имперское самодержавие Петра I и его наследников превратило народ в слугу государства, извратив древнюю формулу об их живой взаимной связи. Самодержавие Петра I устранило из формулы власти обратную связь — государство для народа, – чем превратило народ в своего противника. Надо помнить это. Историческая память русского народа представляет одну из его национальных черт. И традиционное самодержавие, по сути, – архетип нашего народа. Только этим можно объяснить сохранение в памяти народных летописных героев страны – Разина, Пугачева, протопопа Аввакума. Тот самый «беспощадный и кровавый русский бунт» — отнюдь не самоцель, как это принято считать, но бескомпромиссная борьба до конца за обретение идеалов свободы и справедливости, незаконно отчужденных властью у народа. И здесь, конечно, дело не в Петровском просвещении «нравов диких», но в национальном характере великороссов, чей общественный договор с московским царем называется самодержавием (в подлинном смысле слова).
Если царизм падет, центр свободы будет в центре нации, в Москве».
Важным моментом истории России служит тот факт, что главным носителем идей свободы и справедливости в стране был великорусский народ. Он же был и главной позитивной движущей силой в переломные моменты ее истории. Большинство лидеров революционного движения в имперской России являются представителями великорусского народа как по этнической принадлежности, так и по культуре. Только эти представители могли в России, единственной из всех многонациональных государств и колониальных империй, внести в партийные программы социалистов и социал-демократов положение о праве наций на самоопределение вплоть до отделения от Российской державы. Даже без сколько-нибудь обстоятельного экономико-социологического анализа расслоения российского общества на рубеже XX века понятно, что в провале национальной политики империи и крылся наиболее прямой путь к эпохе революционных реформ. Было ясно, что учет иных факторов, включая экономические, является задачей второго плана, решение которой стоит не так остро. Неслучайно первым официальным документом советской власти, оглашенным А. В. Луначарским на Втором Всероссийском съезде Советов рабочих и солдатских депутатов в 5 часов утра 26 октября (7 ноября) 1917 года, то есть через два часа после захвата Зимнего дворца и ареста Временного правительства, было обращение к «Рабочим, солдатам и крестьянам». Обращение содержало желание новой власти обеспечить мир, землю, «самоопределение всем нациям, населяющим Россию». И хотя наций в России в то время не было, не сложились, но социалисты точно определили слабое звено державной власти, которое в условиях мирового военного конфликта еще более ослабло.
Империя, зачатая в крови стрельцов, восставших против узурпатора, покушавшегося на народную свободу, пришла к своему историческому концу — гибели потомков палача царского рода (Петр сам рубил головы стрельцам на Красной площади в Москве). Круг истории замкнулся, дав путь изначальной идее Великорусского государства: союз народа и власти.