Сцена восемнадцатая
Подготовка к гастрольному турне шла полным ходом. Обязанности Скромного временно исполнял Царедворский. Сольную партию в ближайшем спектакле должна была исполнять Величаева. Степанову предстояло вновь слушать «Снегурочку».
— Ты станешь настоящим меломаном! — подшучивала над мужем Маша. И тут же добавляла серьезно: — Это очень полезно: слушать одно и то же произведение в разном исполнении.
Степанову оставалось только соглашаться с женой. Сафьянов не объявлялся. Зато объявился Овчинников и сказал, что также собирается на спектакль. За пару дней до посещения Большого Маша вдруг спросила, нельзя ли попросить еще один билет:
— Понимаешь, Вася, для Коленьки. Мальчик растет совершенным дикарем. — Да какой он мальчик, он — мужик! — буркнул Степанов, но контрамарку у Царедворского взял.
В фойе семейству Степановых тотчас попался на глаза Тимошенков. Маша и Коля смотрели на него с любопытством.
— Вы не поете сегодня? — поинтересовался следователь. И вправду как за- правский меломан!
— Пою, — ответил Тимошенков. — Сейчас иду гримироваться. — Он отозвал Степанова в сторону и громко прошептал ему на ухо:
— Скончалась Томская! Ее обнаружили в больнице и уже не смогли спасти. Говорят, лицо сильно обезображено. Наверное, будут хоронить в закрытом гробу.
Степанов кивал невпопад, но сам не произносил ни слова, опасался сказать что-нибудь лишнее.
Не успел Василий Никитич избавиться от Тимошенкова, как натолкнулся на Овчинникова. Бывший банкир сиял белозубой улыбкой.
— Становитесь завзятым театралом? — Овчинников крепко пожал руку следователю. Степанов не ударил в грязь лицом:
— Я знаю, что Царедворский сорок раз слушал «Тоску» в разных театрах!
— То-то его постановка в Большом — точная копия постановки в миланском Ла Скала! — Овчинников хмыкнул.
Рядом с председателем Попечительского совета потрясающим нарядом сверкала его Амалия. Волосы красотки отливали ярчайшей медью. Смотрелась она сногсшибательно. Девушке, несомненно, пришлось потрудиться над своим новым имиджем, ведь она хотела во что бы то ни стало удержать Григория Александровича, несмотря на то что он теперь сделался едва ли не хозяином целого гарема певиц и балерин!
— Здесь Андрей Алексеевич, — светски заметил Овчинников.
Степанов оглянулся. Битнев помахал ему. Коллега явно направлялся в буфет. Степанов заметил, что лицо Овчинникова на миг приняло озабоченное выражение. Но тотчас Григорий Александрович заговорил с воодушевлением:
— А вы с Андреем Алексеевичем — молодцы! Пионеры! Пора, пора нашим защитникам приобщаться к культуре!
Юный Николай зевнул. Маша невольно разглядывала платье Амалии. От этого платья и вправду нельзя было оторвать глаз!
Зазвучала увертюра. После исчезновения занавеса зрители увидели царство сказочного царя Берендея. Синева небес, совершенно натуральная, заставила всех собравшихся в зале громко зааплодировать. Да, декоратор поработал на славу! Костюмы тоже были прекрасны. Кокошники женщин блистали жемчугом и бирюзой. Сарафаны и косоворотки туго облегали мощные тела поселян. Степанов подумал, что в прошлый раз многого не заметил. Музыка показалась ему и знакомой, и незнакомой одновременно. Он даже стал различать довольно тонкие оттенки мелодий. Теперь он пристально следил и за движениями танцоров, и за взмахами дирижерской палочки. И ведь все это было связано: пение, танцы, декорации.
Глаза Маши сияли. Николай улыбался. Степанов быстро оглядел галерку, балконы, ложи, партер.
На сцене появилась Величаева. Зал замер. Впервые Величаева не дублировала Томскую, а солировала открыто. Степанов припомнил, что у нее невроз. Может быть, она не сможет петь? Словно что-то вдруг почувствовав, следователь быстро обернулся. Из-за бордюра первого яруса выглянули головы Грубера и Книгина. Медики мирно сидели рядом.
Ага, значит, Грубер ничего не знает о предательстве своего помощника.
Величаева запела. Голос зазвучал сильно и легко. Грубер и Книгин переглянулись и вдруг разом поднялись и выбрались из зала. Степанов слушал. Да, Величаева пела лучше Томской. Можно было сказать, что она не настолько артистична, но Величаева делала в своем исполнении ставку не на артистизм, а на безукоризненное пение. Следователь невольно подумал о несправедливости театрального начальства: как могло оно столь долго скрывать такой талант, не давать этому таланту развернуться, позволяя лишь дублировать капризную, взбалмошную алкоголичку!
Появилась Молочкова. Степанов теперь понимал, что публика и вправду может составлять единое целое. Все в едином порыве следили за грациозными движениями балерины. Длинные ноги ее с легкостью взлетали чрезвычайно высоко. Могло показаться, будто она летит, вздымается из сугробов, неся весеннее тепло. Ее красный костюм полыхал ярким пламенем. Зрители уже не задавались вопросом, почему Весна не поет, а танцует. Все оценили молодость и талант балерины. И вдруг снова что-то будто толкнуло Степанова, заставило поднять голову. На галерке он увидел бледного молодого человека с видеокамерой. Следователю показалось, что молодой человек появился совсем недавно. Нельзя было не заметить выражения ужаса на его анемичном лице. Камера ходуном ходила в его дрожащих руках. Повернувшись, Степанов нечаянно задел локтем Николая. Сын быстро оглянулся и проследил взгляд юноши.
— Папка! В директорской ложе — труп! — громко прошептал Коля.
— Ш-ш! — невольно прошипел Степанов. — Молчи, молчи! — Он крепко сжал руку сына.
Но на директорскую ложу никто не обращал внимания. Звучала музыка, пел хор птиц, спутниц Весны. Остекленевшие глаза мертвеца уставились в зал, подбородок его покоился на бархате ограждения ложи. Парнишка с камерой исчез.
Труп внезапно покачнулся. Степанов подумал, что наверняка убийство произошло недавно. Он узнал убитого. Это был Антон, сын Томской!
— Пойдем, Коля! — скомандовал Степанов.
Василий Никитич и Николай заспешили к выходу. Маша досадливо покачала головой. В публике зашикали. Степанов и Николай пробрались к Андрею Алексеевичу Битневу. Тот с любопытством разглядывал в бинокль балерин. Степанов дернул его за рукав. Битнев оглянулся и сразу понял по выражению лица коллеги, что в театре произошло нечто из рада вон выходящее!