Сцена двадцать шестая
Томская медленно приходила в себя.
Сначала она не могла понять, где же она находится. Но постепенно до нее дошло, что это больничная палата. Сквозь тонкий пододеяльник колкое шерстяное одеяло щекотало подбородок. Галина скосила глаза. Соседнюю кровать занимала женщина одинаковой с ней комплекции. Обе койки отражались в зеркале, укрепленном над белой раковиной. Могло показаться, что в палате лежат не две, а четыре больные.
Галина поняла, что лицо ее забинтовано. Ну что ж, все правильно. Она в больнице, капельницу ей поставили, рядом какую-то бабу положили, а Галинино лицо забинтовали, чтоб никто не мог разглядеть.
Томская попробовала пошевелиться. Тотчас сделалось ужасно больно. Она не имела сил приподняться. Теперь стало понятно: она и вправду жестоко изувечена.
Но что же с ней все-таки произошло? Она мучительно напрягала память. Вот спектакль, ее, кажется, тысячная «Снегурочка». Аплодисменты. Потом она удаляется в свою уборную. Хочется выпить и забыться. Недавно она поссорилась с Сафьяновым. Он уже гораздо меньше интересуется ею, стал заглядываться на молодых и смазливых. Что же делать? Бороться? Мстить? Разыгрывать прежнюю хохотушку, милую Галочку, ту, которую Сафьянов знает уже не первый год и к которой привык? Сколько сил она потратила, ухаживая за умирающей женой Мих-Миха. Но ведь настоящая, подлинная жизнь певицы, примадонны — это театр. Галина Томская по-прежнему хотела исполнять ведущие партии. С возрастом она очень пополнела. Специалисты ут- верждали, что лишний вес помогает петь, «держать диафрагму», что называется. Но помогал ли ей лишний вес? Вон Величаева и Грушева — почти худышки! И в зарубежных оперных театрах требуют от певцов быстрых движений, прыжков и кувырков. Да, если честно, она никогда и не любила Сафьянова. Просто держалась за него, чтобы не потерять почетное место королевы Большого. А в театре тем временем явно назревал заговор. Бедную одинокую королеву окружали сплошные завистники. Взять хотя бы юбилей Скромного. Он произнес напыщенную речь, уверял ее в своей преданности. А она выпила залпом бокал шампанского и честно сказала, бросила им всем, что, если ее не будет, они перегрызутся, как собаки, уничтожат друг друга, как пауки в банке. Грушева и Молочкова, молодые подхалимки, сразу же поддержали ее: мы, мол, вас любим, Галина Николаевна. Да, она в тот вечер выпила, пожалуй, слишком много. Она им все высказала. Она им прямо сказала, что, если бы дать им волю, они бы ей не шампанского, они бы ее с удовольствием угостили толченым стеклом. А потом, уже на следующий день, пошли слухи, будто храбрая Молочкова посмела оскорбить саму приму, саму Томскую. Глупости. При чем тут Молочкова? Разве балерина может быть соперницей певицы? Но ведь Миша так аплодировал Молочковой, все ладони отбил себе. Да, было о чем подумать. Вот она и хотела посидеть после спектакля в одиночестве, глотнуть спиртного, подумать. А тут появился Антон со своими глупыми претензиями. Привык жить не по средствам. Он, видите ли, хочет выкупить роскошную квартиру. Да она бы на чердаке жила, лишь бы петь, лишь бы слышать аплодисменты, видеть на сцене пышные букеты. Ей всегда не везло в личной жизни. Виталик Томский, пьянчуга несчастный, какой это муж!
Галина с трудом вытащила из-под одеяла руку. Окольцованная птица. И про каждую царапинку на обручальном кольце можно рассказать целую историю. Вот впадинка — прищемила в ванной комнате в «Ритце», когда пригласили в Центр Помпиду. А вот совсем тонкая прерывистая линия — отбивалась в Неаполе, хотели ее увезти к какому-то мафиозному боссу. А вот это — муж ударил. И все-таки они связаны, даже после развода. Ведь он навсегда остался ее единственным законным. Все остальные были только любовниками. Но главным всегда была карьера, карьера примадонны. Кольцо, которое никак не снималось, — знак единственного на всю жизнь брака.
Она снова вспомнила, как Сафьянов хлопал Молочковой. Тогда ей хотелось бежать, спрятаться от людей. А тут мальчишка, Антон, сын. Ссора, раздражение. Странные звуки. Он ударил ее?
Или выстрелил? И — тьма. Ее куда-то несли, везли.
И вот она здесь, в этой палате. Нет сил пошевелиться. Она не может говорить. Что с ней случилось? И неужели это навсегда? В палату входили врачи, медсестры, входили и выходили. Капельница, еще какие-то медицинские приборы. В палату заглядывают еще какие-то люди, но это уже явно не врачи. Ей кажется, она ощущает знакомый запах. Это запах ее песика, Чумарика, исходящий от одежды одного из парнишек, которые бестолково ходят по палате. Потом они зачем-то меняют кровати. Колесики скрипят по полу. Галина все видит. Соседка ее тоже, наверно, все видит. Но они ничего не могут сказать, не могут произнести ни слова. Тяжелые, неповоротливые тела не повинуются им. Галина так и не поняла, что глупая мальчишеская шутка внезапно сделала ее другим человеком.
А потом она и соседка снова остались одни в палате. Галина смотрела в зеркало, где отражалось лицо соседки. Томская давно заметила, что губы женщины живо реагируют на окружающее. Женщина то морщила губы, то надувала, то вдруг на ее неподвижном лице появлялось подобие улыбки. Если бы Галина Николаевна могла увидеть себя со стороны, то есть если бы она захотела внимательно понаблюдать за собой, то заметила бы точно такие же движения. Но сейчас ей почему-то было неинтересно смотреть на свое лицо, гораздо интереснее наблюдать за другим человеком. И вдруг лицо соседки замерло, как будто окаменело. Только усики над верхней губой шевелились едва приметно. Ага, значит, это шевеление вовсе не зависело от того, жива или мертва женщина. Палату заполнили люди, медсестры, санитары. Вскоре кровать опустела. Галина осталась одна в палате. Ей было тоскливо. Коситься на себя в зеркало не хотелось, ведь там отражалось ужасное забинтованное лицо. Она сознавала, что ее лицо, конечно же, чудовищно изуродовано. Было ясно, что на сцене ей уже больше не бывать.
По утрам бывал обход. Толстый профессор показывал студентам рентгеновские снимки и что-то объяснял. Она догадалась, что не может говорить вследствие травмы головного мозга. Постепенно ею овладевало страстное желание отомстить тому, кто сделал ее калекой. Месть — вот единственное, что ей остается в этой жизни. Она пыталась вспомнить, что же все-таки произошло в тот роковой вечер. Сын? Нет, на Антона она не держала зла. Он всего лишь хотел ее попугать, чтобы получить наконец деньги. Нет, это не Антон искалечил ее.
Она удивлялась тому, что никто ее не навещал. Ни сын, ни сослуживцы, ни тетка. Еще возможно было понять, почему не приходит Мих-Мих. Зачем ему искалеченная любовница? Но родные! Почему они бросили ее? И сослуживцы. Должны же они хоть раз заглянуть, хотя бы из приличия. Но никто не появлялся. В конце концов она связала отсутствие посетителей с тем самым передвижением кроватей. Да, ее нарочно спрятали. Так она полагала. Но она, назло им всем, выздоровеет и отомстит. В палате она по-прежнему лежала одна. Новой соседки не появилось. Потом профессор сделал новые распоряжения.
Санитарки стали понемногу приподымать ее, теперь она уже могла сидеть, опершись на подушки. Потом ее поставили на ноги. А спустя какое-то время она уже гуляла по коридору, поддерживаемая с обеих сторон. А еще через две недели сердитый профессор громко заявил, что пора выписывать больную. Палата, оснащенная дорогой аппаратурой, нужна была для кого-то другого.
Галине не хотелось уходить из больницы. Она родилась и выросла в Москве, жизнь вне Садового кольца пугала ее. А тут профессор объявил, что эту больную надо перевести в реабилитационный центр в Бирюлево. Это самое Бирюлево представлялось ей чуть ли не окраиной мира. Никогда она в этом Бирюлеве не была. Но что же будет дальше? Сначала ее увезут в Бирюлево, потом еще дальше в Подмосковье, а потом куда? В Сибирь? Нет, она должна все сказать врачам. Она должна объяснить им, что она — не кто иная, как знаменитая певица Томская. Она снова попыталась заговорить. Нет, ничего не получалось. Тогда она знаками попросила у санитарки бумагу и каран- даш. К счастью, санитарка оказалась доброй женщиной и принесла блокнот и ка- рандаш. Галина написала, кем она является на самом деле, и отдала вырванный из блокнота листок санитарке. На лице женщины отразилось удивление. Галина ожидала, что теперь отношение к ней изменится коренным образом. И действительно, в палату явились двое знакомцев в белых халатах. Ее немного смутили их насмешливые улыбки. Они задавали ей вопросы, она честно писала на листках ответы. Потом незнакомцы ушли, а ее пе- ревели на первый этаж и сделали болезненный укол. Она заснула, а проснулась уже в машине. Из разговора сопровождавших ее санитаров она поняла, что ее сочли сумасшедшей и все равно везут в Бирюлево.
На новом месте ей стали делать новые уколы и давать таблетки перед едой. Врач-женщина то и дело спрашивала, куда она поедет после выписки. Галина писала на листках, что ей есть где жить. Но она даже не знала в точности, как ее зовут.
Потом она уже гуляла самостоятельно. Территория больницы охранялась плохо. Психически больные и умственно отсталые частенько убегали. Но ловили их легко. Обычно они отправлялись на автобусную остановку, где без денег и документов ждали автобуса. Томская понимала, что так убегать — просто глупо! Оставалось одно — ждать. Она все-таки еще надеялась вспомнить, что же именно с ней произошло. Ее называли Мариной. Она наконец поняла, что занимает место умершей соседки. Эту соседку звали Мариной. Да, конечно, Галина Николаевна стала жертвой ошибки. Но ошибки или все же злого умысла?
Томская понимала, что доказать, кто она на самом деле, будет очень трудно. Она предполагала, что из Галины Николаевны превратилась в Марину Игоревну, она даже не знала, что успела побывать и Людмилой Сергеевной.
В конце концов она поняла, что лучше всего не настаивать на том, что она — известная певица, солистка Большого театра. Надо было признать себя безвестной Мариной Игоревной, так ее скорее выпустят отсюда. Но куда же она денется потом? Здесь, в Бирюлеве, было много несчастных, нищих или не имевших документов. Они часто нарочно нарушали режим медицинского учреждения и даже притворялись тяжело психически больными. Они хотели подольше пробыть здесь, где их кормили и одевали, предоставляли крышу над головой. Но Галина Николаевна еще не дошла до такого состояния, чтобы ставить крест на своей дальнейшей жизни. Она аккуратно со- блюдала все правила и надеялась на выписку. Теперь она признавала, что никакая она не певица Томская.
— Просто я была больна, — говорила она.
Гуляя во дворе, она познакомилась с местным старожилом по имени Валерий. Его уже много раз выписывали, но он всегда возвращался. Здесь ему нравилось. Летом он удил рыбу в речке, осенью собирал грибы в лесу. Ему поставили диагноз: «приступообразная шизофрения». Когда его в очередной раз начинали готовить к выписке, он сейчас же симулировал приступ болезни. Он бегал нагишом и пел петухом. Избавиться от него врачам было невозможно.
Галина почувствовала в склонном к актерству Валерке почти родственную душу. Однажды он угостил ее жареными весенними грибами, вкус которых напомнил певице уже такие давние фуршеты, когда она запивала жюльены шампанским. Конечно, Валерий выглядел весьма непрезентабельно, коренастый, белобрысый, дурно пахнущий. Но она нуждалась в помощниках и положиться теперь могла только на этого человека, пройдоху с бессмысленным взглядом.
Галина невольно сравнивала себя с Эдмоном Дантесом, пока тот еще не стал графом Монте-Кристо. Конечно, больницу в Бирюлеве можно было считать замком Иф, но Валерий мало походил на аббата Фариа и никаких тайн не знал.
Но помощника надо было еще чем-то привлечь и удержать. И вот тут-то Гали- на Томская поняла, что кое-какими ресурсами все-таки обладает. Ведь она, то есть Марина Игоревна, имела паспорт и какую-никакую прописку. И теперь она исписывала листы обещаниями. Она писала Валерию, что у нее ему будет гораздо лучше, чем в Бирюлеве, она обещала ему все прелести сельской и свободной жизни, и рыбалку, и грибы. Теперь от него требовалось только одно: выписаться одновременно с Томской, то есть с Мариной Игоревной.
Врачи с опаской ожидали от Валерия очередного приступа, но на этот раз он отнесся к предстоящей выписке спокойно и покинул гостеприимное Бирюлево вместе с Мариной Игоревной. Впрочем, кое-кто из медицинского персонала все равно полагал, что рано или поздно Валерка вернется.
А пока выписанные больные отправились дружно на автобусную остановку. В автобусе Валерий уселся на сиденье, крепко держа на коленях плетеную корзину со своим нехитрым скарбом. У него ничего не было, кроме трусов, носков и двух застиранных рубашек. Галина побаивалась своего помощника.
Ведь он в любой момент мог сбежать. Едва ли такие, как он, способны к сильным привязанностям.
При выписке Галине, то есть Марине, и Валерию выдали деньги для того, чтобы они могли добраться до дома, то есть воспользоваться автобусом и электричкой. Адрес, указанный в паспорте, ясно показывал, что Марина Игоревна живет в деревне. Сойдя с электрички и расспросив местных жителей, Томская и ее спутник двинулись в нужном направлении.