Сцена вторая
Спустя час Степанов уже был в Большом. Не предполагал он, что придется вернуться так скоро! Надо было выяснять обстоятельства происшествия, опрашивать свидетелей. У входа Степанова встретил директор театра собственной персоной. Этот суетливый человечек носил странную фамилию Скромный.
Днем в Большом было неуютно, даже некрасиво. Уже громоздились строительные леса, наводившие невольно на мысль о бренности всего земного. Только теперь Степанов заметил их. Снегопад утих, небо прояснилось. В коридорах посвистывали сквозняки. Старинный лифт гулко дребезжал. Директор тряс копной седых волос и о чем-то с жаром рассуждал. В его кабинете стены были обшиты дубовыми панелями. Клетка, в которой сидел огромный попугай, удивительно разноцветный, сразу привлекала внимание. Дверца клетки была открыта. Директор ловко просунул руку, ухватил горсть зерен из кормушки и поманил птицу. Попугай клюнул зерна из ладони хозяина, покружился по комнате, опустился на плечо директора, затем вернулся в клетку. Директор предложил Степанову присесть. Но тут зазвонил телефон. Скромный схватил трубку. Василий Никитич надеялся, что директор быстро закончит этот непредвиденный телефонный разговор. Но тот, «два обменявшись несколькими словами с невидимым собеседником, протянул трубку Степанову. Жест выглядел даже слегка подобострастным.
— Вас! — учтиво произнес директор.
Василий Никитич с некоторым недоумением принял трубку.
— Сафьянов. Михаил Михайлович, — представился приятный баритон.
Конечно же, Степанов прекрасно знал, кто такой Сафьянов! Но как же теперь держать себя?
— Слушаю!
Степанову хотелось говорить спокойно, по-деловому. Вдруг обожгла мысль: а если не тот Сафьянов, если однофамилец? Степанов обернулся. Выражение лица директора ясно говорила: тот, тот! На другом конце провода выдерживал паузу премьер-министр страны. Он ждал. Но чего он ждал? Наконец молчание прервалось. Сафьянов: небрежна полюбопытствовал:
— Ну-с! Как дела?
Голос у него был полнозвучный, но мягкий, настоящий барский голос Г Этот голос, конечно же, воспринимал лесть собеседников как должное, но в ответ никогда не хамил!
Степанову оставалось только сохранять спокойствие.
— Я только что приехал… Еще не успел…
— Ну-у! Вы там поаккуратнее! — мягко пророкотал барский голос. — Скромный знает! И держите меня в курсе.
Трубка взорвалась частыми гудками в руке следователя. Степанов смотрел на директора с некоторым удивлением. Тот истолковал удивленный взгляд важного посетителя по-своему:
— Простите! Забыл представиться. Скромный. Фамилия. — Директор хихикнул. — Венцеслав Аркадьевич!
— Степанов, Василий Никитич, — произнес Степанов почти машинально.
Они пожали друг другу руки.
Степанов решил, что пора приступать к работе.
— Венцеслав Аркадьевич! Заявление о том, что певица Томская исчезла, сделал некто Тимошенков. Он утверждает, что произошло убийство, но кто он, собственно?
Директор удобно расположился за столом. Степанов скользнул быстрым взглядом по его скрещенным на зеленом сукне пальцам. Мизинец левой руки ук- рашал крупный перстень с яшмой. Скромный покачал головой:
— Тимошенков? Нет, я бы с ним в разведку не пошел! — Директор коротко хо- хотнул. — Ну, конечно, народный, конечно, лауреат и все прочее… Но алкоголик! Сам безнадежно загубил свой талант. Однако делать нечего! Мы добрые! Даем иногда попеть! Вот вчера, например, он исполнил партию Мизгиря…
— Вчера я как раз был в Большом.
— Так вы — любитель оперы? — Директор оживился.
Степанов, в свою очередь, смутился и даже почувствовал, что краснеет:
— Да нет, не то чтоб очень!..
Звякнули ключи, раздался щелчок.
распахнулась дверца сейфа. Скромный протянул следователю два билета:
— Прошу!
Степанов отнекивался, но Скромный настаивал. Пришлось согласиться.
— Мы же теперь с вами вместе работаем! — глаза директора сверкнули за стеклами очков почти радостно.
«Ну и пусть! — подумал Степанов. — В конце концов, дают — бери! А Машке пока ничего не скажу. Будет ей сюрприз!»
— Так вы, Венцеслав Аркадьевич, полагаете, что Тимошенков ошибся?
— Простите, но в состоянии алкогольного опьянения…
— На сцене он не показался мне пьяным.
— Да ведь он тридцать лет на сцене! Поднаторел! Он будет совершенно пьян, а вы, неискушенный зритель, ничего не заметите!
— Но он настаивает, что произошло убийство!
Директор всплеснул руками:
— Какое убийство! Не было никакого убийства! Да, в сущности, ничего и не случилось! Да, Галина вчера не вернулась домой из театра. И что с того?! Артистка! Женщина, наконец!
Степанов начал прощаться. Они спустились в дребезжащем лифте. Внизу к следователю кинулся Мизгирь — Тимошенков. Не освещенный светом рампы, он оказался довольно-таки пожилым, но рослым и недурно сложенным господином.
— Boт! — заговорил Тимошенков, тыча листом бумаги прямое грудь Степанову. — Я письменно подтверждаю: произошло убийство!..
Тимошенков и Скромный испепеляли друг друга взглядами, полными ненависти.
— Я видел, видел!.. — возбужденно повторял Тимошенков.
Речь шла все о том же: шум борьбы, разбитое окно на четвертом этаже. Но Тимошенков заявлял, будто видел, как двое неизвестных уносили тело!..
— Послушайте, Тимошенков! — вмешался директор. — Вы же были пьяны! Какие глупости вы говорите! Нам на гастроли, а вы чушь несете, отвлекаете занятых людей!
Как было во время представления, конечно, неизвестно, но теперь-то Тимошенков вовсе не казался пьяным!
Василий Никитич напряженно размышлял. Итак, Тимошенков видел и не вмешался! Но ведь и сам Степанов не поспешил наверх! Да и кто бы рискнул вмешаться? Представьте себе полутемный коридор, в ожидании ремонта в Большом проблемы с электричеством, и двое неизвестных что-то такое уносят, и это что-то такое — наверняка труп! Но почему-то Степанов чувствовал: Мизгирь сказал ему не все, что знал! И почему Тимошенков тотчас же не забил тревогу? Почему ждал до утра?
Уборная примы Галины Томской уже была тщательно осмотрена. Степанову бросились в глаза старинное круглое зеркало и старинное же кресло. От обоих предметов так и веяло подлинностью. Вдруг в это самое зеркало смотрелась… Василий Никитич никак не мог сообразить, какая же знаменитость могла смотреться в это зеркало!.. Айседора Дункан? Но она, кажется, не выступала в Большом!.. Нет, в такое зеркало должна была смотреться не балерина, а певица! Но никаких певиц, кроме Аллы Пугачевой, Степанов припомнить не мог!.. «Любопытно, тщеславна ли Томская? — подумал он. — И разве артистка, солистка, может прожить без тщеславия?!»
Уборная была совершенно застужена. Степанов поежился в пиджаке. Да, да, разбитое окно.
Обнаружились и явные улики, следы совершившегося здесь преступления. В углу, у самой ножки стула, прядка окровавленных темных волос. На столике перед зеркалом небрежно брошен белокурый парик Снегурочки. Дальше — больше! Пятна крови обнаружились и на полу. Кстати, впоследствии анализ подтвердил: кровь на волосах и кровь на полу должна принадлежать одному и тому же человеку!
Послышались странные жалобные звуки. Все находившиеся в уборной невольно вздрогнули. Но это оказалась всего лишь декоративная собачка, сиротливо дрожащий пекинес. Степанов подхватил песика на руки.
— Это Чумарик, — грустно заметил Скромный.
На Чумарика никто не претендовал. Следователь ласково поглаживал его.
— А возьму-ка я тебя с собой! — проговорил Степанов.
Никто не возразил.
Василий Никитич с собачкой на руках и провожавший его Скромный при- остановились у выхода. Чумарик слабо тявкнул.
«Все-то ты знаешь, да вот не скажешь!» — Степанов усмехнулся.
Мимо прошагала странная пара: бледнолицый юноша в дорогом пальто и красавица в шляпке с вуалеткой, кисти ее длинных рук прятались в изящных кожаных перчатках. Скромный поспешил ответить на невысказанный вопрос, легко читавшийся в глазах следователя:
— Сын Томской, Антон, и Величаева!
Кто такая Величаева, Степанов не успел спросить, потому что Скромный уже кричал на охранников:
— Где кассеты? Где кассеты камер видеонаблюдения?!
Он говорил жестко, грубо. Охранники мялись, что-то лопотали. Степанов понял, что директор вежлив и даже льстив только с так называемыми «нужными людьми», а с подчиненными — нетерпелив и скандален.
Следователь уже садился в машину, когда явственно услышал: «Волки поганые!» Но чьи это были слова?