Ленин и Керенский. Эпилог.

    Все три русских политических лидера, возглавлявшие левую и правую социалистическую общественность и кадетские буржуазные круги, отрицательно относились друг к другу в своих публичных высказываниях. Для Ленина Милюков был классовый враг, а Керенский — мелкобуржуазная «балалайка». Для Керенского Ленин был заблуждающийся маргинал, а Милюков — неисправимый «ура-патриот», чуждый федерализму, социализму и демократизму. Для Милюкова Ленин был лишенный патриотического чувства социальный фанатик, а Керенский — талантливый болтун без царя в голове. Взаимное ожесточение всех сторон в самом российском обществе и военные неудачи на фронте толкали Временное правительство к политике реализма, заключавшееся в заключении перемирия с блоком центральных держава уже весной 1917 года. Милюков, всегда проводивший в своей деятельности лозунг «Россия есть тоже Европа», в первые дни желтого Февраля должен был это признать. Англичане смотрели на вещи прагматично, и один из их представителей, Р. Чаркес, заметил: «Российский либерализм, стоявший за полную парламентскую демократию в империи, где более трех четвертей населения были неграмотны и жили на протяжении столетий в условиях ничем не сдерживаемого абсолютизма, был обречен на неминуемое поражение». По этой причине часто повторяемые слова Керенского о «национальном самосознании» русского народа, которое якобы предало себя накануне финального боя, не отвечают действительным условиям России, что доказывается свержением кабинета Керенского радикальным Лениным. Спустя 20-40 лет в своих мемуарах это мнение подтверждают главные действовавшие в 1917 году политики Запада: Палеолог, Бьюкенен, Ллойд Джордж, Людендорф, а также Дж. Кеннан (младший). Палеолог оставил о Керенском такое замечание: «Его речи, даже самые импровизированные, замечательны богатством языка, движением идей, ритмом фраз, широтой периодов, лиризмом метафор, блестящим бряцанием слов. И какое разнообразие тона! Какая гибкость позы и выражения. Он поочередно надменен и прост, льстив и запальчив, повелителен и ласков, сердечен и саркастичен, насмешлив и вдохновенен, ясен и мрачен, тривиален и торжественен. Он играет на всех струнах; его виртуозность располагает всеми силами и всеми ухищрениями».

     9 апреля 1917 года Бьюкенен сообщает в Лондон о том, что «социалистическая пропаганда ‘в армии продолжается, и, хотя я не упускаю случая указать министрам на гибельные последствия такого рода разрушения дисциплины, они, по-видимому, бессильны предотвратить его. Взаимоотношения офицеров и солдат в высшей степени неудовлетворительны, немалое число солдат самовольно уходит домой. Их побуждают к этому слухи о близком разделе земли и желание обеспечить свою долю в грабеже. Я не хочу быть пессимистом, но, если положение не улучшится, как только германцы решат предпринять наступление, последует серьезное несчастье…По представлению русских свобода состоит в том, чтобы требовать двойной заработной платы, демонстрировать на улицах и проводить время в болтовне и голосовании резолюций на публичных митингах. Министры работают на износ и имеют наилучшие намерения. Но хотя мне все время повторяют, что их положение упрочивается, я не вижу никаких подтверждающих это признаков. Совет продолжает действовать так, как если бы он был правительством, и он уже пытался заставить министров обратиться к союзным правительствам по вопросу о мире».

      3 мая 1917 года Милюков огласил основные военные цели России, новой республиканской России, сделав при этом ссылку на стратегический курс американского президента и поставив интересы союзников выше национальных. В этом отходе кадетского лидера от мыслей о сепаратном мире, характерном для него в период марта-февраля, определенно прослеживается давление Вашингтона, вступившего в войну против Германии 6 апреля. Милюков был не только личным другом президентов США Т. Рузвельта и В. Вильсона, но постоянно гостил в Белом доме, консультируя глав американского государства о тайных и явных делах российского правительства и парламента. Вполне вероятно, что российский министр иностранных дел знал о начавшихся 12 апреля 1917 года в Швейцарии контактах австрийских и болгарских дипломатов начать обсуждение возможностей окончания войны с английскими и французскими официальными представителями. Мирные предложения центральных держав не были приняты Антантой. В это время новый австрийский император Карл I (одновременно венгерский король Карл IV) предложил кайзеру Вильгельму II заключить мирный договор с Россией «без аннексий и контрибуций». Кайзер ответил союзнику: «Я сомневаюсь в том, что Керенский склонен вступить в переговоры с нами. Его поведение и донесения нашей разведки показывают его сервильность в отношении Антанты». Особенно воодушевило австрийцев заявление Керенского о том, что он не поддерживает итальянские и сербские цели раздела Австро-Венгрии: «Русское правительство готово начать дружественные беседы с австро-венгерским правительством при условии, что необходимые предложения поступят немедленно». Граф Чернин, австрийский министр иностранных дел, уведомил Берлин, что намеревается войти в контакт с Керенским. Голландский посредник сообщил, что русские предлагают заключить мир на основе возвращения к довоенному положению границ. В неопубликованных документах Керенского есть запись: “11 июля. Попытка заключить сепаратный мир со мной». Только сорок лет спустя А.Ф. Керенский рассказал об этом эпизоде; но он уже был описан финским посредником — другом Керенского Рутенбергом. По словам последнего, Керенского передал посреднику для передачи австрийцам следующее: «В нынешнем положении Россия не может выдвигать мирные предложения; Ллойд Джордж — единственный, кто может предпринять мирную инициативу. В любом случае, вы должны обратиться, прежде всего, к нему».

      5 апреля 1917 года начальник германского Генерального штаба генерал-фельдмаршал Гинденбург пришел к выводу, что существуют возможности начать мирные переговоры. Германский кайзер полностью доверял Гинденбургу и его заместителю, генерал-полковнику Людендорфу, которые руководили в этот период времени всей германской политикой, получившей название политики военного социализма, позволявшей эффективно мобилизовать германский народ для нужд военной экономики. Рейхсканцлер Бетман-Гольвег предложил России 15 мая 1917 года заключить мир, указав, что его целью является достижение договоренности, которая исключала бы «любую идею насилия», когда ни одна сторона «не ощущала бы озлобления». Через две недели Временное правительство и ключевой член кабинета, Керенский, отвергли германское предложение о перемирии. Керенский много позже напишет, что «заключи он мирный договор, мы были бы сейчас в Москве». Другой член кабинета, Терещенко, позднее рассказывал американскому послу Френсису, что 1 августа 1917 г. он получил весьма привлекательные мирные предложения от Германии и ознакомил с ними лишь премьера Керенского. Подобные предложения от стран блока центральных государств последовали и далее: Керенский в начале 1960-х годов расскажет, что 20 октября Россия получила через шведское посольство от австрийцев предложение сепаратного мира, что означало отход от Германии Турции и Болгарии, а 23 октября телеграмму Бьюкенена о безотлагательном направлении делегации правительства для подписания сепаратного перемирия с Австро-Венгрией. В последнюю неделю существования кабинета Керенского известно 6-7 официальных предложений России от держав блока центральных государств начать переговоры о сепаратном мире.

      Все эти дипломатические контакты не остались незамеченными странами Антанты. Английский представитель Робинс в начале октября покинул лагерь сторонников Временного правительства: «Я не верю в Керенского и его правительство. Оно некомпетентно, неэффективно и потеряло всякую ценность. Американский посол Френсис еще не оставлял идеи жизнеспособности Временного правительства. Хотя и говорил, что если Петроградский Совет попытается взять власть в свои руки — тем лучше, поскольку достаточно будет нескольких дней, чтобы власть Советов рухнула под тяжестью управления огромной страной и что ее сменят более ответственные и компетентные люди, готовые продолжать войну против Германии.

         8 ноября 1917 года комиссар иностранных дел Троцкий прислал послам союзных держав ноту: «Обращая ваше внимание на текст предложения нашего правительства о перемирии и демократическом мире без аннексий и контрибуций, основанного на правах народов распоряжаться собой, я прошу Вас, господин посол, рассматривать вышеупомянутый документ в качестве формального предложения о перемирии на всех фронтах и безотлагательном начале переговоров о мире, передаваемом одновременно всем воюющим нациям и их правительствам». II Всероссийского съезда Советов ранее направил «всем воюющим народам и их правительствам» предложение о начале переговоров о немедленном и всеобщем мире. Советское правительство официально и публично отказалось от секретно оговоренных предшествующими правительствами претензий России на чужие территории. Западные послы игнорировали обращение: советское правительство «основано посредством силы и не признано русским народом». Английские, французские и итальянские представители при Ставке выразили протест по поводу одностороннего предложения о перемирии, нарушающего договоренность 1914 года. Лорд Роберт Сесиль заявил представителю агентства «Ассошиэйтед Пресс», что «если эта акция будет одобрена и ратифицирована русской нацией, то поставит ее вне границ цивилизованной Европы». В этой связи Л. Троцкий писал 30 октября 1917 года: «По окончании этой войны я вижу Европу воссозданной не дипломатами, а пролетариатом; Федеративная республика Европа — Соединенные Штаты Европы — вот что должно быть создано. Экономическая эволюция требует отмены национальных границ. Если Европа останется разделенной на национальные группы, тогда империализм снова начнет свою работу. Только Федеративная республика Европы может дать миру мир». На что первый советолог Дж. Кеннан (младший) напишет позднее, что Октябрьская революция «оживила традиционное русское чувство идеологической исключительности, дала новую опору архаическим отношениям подозрения и враждебности к иностранным государствам и их представителям, дала новое основание для дипломатической методологии, основанной на наиболее глубоком чувстве взаимного антагонизма».

      Френсис объяснял причины крушения Временного правительства так: «Огромная масса солдат русской армии была темными крестьянами, которые не имели представления о том, за что они сражаются. Они воевали уже давно; они несли огромные потери; их предали некоторые из их военачальников, а их семьи терпели лишения. Ленин и Троцкий с многочисленными сторонниками обещали им мир и землю. Они стремились к миру. Получить землю, на которой они трудились, было мечтой многих поколений. В этих условиях заставить этих вышедших из крестьян солдат сражаться и в то же время создавать демократическое правление в стране, где на протяжении столетий царствовал деспотизм, было задачей для лидера, имеющего стальные нервы Кромвеля и глубинную мудрость Линкольна. Керенский не был таким человеком. Он был преимущественно оратором. Он был русским патриотом, заботящимся о благосостояния своей страны. Но он был слаб и в течение короткого времени своего правления дважды фатально ошибся; первый раз — когда после попытки совершения переворота в июле не сумел уничтожить Ленина и Троцкого. Второй раз — когда во время борьбы с Корниловым он не сумел найти общий язык с генералом, а обратился за помощью к Совету рабочих и солдатских депутатов, раздав оружие и боеприпасы рабочим Петрограда».

     Германский историк Ф. Фишер уточняет внешнеполитическую реакцию Ленина: «Большевики проявляли нервозность в отношении перспектив встретить в одиночестве Центральные державы и получить от них условия, которые окажутся столь унизительными, что подставят под удар их политически еще не укрепившиеся позиции. Немедленно после захвата власти они послали немцам через Стамбул документ, в котором говорилось, что, если германские условия окажутся слишком суровыми, они будут сметены с русской сцены буржуазной реакцией, которая постарается восстановить фронт против Германии с японской помощью». Здесь определенно просматривается уговор Ленина с Керенским о возвращении власти Керенскому.

      Когда правительства Антанты отказались признать советское правительство, Троцкий вначале постарался оказать давление на англичан и французов. Он попросту угрожал: если союзники не прислушаются, Россия заключит сепаратный мир с немцами. 21 ноября посол Палеолог получил ноту, информирующую его, что правительство Ленина объявило перемирие на всех фронтах и намерено — в случае отсутствия поддержки — вступить в контакт с немцами. 27 ноября Бьюкенен сообщал в Лондон: «Каждый день, в течение которого мы удерживаем Россию в войне вопреки ее воле, ожесточает ее народ против нас». Не получив ответа от союзников, Троцкий напрямую телеграфировал германскому военному командованию предложение заключить перемирие для последующего «заключения демократического мира без аннексий и контрибуций». В Петрограде опубликовали тайные договоры между Россией и союзными странами, заключенные между 1914 и 1917 годами. «Правительство рабочих и крестьян отказывается от секретной дипломатии с ее интригами, секретными шифрами и ложью». Интересно, что в «Декрете о мире» Ленин не упоминает Соединенные Штаты, обращаясь только к Англии, Франции и Германии, к «трем сильнейшим государствам, принимающим участие в текущей войне». Вожди большевистской революции имели западноевропейский опыт: Ленин никогда не был в Америке; только Л. Троцкий имел американский опыт и, проживая на 162-й улице Манхеттена, «рабочий район Нью-Йорка», был полностью вовлечен в то, что назвал своей профессией — «деятельность революционного социалиста». Очевидно, что Ленин имеет полное представление о Троцком как полномочном представителе «власть имеющих» кругов США и прозрачно намекает ему об этом.

        Приход к власти Временного правительства большевиков и левых эсеров вызвал много меньший отклик, чем на жёлтый Февраль. Реалисты в Лондоне, Париже и Вашингтоне полагали, что Керенский, возможно, и не вернется к власти, но жизнь выдвинет некую сильную личность, с которой можно будет договориться по всем интересующим проблемам. Однако Черчилль уже тогда обратил внимание на феномен Октября: «Явление, видом отличное от любых, когда-либо обитавших на земле, стояло на месте, где находился прежде союзник. Мы видели государство без нации, армию без страны, религию без бога». Бьюкенен тоже оставил интересное замечание: «На их стороне превосходство ума, а с помощью своих германских покровителей они проявили организационный талант, наличие которого у них вначале не предполагали. Как ни велико мое отвращение к их террористическим методам и как ни оплакиваю я разрушения и нищету, в которую они ввергли мою страну, я охотно соглашусь с тем, что и Ленин, и Троцкий — необыкновенные люди. Предшествующие министры, в руки которых Россия отдала свою судьбу, оказались слабыми и неспособными, а теперь, в силу какого-то жестокого поворота судьбы, единственные два действительно сильных человека, созданных Россией в течение войны, оказались предназначенными для довершения ее разорения».

     После Октября Д. Френсис обратился к народу России: «Возможно, вы устали от войны и желаете мира, но какой мир вы можете получить из рук империалистического по форме правительства, являющегося величайшим врагом демократии. Своей внутренней враждой вы распыляете свою силу, ослабляете свой дух и теряете свою энергию». Первой реакцией президента Вильсона на Октябрь было выступление в Буффало 12 ноября (31 октября с.ст.) 1917 года: «Меня изумляет то, насколько плохо могут быть информированы некоторые группы в России, полагающие, что планируемые в интересах народа реформы могут быть осуществлены при наличии Германии, достаточно могущественной, чтобы остановить эти начинания посредством интриг или применения силы». В Вашингтоне выделились два направления, предлагавшие два способа того, как возвратить Советскую республику в лагерь антигерманской коалиции. Первый выдвинул полковник Хауз, который настаивал на том, чтоб союзникам следует изменить, «либерализовать» свои военные цели, сделать их более приемлемыми для новой России. Отметим, что в своем первом выступлении с оценкой большевистского правительства в России, 12 ноября 1917 года, президент Вильсон, обращаясь к членам АФТ, заявил, что солидарен с европейскими пацифистами, что его сердце солидарно с ними и что разница лишь в голове, которая у него мудрее, чем у прямолинейных пацифистов европейского Востока. Он не отвергает с порога вопрос о заключении сепаратного мира с Германией: «Я тоже хочу мира, но я знаю, как добиться его, а они не знают».

       Второй подход предлагал государственный секретарь Роберт Лансинг. Ему представлялось крайне опасным «на ходу изменять цели войны — это могло в опасной степени укрепить позиции либеральных и левых партий в странах Антанты, нарушить сложившееся равновесие, что, в конечном счете, сыграло бы на руку силам социального подъема в Европе». Поэтому Лансинг полагал, что следует не „заигрывать“ с большевиками, а укреплять сражающиеся с ними в России силы. В целом, государственный департамент с первого же дня Октября обозначил резкое отличие между февральским и октябрьским переворотами. В результате последнего, утверждали профессиональные дипломаты, помимо Германии, у США появился еще один враг — Россия. Лансинг не видел способа превратить Ленина в Керенского. Он называл Советское правительство не иначе как „классовым деспотизмом“ и никогда не верил в объединение союзнических и русских левых сил. На первом этапе Вильсон выступил за подход полковника Хауза

       Послы союзных стран по-разному реагировали на предложение Троцкого от 9 ноября н. ст. заключить трехмесячное перемирие для выработки мира. Троцкий отметил, что реакция Британии на установление Советской власти наиболее враждебна; Франции война угрожает «дегенерацией и смертью»; реакция блока Центральных держав является «двусмысленной». На американской позиции Троцкий остановился подробнее, поскольку США вступили в войну спустя три года после ее начала под влиянием трезвых расчетов американской фондовой биржи: «Америка не может смириться с победой одной коалиции над другой. Америка заинтересована в ослаблении обеих коалиций и консолидации гегемонии американского капитала. Американская военная промышленность заинтересована в войне. За годы войны американский экспорт увеличился более чем вдвое и достиг цифр, недосягаемых для других капиталистических стран».

     Ленин предполагал изменить позицию держав Антанты публикацией договоров, что нанесет лидерам воюющих стран невосстановимый моральный урон и совместно с советскими предложениями о мире без аннексий потрясет западные общества. Начатая СНК 23 ноября публикация тайных договоров Антанты произвела меньшее впечатление, чем на то рассчитывали большевики. В Америке «Нью-Йорк Тайме» опубликовала важнейшие тексты, обнародованные в России, 25 ноября 1917 г., а в Англии — «Манчестер гардиан» поместила их с некоторым опозданием — 13 декабря. В правящих кругах западных стран примерно знали об имевших место договоренностях, а те, кто имел интерес к внешней политике, могли догадаться о примерных условиях мира Антанты. Большевистский призыв к миру, обращенный к обеим воюющим группировкам, находил отклик у страдающих от мировой войны низших классов, разуверившейся в ура-патриотической фразеологии европейских правительств. В этом отношении престиж Ленина конкурировал с престижем президента Вильсона.

       Первым среди представителей Запада, готовым к контактам с Советским правительством, оказался глава американской военной миссии генерал Джадсон: «После 27 ноября мне стало ясно, что большевики удержат власть и, что бы мы ни думали о них, они способны решить многие вопросы, в жизненно важной степени влияющие на исход войны… Нужно делать возможное из имеющегося… Почему мы должны играть на руку немцам и следовать политике сознательного невмешательства, отстраненности и враждебности». Эта позиция приобрела к концу 1917 года доминирующее значение в американском подходе к России. В ответ на последовавшее 19 ноября предложение большевиков о перемирии руководители воюющих стран выразились с той или иной степенью резкого отрицания. Премьер Клемансо, имевший в Европе кличку «Тигр», ответил перед палатой депутатов: «Война, ничего кроме войны»; он был уверен в том, что Ленин и его партия являются в прямом и буквальном смысле платными агентами Германии: «Эта банда находится на немецком содержании, и мы не можем признать их в качестве правительства. Большинство из них не носит собственных настоящих имен. Они являются преимущественно евреями германского происхождения, изменившими свои фамилии с немецких на русские. Министр иностранных дел называет себя Троцким, но его настоящее имя Бронштейн». Ллойд Джордж не тратил время на высказывания по этому поводу – его радикальное правительство несет основную вину в возникновении, как желтого Февраля, так и красного Октября. Фрэнсис выразил свое отношение следующим образом: «У меня есть сильное подозрение, что Ленин и Троцкий действуют в интересах Германии; верно или неверно это мнение, но их успех неизбежно усиливает Германию. Мне не нужно объяснять вам, что будет означать для нас овладение России Германией».

     Германские власти оценивали приход большевиков к руководству государством, с точки зрения, проводимой Берлином политики военного социализма. Советник германского посольства в Швеции Ризлер отмечает в письме рейхсканцлеру Гертлингу 12 ноября 1917 года, что Троцкий, будучи посажен англичанами в тюрьму, «питает неукротимую ненависть к англичанам». На последовавшее из Петрограда «Обращение ко всем», содержавшее предложение заключить общий мир без аннексий и контрибуций, правительство Германии откликнулось первым. Статс-секретарь МИД Германии Кюльман не верили в долгосрочность пребывания Ленина у власти. В конце ноября 1917 года с представителями большевиков беседовал депутат германского рейхстага Эрцбергер. Посол в Стокгольме Люциус передал содержание его бесед в Берлин, указав на то обстоятельство, что большевики надеются на скорую социалистическую революцию в самой Германии. Вена более всего думала о выживании собственной страны, на что указывает послание министр иностранных дел Австро-Венгрии графа Чернина германскому рейхсканцлеру Гертлингу от 10 ноября 1917 года: «Революция в Петрограде, которая отдала власть в руки Ленина и его сторонников, пришла быстрее, чем мы ожидали. Если сторонники Ленина преуспеют в провозглашении обещанного перемирия, тогда мы одержим полную победу на русском секторе фронта, поскольку в случае победы русская армия, учитывая ее нынешнее состояние, ринется в глубину русских земель, чтобы быть на месте, когда начнется передел земельных владений. Перемирие уничтожит эту армию, и в обозримом будущем возродить ее на фронте не удастся. Поскольку программа максималистов включает в себя уступку праву на самоопределение нерусским народам России, вопрос о будущем Польши, Курляндии, Ливонии и Финляндии должен быть решен в ходе мирных переговоров. Нашей задачей будет сделать так, чтобы желание отделения от России было этими нациями выражено. Я не могу даже перечислить те возможности, как военные, так и политические, которые появятся у нас, а особенно у Германии, если мы сможем сейчас покончить с русскими. Порвав с державами Запада, Россия будет вынуждена в экономической области попасть в зависимость от Центральных держав, которые получат возможность проникновения и реорганизации русской экономической жизни». 17 ноября 1917 года граф Чернин написал другу: «Мир нужен для нашего собственного спасения, и мы не можем добиться мира до тех пор, пока немцы нацелены на Париж — но они не могут устремиться на Париж до тех пор, пока их руки не будут развязаны на Восточном фронте».

     Исходя из собственной концепции военного социализма один из двух членов руководящего военно-политического дуумвирата Германии генерал-полковник, Людендорф дал 27 ноября 1917 года согласие на переговоры. Право договариваться с рейхстагом по этому вопросу он предоставил канцлеру Гертлингу, который произнес 29 ноября следующую речь: «Мы возвратимся к добрососедским отношениям, особенно в экономической области… Что же касается земель, прежде принадлежавших царскому скипетру — Польши, Курляндии, Литвы — то мы будем уважать право этих народов на самоопределение». Кайзер предложил более далеко идущую идею: «Мы должны найти в отношениях с Россией определенную форму союза». Статс-секретарь МИД Кюльман предложил 4 ноября 1917 года на конференция высших лиц империи сформулировать планы германизации Курляндии посредством заселения ее немцами и введения немецкого языка как официального, а Литва должна была быть «введена в германство» посредством передачи ей Вильно и заселения германских колонистов. Генерал Гофман, ответственный в Генеральном штабе за операции на русско-германском фронте, считал ошибкой стимулировать дружбу литовцев и поляков: «Литовцы должны быть нашими союзниками в борьбе против поляков». Гинденбург поддержал своего подчиненного: «Для управления этими элементами необходима политика по принципу „разделяй и властвуй“.

      29 ноября рейхсканцлер Гертлинг принял принцип права на самоопределение в качестве основы для мирных переговоров. 3 декабря 1917 года статс-секретарь МИД Кюльман объяснил германскую стратегию: «Россия оказалась самым слабым звеном в цепи наших противников. Перед нами стояла задача постепенно ослабить ее и, когда это окажется возможным, изъять из цепи. Это было целью подрывной деятельности, которую мы вели за линией русского фронта — прежде всего, стимулирование сепаратистских тенденций и поддержка большевиков. Только тогда, когда большевики начали получать от нас через различные каналы и под различным видом постоянный поток денежных средств, они оказались в состоянии создать свой собственный орган — „Правду“, проводить энергичную пропаганду и расширить значительно свою прежде узкую базу партии. Теперь большевики пришли к власти… Возникшее напряжение в отношениях с Антантой обеспечит зависимость России от Германии. Отринутая своими союзниками, Россия будет вынуждена искать нашей поддержки. Мы сможем помочь России различными способами; прежде всего, в восстановлении ее железных дорог, в предоставлении ей значительного займа, в котором Россия нуждается для поддержания своей государственной машины. Этот заем может покрываться предоставлением зерна, сырьевых материалов и пр. Помощь на такой основе обеспечит сближение двух стран. Австро-Венгрия смотрит на это сближение с подозрением. Именно этим объясняется чрезмерная готовность графа Чернина заключить соглашение с Россией, чтобы предотвратить нашу интимность в отношениях с Россией, нежелательную для дунайской монархии. У нас нет необходимости вступать в соревнование за благосклонность России. Мы достаточно сильны, чтобы спокойно ожидать; мы находимся в гораздо лучшем, чем Австро-Венгрия, положении для предложения России того, в чем она нуждается для реконструкции своего государства». Вильгельм II выразил полное одобрение программы сближения с Россией, о чем Генеральный штаб известил 4 декабря 1917 года Кюльмана.

         Среди документов, опубликованных большевиками, наиболее сенсационным был проект русско-германского договора 1905 года в Бьорке, англо-русское соглашение 1907 года о Персии, соглашение Сайкс-Пико 1915 года о разделе Турции. В свете этих публикаций война предстала как схватка за преобладание в Европе и в колониальных регионах; оказалось, что еще до войны мир уже был поделен. Резидент английской разведки в Вашингтоне Уайзмен сообщил, что на американского президента особое впечатление произвел Лондонский договор Антанты с Италией – мораль дипломатии и внешней политики Антанты предстала в неблагопристойном виде. Личный друг президента, полковник Хауз, высказал мысли о неспособность старой Европы выдвинуть моральные критерии ведущейся империалистической войны. Хауз сформулировал подобный критерий: сверхусилия народов можно вызвать лишь победой в войне идей. Это произвело на В. Вильсона большое впечатление. Он принял решение перехватить инициативу и дать новое направление психологической войне. Это закрепляло за США положение не только военного, но и идейного лидера. Вильсон, развивая идею Хауза, предложил следующее: во-первых, нейтрализовать эффект советских публикаций; во-вторых, показать Англии и Франции, что теперь именно США определяют характер войны; в-третьих, заручиться поддержкой малых стран; в-четвертых, создать новую идейную среду, способствующую интенсификации массовых военных усилий; в-пятых, осуществить создание предпосылок по стимулированию возврата России в ее прежнюю коалицию; в-шестых, актуальной задачей становился раскол германского общества. На основе этих тезисов следовало составить программу действий по достижению США мировой гегемонии в послевоенном мире. Представитель Вильсона в России Э. Сиссон торопил президента, поскольку западные правительства не шли на признание правительства Ленина, что делало статус дипломатов Антанты в России неопределенным. 4 декабря 1917 года Бьюкенен объявил Троцкому об инструкциях Лондона воздерживаться от любого шага, который мог быть истолкован как признание правительства Ленина. Предложение советского правительства о перемирии союзными посольствами не комментировалось. 7 декабря Троцкий сказал переводчику британского посольства — капитану Смиту, что после Февраля послу Бьюкенену давали плохие советы и что он плохо был ориентирован в политической ситуации, особенно относительно Керенского. Бьюкенен согласился с Троцким, но не стал вдаваться в объяснения, которые стали известны двадцать лет спустя из его мемуаров. Британский посол написал, что послу Германии в Копенгагене Брокдорф — Ранцау и германскому военному агенту Парвусу, который находился в постоянных тесных и денежных сношениях с Ганецким, ближайшим сотрудником Ленина во время войны за границей, и принадлежит идея «опломбированного вагона». Парвус нашел поддержку у рейхсканцлера и в МИД у барона фон Мальцана и в рейхстаге у католического депутата Эрцбергера, который являлся главой военной германской пропаганды. Канцлер обратился к правящему дуумвирату Гинденбург — Людендорф, принявшему этот план. Людендорф в статье в военном журнале «Милитер Вохенблатт», подтверждая, что инициатива «опломбированного вагона» принадлежала канцлеру, пишет: «Посылая Ленина, канцлер обещал нам более скорое развитие русской революции и усиление жажды мира, которая уже тогда проявлялась в русской армии и во флоте. Штаб же исходил из взгляда, что таким образом сопротивление врага будет ослаблено. Кто дал идею канцлеру отправить Ленина — никто не знал у нас в штабе. Впрочем, сам канцлер едва знал самое имя Ленина, но, как бы там ни было, события оправдали принятие нами предложения канцлера».

       Керенский через тридцать лет после Октября писал: «…связь Ленина с германским правительством через Парвуса и Ганецкого была установлена Временным правительством еще летом 1917 года. О переговорах же между Бетман-Гольвегом, Мальцаном, Брокдорф-Ранцау и Парвусом мне также известно со слов известного немецкого социал-демократа Эдуарда Бернштейна. В Стокгольме связь с Ганецким держал тамошний германский посланник Люциус. Но лучшее подтверждение всей этой позорнейшей истории дал сам Ленин, бесстыдно отрицая летом 1917 года свою связь и сотрудничество с Ганецким. Когда после июльского большевистского восстания Ленин, подлежавший аресту за государственную измену, успел бежать и скрывался в Финляндии, в Петербурге был опубликован обвинительный материал по делу о восстании, и там, между прочим, говорилось о связи Ленина через Ганецкого с Парвусом. Тогда 26 и 27 июля 1917 года за своей собственной подписью Ленин в большевистской газете «Рабочий и солдат» (№ 3 и 4) опубликовал пространный ответ на «клеветнические обвинения» в предательстве. В бесконечном потоке слов есть одна маленькая фраза, где Ленин переиграл и, переиграв, себя выдал. «Прокурор, — пишет он, — играет на том, что Парвус связан с Ганецким, а Ганецкий связан с Лениным. Но это прямо мошеннический прием, ибо все знают, что у Ганецкого были денежные дела с Парвусом, а у нас с Ганецким никаких». Значит, Ленин безоговорочно признает денежную связь Ганецкого с Парвусом и так же категорически отрицает какие‑либо деловые связи между Ганецким, большевиками и самим собой. Прокурор объявлен «мошенником» за то, что он через Парвуса связал Ленина с чуждым ему Ганецким. Итак, устанавливая связь Ганецкого с Лениным, прокурор прибег к «мошенническому» приему…Теперь можно поставить вопрос: кто же, собственно, мошенник? Ленин публично солгал, цинично отрицая свою долгую и тесную связь с Ганецким, по совершенной безвыходности, ибо, как он сам признает, отрицать денежное сотрудничество Ганецкого с Парвусом было невозможно. А через Ганецкого летом 1917 года шли огромные денежные средства в Петербург в распоряжение большевиков». Министерство юстиции по делу участия Ленина и большевиков в июльских событиях собрало 23 тома документов, подтверждающих причастность Ленина и 140 большевистских активистов к государственному перевороту. 22 тома судебного дела сохранились до наших дней и находятся в хорошо охраняемом хранилище на Лубянке.

     Людендорфа и Керенского в их показаниях на Ленина поддерживает генерал Гофман, заместитель начальника германского Генерального штаба по проведению операций на Русском ТВД, в целях оправдания посылки рейхсканцлером Ленина в Россию: «В войне с Россией мы, немцы, имели бесспорное право стараться всячески увеличить смуту, порожденную революцией в стране и в армии; так же, как я забрасываю вражеские окопы снарядами, так же, как я отравляю противника газами, я в качестве врага имею право употреблять против его войск оружие пропаганды».

     Ленин и большевистская головка понимали, что взятие государственной власти в свои руки с помощью германцев не гарантирует ее стабильности в силу ряда внутриполитических причин и внешнеполитических факторов, а потому всячески стремились для упрочнения своей власти вызвать, в первую очередь, социальный переворот в самой Германии. Начало перманентной пролетарской революции в Германии Ленин, Зиновьев и Троцкий ожидали ко второй половине 1918 года. В ожидании этого события Ленин первоначально пошел в Брест-Литовске на территориальные уступки Германской империи и ее союзникам: поначалу это было 150 тыс. кв. км, но после демарша Троцкого в феврале 1918 года – уже около 1, 5 млн. кв. км.

      Керенский в конце 50-х годов утверждал, что Ленин совершил государственный переворот ровно в то время, когда в руках у министра иностранных дел Временного правительства (Терещенко) находилась телеграмма министра иностранных дел Автро-Венгрии графа Чернина, полученная 24 октября (ст. ст.). В телеграмме содержалось предложение немедленно вступить, без согласия Германии, в переговоры о мире. Керенский утверждает, что уже 8 ноября (н. ст.) делегация Временного правительства должна была выехать в Лодзь — место встречи с австрийской правительственной делегацией. Он считает, что Берлин знал о намерениях австрийского императора Карла I (он же – венгерский король Карл IV) и для недопущения сепаратных мирных переговоров России и Австрии спешно организовал государственный переворот в Петрограде с Лениным во главе.

      Ленин не был простым революционером, который пытается изменить политический или социальный порядок во благо улучшения общественной нравственности. Ленин стремился к обладанию государственной власти любыми средствами и любыми путями. Все разговоры о нем, как о германском агенте, разрушителе традиционного Русского государства, истинном социалисте-интернационалисте, социальном предателе во время войны не имеют под собой реальной почвы, если не будет принята главная идея Ленина об обладании всей полноты государственной власти в России. Принимая во внимание план Ленина о России как плацдарме мировой революции, следует понимать, что идея перманентной революции в мировом масштабе нужна была Ленину для упрочнения взятой им, в свои руки, государственной власти в самой России. Достаточно вспомнить такие факты, как несостоявшийся поход Красной армии весной 1919 года в Венгрию на помощь революционному правительству Тибора Самуэли и Имре Надя или поражение войск Тухачевского в сентябре 1920 года под Варшавой (которые требовались для вторжения в революционную Германию). Эти факты были восприняты Лениным без всякой трагичности, в отличие от Троцкого, для которого они были признаками несостоятельности теории перманентной революции. Поэтому зарубежные признания Троцкого «о долгом и секретном сотрудничестве его самого, Ленина и Сталина с германским штабом» имеют ценность только в отношении характеристики самого Троцкого. Ленин был – с июльских дней – убежденным сторонником политической концепции «революция сверху», которая определяла его политический реализм и практические политические действия.

        Основное внимание к источникам финансирования деятельности российских революционеров исследователи уделяют периоду времени после желтого Февраля. На этом этапе финансы поступают от Рокфеллера и особенно Моргана. Морганы были банкирами в Англии, работавшими в тесной связи с Ротшильдами, и перебрались в Америку как их финансовые агенты. Влияние Я. Шиффа, который являлся финансовым лидером США начала XX века и вместе с родственным банком Варбургов из Гамбурга имел бесспорное господство в банковской сфере. Так, накануне высылки из Франции Троцкий, выпуская вместе с меньшевиком Мартовым и мистическим социалистом Луначарским в Париже газету “Наше слово”, получал через Раковского деньги от Парвуса, который был связан с германской военной разведкой. Переезд Троцкого в США не явился причиной прерывания в финансировании подрывных элементов в России. Например, Я. Шифф передал революционерам в Россию 32 миллионов долларов, только 10 миллионов из которых прошли через Троцкого. Следует учитывать, что экономика самой Германии до вступления США в мировую войну финансировалась хозяевами Уолл-стрита. Германский агент Карл Хайнен пишет, что первый заем в 400 тыс. долларов был предоставлен Германии в сентябре 1914 года бановским домов Я. Шиффа (“Кун, Леб & Ко.”) через крупнейший банк Варбургов в Гамбурге. Банк Варбургов являлся германским филиалом банка «Кун, Леб & Ко.». В этой связи важно признание видного политика Т. Масарика, который пишет в своих воспоминаниях о американо-англо-французском разведывательном бюро, расследовавшем влияние Германии на союзника Антанты – России: “Нам удалось установить, что какая-то г-жа Симонс (Суменсон) была на службе у немцев и содействовала передаче немецких фондов некоторым большевистским вождям. Эти фонды посылались через стокгольмское немецкое посольство в Хапаранду, где и передавались упомянутой даме”. Сведения эти были сообщены Керенскому. И тут Масарик делает важное добавление: бюро прекратило дальнейшее расследование, “когда оказалось, что в это дело запутан один американский гражданин, занимавший очень высокое положение. В наших интересах было не компрометировать американцев”. Положение этого неназванного “американского гражданина” было столь высоким, что глава российского правительства Керенский отказался от суда над арестованными в июле по этому делу Троцким и другими ленинскими соратниками. С другой стороны, П.Н. Переверзев и Г.А. Алексинский, выступившие в газете Бурцева “Общее дело” с разоблачением получателя “немецких” денег, вызвали непонятно резкую реакцию Временного правительства. Газета Бурцева была закрыта, а Переверзев отставлен с поста министра юстиции, причем «Некрасов и Терещенко были с Керенским полностью согласны…» Следовательно, финансирование социалистов в России шло по цепочке: Шифф и «Кун, Леб и Ко.» в Нью-Йорке, затем родственные ему банки Варбургов в Скандинавии и Германии (для переправки собственно немецких денег или депозитов в марках использовались и немецкие, например, «Дисконто-Гезельшафт» и другие). На дальнейшем этапе следования денег их формальный получатель, германское посольство (через банк Варбурга), передает деньги Парвусу, и тот переправляет их революционерам: курьерами, поставками в Россию товаров для продажи или через различные вспомогательные банки для большей дифференциации денежных потоков, как, например, стокгольмский «Хиа Банкен», российские банки «Русско-Азиатский», «Сибирский» и другие. В этой схеме европейские Варбурги были главными распорядителями кредитов, предоставляемых США Германии. Парвус являлся координатором денежных потоков российским революционерам, причем ему не приходилось отчитываться перед немецким посланником в Копенгагене о конкретных получателях денег. Были и другие каналы финансирования большевиков от А. Гомберга (также связанного с американским финансовым миром) и от американского банкира Я. Рубина, который «помог установлению советской власти в Одессе», имея финансовые отношения с П.А. Рокфеллером, М.Л. Шиффом и Джеймсом Шпейером.

        Шифф был женат на дочери своего компаньона банкира Леба. С семьей Лебов через женитьбу породнился Пауль Варбург. Феликс Варбург был женат на дочери Шиффа. Их семьи были связаны подобными браками с банкирами Отто Каном, Оппенгеймерами, Гольдбергами, Магнусами, а также с представителями других банков в самых разных странах. В настоящее время опубликованы секретные документы на уровне «распределителя» денег, Парвуса, из архива германского МИДа, захваченного англо-американцами в конце Второй мировой войны. В сборнике «Германия и революция в России. 1915-1918» фамилия Варбург (без имени) впервые встречается в комментарии составителя Земана и лишь после Февраля 1917 года, когда революция была сделана. «Поэтому Варбурги и Колышко, Стинесы и Бебутовы исчезли со сцены», – пишет Земан. Очевидно, что и до Февраля Варбурги финансировали революционеров.