Домой Гамов приехал в начале девятого. Он переоделся, умылся, поставил кипятить чайник, включил телевизор и уселся в кресло. Кресло было основным местонахождением Владимира Валентиновича в вечерние часы. По своей натуре он был домоседом, а с тех пор как развелся пять лет назад, вообще практически по вечерам никуда не выходил. Его однокомнатную квартиру тоже посещали очень редко: иногда заваливались приятели с бутылками, приходила к нему одна знакомая по имени Мила, высокая женщина с отличной фигурой, и, наконец, раза два в год появлялась бывшая жена с неизменной коробкой конфет, и тогда устраивалось чаепитие и завязывалась душевная беседа. С женой у Гамова всегда были хорошие отношения, а после развода отношения даже улучшились.
Разошлись они тихо, без скандалов, сцен и страстей. Просто Гамов однажды сказал: “Галина, мне кажется, что нам не надо больше жить вместе”, а она, помолчав, ответила: “Мне тоже так кажется”. Соглашение было достигнуто меньше, чем за минуту, несколько месяцев оформляли формальности, разменивали квартиру, и все делалось чинно, спокойно, как и полагается культурным людям.
Сегодня в столовой Владимир Валентинович соврал Березину, что
не знает, как поживает Галина. Он все прекрасно знал. Знал, что она вышла замуж за известного журналиста, перешла работать на радио, и вообще процветает, по крайней мере, внешне. Факт ее замужества удивил Гамова. Ему представлялось, что он и только он был единственным мужчиной, который сумел терпеть характер Галины в течение какого-то времени, и больше подобных любителей не найдется, а если и найдется, то очень ненадолго. А оказалось, любитель нашелся, и при том не мальчишка, а солидный мужчина. Галина была добрым, отзывчивым, не жадным человеком, но с чрезвычайно сложным характером, с постоянно меняющимся настроением, увлечениями, желаниями. Она могла сутками пропадать на работе, бегать, сломя голову, и хлопотать о чем-то, а могла ничего не делать, могла влюбиться и через два дня разочароваться, могла неделями не обращать внимания на пыль и грязную посуду, а потом вдруг начать стирать, убирать и мыть с утра до вечера, да так, что все вокруг блестело и искрилось. Гамов называл свою жену “хаотичной” личностью, и поскольку хаос, по его мнению, есть явление противоестественное и опасное, шансы бывшей супруги на удачный брак он находил весьма незначительными.
Но ей, как видно, хватило и этих незначительных шансов.
Гамов немножко задремал в кресле, разбудило его пыхтение кипящего чайника. Он со вздохом встал и поплелся на кухню. Стакан чая с печеньем Владимир Валентинович обычно выпивал в девять часов, а ровно в половине одиннадцатого ложился спать. Распорядок дня, как рабочего, так и воскресного, устоялся годами и выполнялся им точно, минута в минуту. Любое отклонение от расписания, кроме тех, что вызваны особыми обстоятельствами, независящими от его личной воли, и в мыслях не допускалось, ведь расписание было частью того, что Гамов называл порядком и чему, подобно идолу, поклонялся всю жизнь. Его порядок покоился на четырех китах: взвешенности, спокойствии, честности, дисциплинированности. Эти главные принципы определяли его поведение, объясняли, почему Гамов никогда не опаздывал, поручения выполнял вовремя, был вежлив, корректен, не писал анонимок, никому не завидовал, сторонился интриг и интриганов, твердо придерживался им же выдвинутого лозунга “С работой надо справляться в рабочее время” (своей начальнице, Елене Степановне Масловой, в ответ на ее просьбы задержаться на работе после шести часов, он говорил примерно так: “Если мы не успеваем что- то сделать и нужно задерживаться, значит мы не умеем работать и нас надо гнать в три шеи), возмущался, когда вещи лежат не на своем месте или когда плохо прожарена котлета, не напивался до скотского состояния и не курил. Порядок был для Гамова сводом правил, действующих автоматически, безусловно, как законы природы. Очевидно, что срубленное дерево будет падать вниз, а не лететь вверх, такими же очевидными казались ему нормы, в рамки которых он втиснул свою жизнь. Однако в последнее время начал преследовать и мучить Владимира Валентиновича вопрос: “А что дал ему порядок?” Чем глубже он пытался разобраться, тем противнее становилось на душе. В самом деле, в сорок с лишним лет он не имел ни семьи, ни детей, ни высокого положения. А что, если все правила и нормы сплошной самообман? С другой стороны, почему семья, дети и положение, эти обывательские стандарты, являются для него мерилом? Может его критерии совсем другие. Но какие?
Вот тут-то Гамов всегда останавливался в своих размышлениях, словно натыкаясь на невидимое препятствие, преодолеть которое не было сил. Одно представлялось ему яснее ясного: подчиняться и следовать правилам, как делал он всю жизнь, очень важно, но еще важнее создать верные правила и найти критерии. Первое без второго опасно, второе без первого бессмысленно. Гамов чувствовал, что в его порядок вкралась ошибка, которая и привела к заточению в четырех стенах и к тому, что некому даже будет поправить подушку, если он вдруг заболеет. Наверное, следовало бы отыскать и исправить ошибку, но он не хотел ничего менять и поэтому все оставалось по-старому.
По телевизору шел фильм. Бушевали искусственные страсти, герои, один положительнее другого, бились над решением сложнейших проблем бытия, мучились и страдали в полном соответствии со сценарием, родившимся в чьей-то заурядной головушке. Как только стало понятно, что герои успешно решат свои проблемы, Владимир Валентинович выключил телевизор и лег спать. Лежа в постели, он прокрутил в памяти прошедший день и убедился, что сегодня все было сделано так, как и предполагалось.
“Прекрасно”, – подумал он.