не нужна, и ничего она не даст. Порядок нарушается, а без порядка куда? Поэтому надо всем миром на эту шушеру навалиться, а заодно и на разгильдяйство и шалопайство. Если дружно, всем миром, то будь здоров, дело будет.
– Правильно, надо навалиться. Я пошла, фильм новый показывают по ящику.
– Куда ты пошла? Сиди и слушай, что тебе отец говорит. Уважение к старшим имей.
– Уважение к старшим… – дочь усмехнулась, – как в первом классе. Ничего я не хочу слушать и учить меня поздно.
– Ирочка, так нельзя, – вмешалась Галина Никитична.
– Мам, ты бы помолчала. Никогда своего мнения не имеешь. Что он скажет, то ты повторяешь.
– Как ты с матерью разговариваешь? – закричал во весь голос Федор Васильевич.
– Да пошли вы… – Ирина вскочила и выбежала из кухни.
– Что ты сказала? – Отец с разъяренной физиономией устремился за ней. Он схватил ее за руку, затащил в комнату и закрыл за собой на щеколду дверь.
– Ну-ка, повтори, что ты сказала, – послышалось из-за двери. Затем последовал шлепок и раздался визг и плач Ирины. Галина Никитична металась во все стороны по коридору.
– Федя, что ты делаешь? – заорала она.
Но отец никого и ничего не слушал. Процесс воспитания захватил его: шлепки сыпались один за другим.
– Живи, как полагается, не хапай, старших уважай, родителей, – приговаривал Федор Васильевич. – Я из тебя всю дурь вышибу. Шелковой будешь.
На шум из другой комнаты прибежал сын Леша, который из – за своего атлетического телосложения и высокого роста выглядел гораздо старше своих шестнадцати лет.
– Чего там Ирка пищит? – спросил Леша.
– Разозлился на нее отец. Ох… кабы не прибил, – шептала Галина Никитична.
– Разозлился, значит за дело. Батя зря не злится, – спокойно сказал Леша.
Они стояли в коридоре еще минут десять, прежде чем Ирина, прикрывая руками красное зареванное лицо, выскочила из комнаты. Следом вышел отец.
– А-а-а… Лешка, – протянул он, – вот, Лешка, погляди на свою умную сестру.