Очередной раунд Селиванова

– Наташа… я много думал, о том ужасном поступке. Мучился, метался. Я ненавижу себя за трусость. Сегодня вот хотел объяснить… Бравада, бравада. Признать собственную низость трудно. Я искал доводы… Мне сложно. Простите меня, Наташа. Простите… Простите.

Тут следовали поцелуи туфель, откровенный психоз. Горючие, настоящие слезы. Да-да, слезы. Именно настоящие, не вымученные. Не каждый актер сумеет заплакать естественно. Селиванов это мог. Он мгновенно вживался в образ. Еще бы… Ведь под угрозой разрушения то здание, которое строилось годами. Тут рыдать, землю грызть надо. Потому искренность достигалась полная.

Вообще искренность была не чужда Федору Алексеевичу (безусловно, с некоторыми оговорками). Когда он ухаживал за Любой, он любил ее самозабвенно, по-сумасшедшему. Некоторые сокурсники болтали тогда шепотком, что, дескать, ради карьеры парень женился, без чувств. Они, примитивы, ошибались. Чувства были. Правда, любил Федя не только душу и тело, но и связанные с браком перспективы. Причем для него все элементы, эротические и деловые, сливались в нерасторжимое целое. Ему не приходилось насиловать натуру, наступать на собственное горло. Обнимая Любу, он обнимал идею. Первое стимулировало второе, и наоборот, второе первое. Получалась психологическая гармония, его, селивановская, гармония.

Наташа буквально очумела. Круглыми, беспокойными глазами лицезрела она коленопреклоненного замдиректора и мямлила нечто вроде: “Что вы! Встаньте… Я не знала. Извините”. В беспамятстве она выбросилась за дверь, ответив стократным “да” на предложение пообедать на неделе в ресторане “Зимний сад”, что на седьмом этаже гостиницы “Москва” (любимая точка Федора Алексеевича: простенько, недорого, без ищущих девиц и подгулявших спекулянтов), где обсудить программу предстоящих экспериментов и “прочее”. В голове Натальи Георгиевны царил невероятный сумбур. Чтобы разложить мысли по полочкам теперь ей требовался не один день.

После ухода Янушевой Селиванов долго отмокал в кресле. Тяжко. Будто вагоны двенадцать часов разгружал. Ни рукой, ни ногой не шелохнуть. “Приду домой и сразу в теплую койку спать”, – размечтался Федор Алексеевич. Но, как любят писать фельетонисты, не тут-то было. Новое известие обрушилось на уставшую от постоянного напряжения головушку замдиректора с фантастической, невероятной, где-то обнадеживающей силой. Щетинина ударил инсульт, маэстро положили в реанимацию. Полина Исидоровна,