Очередной раунд Селиванова

видно, нет. Природа обделила.

– Разве природа дает способность?

– А то кто же? – изумился Иван Никитич. – Как это называют? Забыл. Вот память стала. Вспомнил – гены.

– Ага, значит, гены, – саркастически улыбнулся Федор Алексеевич. – Они во всем виноваты. Тупой человек, ленивый – сразу ясно – у него такие гены. Умный человек, работяга, спасибо родителям – гены получились на славу. Представь, Никитич, лет эдак тридцать назад, когда ты был крепче, решительнее и, естественно, моложе, пришел бы к тебе человек и предложил бы заниматься совсем другим делом, скажем, быть ученым. Ты бы долго не соглашался, он бы упрашивал, в конце концов уговорил бы, и жизнь с того момента крутанула бы тебя на энное число градусов. Но ведь ты бы не растерялся. Чего теряться! Трудолюбие есть, желание и энергия есть, уверенность в своих силах тоже есть. И был бы успех, большой, либо малый в зависимости от величины трудолюбия, желания, энергии, уверенности.

– Стоп… стоп. А как же способности?

– Способность – это умение, возможность производить действия. И состоит она как раз из трудоспособности, включающей трудолюбие, энергию, желание и прочие качества, о которых я уже распространялся, – оратор торжественно зарядился воздухом и пустился дальше: – И природной предрасположенности – тех самых генов. Причем если бы было возможно количественно оценить, измерить способность, доля природного дара составляла бы, мне кажется, пятьдесят процентов, доля творческих профессий больше – может, до сорока-пятидесяти, но это уже предел. Все это, конечно, очень условно и приближенно. Но смысл тот, что природный дар, важность которого для всех занятий разная, все же играет ограниченную роль и занимает скромную долю в общей способности человека к конкретному делу.

– Объяснил ты складно. Так складно, что я даже, честно говоря, не все понял. Не обижайся. В главном я понял. Ты думаешь, что способность – это труд, а гены – во вторую очередь.

– Если не в третью.

– Пусть в третью. Ответь мне тогда на вопрос. Я, например, не умею рисовать. Беру чистый лист и, кроме кривых покосившихся фигур да линий не ахти каких прямых, ничего путного на бумаге показать не могу. А внучка моя… сына дочка, значит, маленькая девочка, десять лет всего, та рисует вовсю, в студию ходит. Так вот ответь мне, почему я, пожилой человек, не умею рисовать, а девятилетняя девочка умеет? Разве это не природа?

– Нет, не природа, – отрубил Селиванов. – Сколько раз в своей