ГЛАВА XVI
ПОЖАРЕВАЦ
Машина Милоша стояла в переулке. Это был тот же автомобиль, что подвозил Филатова вчера от кафе «Русский царь». Милош сел рядом с водителем, Филатов устроился за ним. Они объехали центр города и устремились к окраинам. Дома постепенно становились все ниже, а улицы – уже. Потянулись старые районы, появились красные черепичные крыши. Раньше Филатов сюда не забирался.
Вдоль шоссе на Пожаревац стояли люди с цветами и венками.
– Кто они? – поинтересовался Филатов.
– Жители окрестных деревень, – ответил Милош. – Вышли проститься со Слободаном.
Филатов отметил про себя, что желающих проститься было много. Не похоже, чтобы они пришли по принуждению.
В городках, через которые они проезжали, на тротуарах вдоль дороги тоже стояли люди. Они держали цветы, венки и портреты Слободана. Многие были в трауре. И в Белграде, и здесь портреты были одинаковыми. И значки у них были такими же. Значит, к похоронам готовились централизованно и основательно, потратив на них немалые деньги. Филатов прикинул, что вся эта атрибутика вместе с арендой автобусов и обеспечением питанием приезжих должна была обойтись в несколько миллионов долларов. Могла ли партия позволить себе потратить столько денег? Вряд ли. Не обошлось здесь без денег семьи, а может быть, и без государственных средств, выделенных негласно. Его подмывало спросить об этом Милоша, но он молчал. Все‑таки тот из стана политических противников Слободана, отстранивших его от власти. Как минимум он не сочувствует его смерти, если, вообще, не торжествует сейчас. Хотя кто его знает?
– Любили его в Сербии? – полуутвердительно спросил Филатов.
Милош оглянулся:
– Не все.
– Но многие?
– Да, можно сказать и так, – согласился тот.
– Большинство? – предположил Филатов.
– Нет, вряд ли, – принялся отрицать очевидные вещи Милош.
– Большинство! – уверенно возразил Филатов. – Я таких похорон еще не видел.
Филатов понимал, что этим спором Милоша ни в чем не переубедит. Тот останется при своем мнении, а он – при своем. Но он опасался, что Милош опять заведет разговор о своей дочурке, а слышать о ней он больше не хотел, тем более сейчас. Он чувствовал, что еще долго не захочет пить тот сорт виски, что стоял у них на столе вчера. Тот будет ассоциироваться у него с рассказами Милоша о своей дочери, отбивая тягу к алкоголю.
– Много денег потратили, – сказал Милош, – только и всего.
– Деньги – это еще не все, – возразил Филатов. – Есть люди, на похороны которых никакими деньгами не заманишь.
Милош опять оглянулся, но ничего говорить не стал.
«И правильно, не возражай», – подумал Филатов, чувствуя нарастающее раздражение против Милоша. Не столько против него, сколько против самого себя, позволившего заморочить себе голову и отвлечь от дела. Ему вдруг захотелось, чтобы автомобиль поломался и он пошел бы дальше пешком, оставив Милоша и его водителя хлопотать возле машины. Впрочем, Милош и тогда, наверное, увязался бы следом.
Примерно через час машина въехала в какой‑то городок. Попетляв немного по окраинным одноэтажным улицам, на которых было на удивление много дорожной полиции, они остановились у ворот какого‑то дома. Милош оглянулся и посмотрел на Филатова.
– Приехали, – сказал он.
Они вышли, машина отъехала. Милош провел его во двор. Дом был такой же, как и многие по соседству, – белые стены, красная черепичная крыша, высокий бетонный забор. Просто дом. Над въездными воротами – нечто вроде павильона, тоже с двускатной черепичной крышей.
Охрана, завидев Милоша, пропустила их беспрепятственно. И раньше, на дороге, многочисленные полицейские кордоны их не останавливали, а полицейские из младших чинов отдавали Милошу честь.
Во дворе под старым развесистым деревом Филатов увидел забетонированную яму и подошел к ней. Яма была готова к приему гроба. Ему показалось, что здесь несколько дней работала целая строительная бригада. Филатов подумал, что яма похожа на разверзнутую черную пасть земли, которая рано или поздно поглотит каждого и станет медленно перемалывать, пока от того ничего не останется. Вот уж точно, мать сыра земля. Но только зачем же ее бетонировать? Ведь это противоречит библейскому «из земли тебя взяли, в нее же и уйдешь».
Пока Филатов осматривал яму, Милош нетерпеливо переминался рядом с ноги на ногу.
– А почему его хоронят здесь? – спросил Филатов.
– Такова воля семьи, – ответил тот словами, которые Филатов уже слышал от распорядителя похорон.
– Семьи? – уточнил он. – Или властей?
– Власти тут ни при чем, – повел бровью Милош. – Они просто не согласились выделить место на Аллее Героев. Но можно было похоронить чуть подальше.
– Его – и чуть подальше? – удивился Филатов. – Вы смеетесь? Он что, не достоин?
Слова Филатова задели Милоша, он помрачнел, сжал зубы и опять перешел на вы.
– Я – не смеюсь! – раздельно сказал он, и в его голосе зазвучала жесткость. – А просто рассказываю вам, как все было. Семья отказалась от выделенного участка, вот и все.
– И правильно сделали, – заключил Филатов в пику Милошу.
– Почему? – вскинулся тот.
– Потому что у него осталось немало врагов, а вандалов пока хватает. Уж лучше пусть лежит здесь под присмотром, чем там.
– Возможно и так, – согласился Милош, уже успевший взять себя в руки. – Пойдемте в дом – холодно.
Но Филатов не спешил. Он еще раз заглянул в яму.
– А почему дно тоже забетонировали?
Милош пожал плечами:
– На всякий случай – от грунтовых вод.
– Но кладбище нельзя устраивать там, где есть грунтовые воды, – заметил Филатов.
– Я не сказал, что они здесь есть, – маскируя раздражение, ответил Милош. – Я сказал – на всякий случай. И это не кладбище, а единичная могила.
– Могила – часть кладбища. А по закону кладбище должно располагаться не ближе двухсот метров от жилой зоны. Я сам участвовал в принятии закона о похоронном деле и вопрос знаю хорошо.
– Это по вашим законам.
– По любым. Санитарные нормы еще никто не отменял.
Милош не нашел что возразить и промолчал. Рядом с ямой лежала гранитная плита с высеченным именем и датами рождения и смерти.
– Как же будет выглядеть погребение? – спросил Филатов.
– Обыкновенно – гроб опустят в яму и накроют плитой.
– И все? – допытывался Филатов.
– А что еще? Скажут речи.
– Землей засыпать не будут?
– Нет.
– В Сербии всех так хоронят?
– Как?
– В бетонных ямах без земли.
– Нет, конечно.
– Тогда почему его решили похоронить именно так?
– Не знаю.
– Это не могила, – резюмировал Филатов. – Ненастоящая могила.
Некоторое время Милош подбирал подходящие слова.
– Я думаю, – наконец начал он, – что это ближе к склепу, если вы это имеете в виду. Склеп ведь не засыпают землей, верно?
– Но в склепе есть дверь, туда можно войти, – парировал Филатов. – А как войти сюда?
– Сюда и не будет никто входить.
– Тогда это не склеп.
– Это – склеп, – раздельно произнес Милош.
– Он был католиком или православным? – поинтересовался Филатов.
– Он не верил в Бога. А что?
– Ну, – начал Филатов, – в склепах хоронят католиков – это раз. А если он был атеистом, то склеп ему не нужен – это два.
– Я не разбираюсь в таких тонкостях, – ответил Милош. – Мы люди простые. Нам бы порядок обеспечить да проследить, чтобы без чрезвычайных происшествий обошлось. Это и раз, и два, и три. А вникать во всякие нюансы у нас просто нет времени. Да и желания тоже.
Последние слова означали, что он больше не хочет развивать тему.
В это время из дома вышли какие‑то люди. Их было двое. Один остался у дверей, а другой подошел к Милошу, поздоровался с ним за руку и кивнул Филатову. Они тихо обменялись несколькими фразами по‑сербски, потом Милош повернулся к Филатову:
– Очень холодно. Пойдемте согреемся.
В этот раз Филатов не стал упрямиться.
В доме ему сразу бросалось в глаза, что здесь давно уже никто не живет. Внутреннее убранство напоминало скорее офис. В комнатах стояли несколько столов с выпивкой. Закуски почти не было, если не считать небольшого количества малюсеньких бутербродов на шпажках. У стен сидели какие‑то люди, некоторые из них были в полицейской форме. Сновали официанты, разнося напитки.
Взяв по стакану с виски и по бутерброду, Филатов и Милош сели в углу у стены. Они выпили, и между ними опять возникло некоторое доверие. Но на ты они уже не переходили.
– Вы‑то сами как к нему относились? – спросил Филатов.
Милош задумался.
– Он был нашим политическим противником, – уклончиво ответил он.
– А как к человеку?
– Как человек, он, конечно, был герой.
Филатов удивился такой оценке из уст политического противника.
– Говорят, он сделал стремительную карьеру благодаря удачной женитьбе, – сказал Филатов.
– Да, женился он удачно, – подтвердил Милош.
– И в чем же состояла удача?
– Его жена, Мира, была из семьи со связями. Родная сестра ее матери работала секретаршей у Тито. А вот ее мать…
– Что?
– Ее расстреляли партизаны во время Второй мировой войны, – неохотно проговорил Милош.
– За что?
– Вроде бы за измену. Говорят, она сначала помогала партизанам, потом якобы выдала под пытками какие‑то секреты немцам. Это стало известно, и ее расстреляли. Хотя могли и оговорить. Мира за всю жизнь так и не смогла узнать, была ли действительно ее мать виновной. Это всегда ее мучило. Повисла пауза.
– Старая история, – нарушил молчание Филатов, – запутанная.
– Если она и была виновной, – сказал Милош, – дети за родителей не отвечают.
– Конечно, – согласился Филатов.
– Говорят также, – Милош понизил голос, – что Мира – внебрачная дочь Тито. Он ведь бабник был еще тот – настоящий плейбой.
– Да? – не смог сдержать возглас удивления Филатов. – Как же он позволил тогда, чтобы расстреляли ее мать?
– Не знаю. Я не большой любитель разбираться в таких историях.
– Но Слободан женился на Мире не ради карьеры? – спросил Филатов.
– Не думаю, – ответил Милош. – Он женился по любви, и это совершенно точно. Он читал ей стихи под той липой, под которой его сегодня похоронят.
Милош сделал знак, и официант принес им еще виски. Филатов огляделся. Все присутствующие негромко разговаривали и потихоньку нагружались напитками в ожидании процессии.
– Кто сейчас живет в этом доме? – спросил Филатов.
– Никто, он будет мемориальным.
– Дом‑кладбище?
– Вроде того.
– А как отнеслись к этому соседи? Не всем, наверное, по нраву могила за забором?
– А что они могут сделать? – пожал плечами Милош. – Это решение властей.
– Что‑то я не припомню, чтобы кого‑нибудь еще хоронили во дворе собственного дома.
– Тито, – подсказал Милош.
– Но его похоронили в Белграде, он там жил и сам этого хотел. Здесь все не так.
– Так получилось, – сказал Милош и посмотрел на часы.
Филатов тоже взглянул на свои часы и удивился. Прошло уже довольно много времени, а процессии все не было.
– Что‑то долго их нет, – заметил Филатов.
– Я же говорил – пробки, – отозвался Милош. – Столько народу.
– Они что же, все выехали сюда? – удивился Филатов. – Где они здесь поместятся?
– Ну, не все, – ответил Милош, – но многие.
«Что‑то тут не так, – подумал Филатов, – недоговаривает он чего‑то».
У Милоша зазвонил телефон, он ответил и стал оживленно разговаривать. Филатов решил воспользоваться моментом.
– Я пойду покурю, – сказал он, показал рукой на дверь и, не дожидаясь ответа, встал.
На улице стало уже совсем темно. Деревья, росшие на территории соседей, теперь были унизаны взобравшимися на них журналистами. Все готовили съемочную технику и микрофоны на длинных ручках. Микрофоны были закутаны в чехлы из искусственного меха, как будто бы они боялись холода. На самом же деле это была защита от ветра, чтобы не мешали его порывы.
Не обращая на них внимания, Филатов обошел двор. Весь участок вместе с домом занимал соток тридцать, от силы сорок. Дома соседей скрывались за высоким бетонным забором. Двор, как и дом, тоже выглядел нежилым. Здесь не осталось уже никаких хозяйственных построек. Двор напоминал скорее мини‑сквер где‑нибудь на перекрестке не слишком оживленных городских улиц – аккуратные газоны, извилистые дорожки, редкие деревца.
«Какой все же смысл в том, чтобы хоронить во дворе? – размышлял Филатов. – Ну вроде бы безопасность – боятся осквернения могилы. Здесь она будет под охраной, ладно. Но с другой стороны, никто также и не сможет раскопать ее и увидеть, что гроб пуст. Если он, конечно, пуст. Также у смотрителей могилы, которая так легко открывается, всегда остается возможность сказать в случае чего, что кто‑то тайно проник или вломился силой на территорию мемориала, каковым теперь является дом, и похитил останки Слободана. И теперь найти их не представляется возможным. И все концы в воду. Дальновидно задумано».
– Александр! – вдруг откуда‑то сверху позвал его женский голос. – Господин Филатов!
«Уж не ангелы ли?» – вздрогнул Филатов и поднял голову. Голос шел с соседского дерева за забором.
– Подойдите поближе, пожалуйста!
Филатов огляделся. Вокруг никого не было, рабочие ушли за дом. Он не спеша подошел к забору. Вспыхнул и тут же погас фонарик – женщина на дереве осветила себя. Она оказалась довольно симпатичной блондинкой лет двадцати семи, одетой в джинсы, теплую куртку и вязаную шапочку. Но одежда явно не спасала ее от холода, голос у нее был простуженный. Она улыбнулась ему посиневшими губами. «Давно, наверное, здесь сидит», – смекнул Филатов.
– Вы меня знаете?
Она кивнула.
– Кто вы?
– Меня зовут Анна Вельт, – представилась она, – корреспондент нидерландского телевидения. Я бывала в Москве и однажды даже писала про вас. Вот моя визитка. – К ногам Филатова полетел белый прямоугольник.
Он поднял его и мельком прочитал. Написанное сходилось со словами журналистки.
– К сожалению, не могу ответить вам тем же, – пошутил он. – Моя визитка к вам не долетит.
– И не нужно, – сказала Анна. – Вы не могли бы выполнить мою просьбу?
– Смотря какую, – стал заигрывать Филатов. – Если согреть вас, то всегда пожалуйста.
– Нет, не согреть, – кокетливо улыбнулась в ответ Анна. – Просто поставить прожектор у могилы.
– Поставить прожектор?
– Ну да. Он на треноге.
– Зачем?
– Когда начнется церемония, я включу его, будет больше света, и съемка получится лучше.
– Боюсь, мне не позволит этого сделать местная служба безопасности, – сказал Филатов.
– Вы думаете? – огорчилась она.
– Я уверен.
– Жалко.
– Не то слово, – согласился он почти искренне. – Мне бы очень хотелось вам помочь.
– Правда? – просияла она.
– Конечно.
– Тогда, может, у вас есть какая‑нибудь эксклюзивная информация об этих похоронах?
Филатов развел руками:
– Увы. Пока нет, но, если появится, я обязательно сообщу.
– Обещаете?
– Даю слово.
В этот момент Анну позвали с той стороны забора.
– Буду ждать вашего звонка, – улыбнулась она и исчезла.
Филатов вернулся к яме. Она притягивала его своей мрачной чернотой. Филатов встал на краю и заглянул внутрь. Сейчас яма казалась бездонной, словно пропасть, каковой, в сущности, и являлась. Курившие неподалеку двое рабочих, появившихся неизвестно откуда, посмотрели на него с удивлением, но ничего не сказали.
Сзади вдруг возникла рука с сигаретной пачкой.
– Курите!
Филатов вздрогнул и едва не оступился. Он оглянулся – там стоял Милош. Шутка была вполне в его духе – деревенская, без затей и мыслей о возможных последствиях. Рабочие под липой издали короткие смешки.
– Ну и шутки у вас! – в сердцах вырвалось у Филатова.
– Никаких шуток, – возразил Милош без тени улыбки. – Вы же сказали, что идете на перекур, а я принес вам сигареты.
– Но я чуть не упал!
– Вы так впечатлительны? – поинтересовался Милош.
– А вам что, обстановка похорон нипочем? – парировал Филатов.
– Извините меня, ради бога, Александр, я совсем этого не хотел, – стал извиняться Милош. – Я совсем этого не хотел.
– Я тоже, – мрачно ответил Филатов.
– Что же вы не курите? – Его собеседник все еще держал в руке сигареты.
– Я бросил, – сочинил на ходу Филатов. – Совсем из головы вылетело.
Корреспонденты на деревьях зашевелились и включили прожекторы на камерах, фокусируя их на яме. Филатов и Милош неожиданно для себя оказались в центре внимания.
– Давайте отойдем, – предложил Милош, – сейчас процессия будет здесь.
Они пошли к воротам. В этот момент охрана распахнула створки и стала запускать немногочисленных гостей, которым было позволено присутствовать на церемонии. По шуму голосов из‑за забора Филатов понял, что улица запружена народом.
У металлического барьера он увидел Ираду Зейналову с «Первого канала». Девушка отчаянно махала рукой, чтобы привлечь его внимание. Он подошел поближе.
– Александр, – стала тараторить она, – сейчас они подъедут, а у меня включение на спутник будет только через десять минут. Я же не могу палисадник потом показывать. Вы не могли бы их задержать?
– Как? – изумился он. – Броситься под колеса?
– Ну, придумайте же что‑нибудь!
Он пожал плечами и повернулся, чтобы отойти.
– Александр! – опять окликнула его Зейналова. – А можно мне пройти внутрь?
Филатов вопросительно посмотрел на Милоша, неотступно сопровождавшего его.
– Нет! – категорично отрезал тот. – Здесь будет работать только сербское телевидение!
Филатов перевел взгляд на Зейналову и развел руками:
– Увы!
– Не везет мне, – пожаловалась она и простуженно шмыгнула носом.
Он подошел к ней поближе.
– А что процессии не было так долго? – спросил он.
– Так митинг же был еще один, здесь, в Пожареваце. Вы разве не знали? Все опять выступали.
Филатов разозлился. Так вот зачем Милош увез его с митинга и фактически запер в этом доме – чтобы он и в Пожареваце не выступил! Он посмотрел на того выразительно, вложив во взгляд все, что он сейчас про него думал. Милош отвел взгляд в сторону и стал изображать необходимость срочного звонка по мобильному.
Подъехала процессия. Шесть немолодых мужчин, по виду партийные функционеры, извлекли из катафалка гроб, занесли во двор и поставили возле приготовленной могилы. Людей во двор пустили ровно столько, сколько могло уместиться без давки. Остальные остались на улице. Гроб не стали открывать даже здесь, что было совсем уж непонятно.
Прощание длилось недолго. Выступил зампред Соцпартии, еще кто‑то из соратников. Потом слово взял российский отставной генерал Леонид Ивашов, друг семьи Милосовичей. Он зачитал письма от Миры и от Марко, которые привез с собой из Москвы. Письмо Марко было таким, какое любящий сын может написать отцу. «Папа, – писал Марко, – ты всегда был для меня примером и образцом в жизни. Я любил тебя и буду любить всегда. Когда мне бывало трудно, я вспоминал о тебе, твоем мужестве, и от этого становилось легче, прибавлялось сил». Слушая письмо Марко, многие начали смахивать набежавшие слезы.
Филатов вспомнил про Марию, дочь Слободана, проживавшую в Черногории.
– А где его дочь? – спросил он у незнакомца, стоявшего рядом.
– Не приехала, – ответил тот.
– Почему?
– Она считает, что его следовало похоронить в Черногории на семейном кладбище.
– Он разве оттуда? – удивился Филатов.
– Конечно. Его отец был черногорцем, а мать – сербкой.
Письмо от Миры было совсем другим. Она писала как боевой товарищ боевому товарищу: «Они убили тебя, Слободан, потому что не смогли сломить и не смогли доказать твою вину. Но вины и не было. Ты делал все правильно и исторически был прав, защищая сначала Югославию, а потом сербов и Сербию. Твои убийцы заплатят за то, что совершили. Кара настигнет их если не в этой, то в следующей жизни. А народ будет помнить тебя как истинного героя Сербии и последнего президента Югославии, для защиты которой ты сделал все, что было в твоих силах».
Когда заработала лебедка и гроб стали опускать в могилу под русскую песню «Подмосковные вечера», слезы утирали уже все без исключения. Генерал Ивашов бросил в могилу мягкую игрушку, изображавшую сердце с веревочными руками и ногами. Такие в изобилии продавались в магазинах IKEA по всему миру. Это сердце со своим автографом подарил ему когда‑то Слободан Милосович.
Филатов тоже прослезился в трогательной атмосфере похорон и бросил в могилу свой депутатский значок. Присутствующие бросали туда кто что.
Затем могилу накрыли толстой гранитной плитой. Просто положили на выступающие из земли бетонные края и надвинули, словно крышку пенала. Плита была шире ямы и легла так, что казалась парящей над землей. Филатов подумал, что при желании плиту можно было бы легко отодвинуть и проникнуть в могилу.
Поминок после похорон устраивать не стали, хотя дом вполне мог бы вместить всех присутствовавших во дворе. Все, словно по команде, засуетились и направились к воротам. Двор начал пустеть.
Филатов увидел Милоша, вертевшего шеей. «Меня высматривает», – понял он и, стараясь держаться в гуще народа, направился к выходу. Встречаться с Милошем, который подвел его второй раз, больше не хотелось. Если бы не Милош, он мог бы выступить хотя бы на митинге в Пожареваце. А так он потерял все шансы выполнить поручение Вождя.