ничего не ел.
– Я живу вот в этом доме, – неожиданно сказал Томас, указав на серое старое здание. В Вене много такого типа домов. – Приглашаю на чай. У самовара я и моя Маша, – запел Бюргер и даже попробовал отбить чечетку на мостовой.
– Давай, – крикнул Леша громко и совсем не к месту икнул. Он старался идти прямо, но это не всегда удавалось. – Наливай.
Леша запомнил, как Бюргер открыл ключом дверь подъезда, как они поднимались на лифте. Он не запомнил, был ли с ними паренек. Вроде был. Хотя не известно… Когда пришли, Леша сразу залез в мягкое кресло и позволил себе расслабиться. Потом пили зеленую жидкость, сладкую, вкусную. Градусы Леша уже не чувствовал. Бюргер завел музыку и прыгал по ковру в носках. “Чудеса, – вертелось в пьяной башке Тармакова, – куда я попал?”
Вдруг Томас встал на четвереньки, подполз к креслу и стал медленно расстегивать рубашку на Леше. Глаза Томаса слезились, то ли от алкоголя, то ли еще от чего-то. Он провел рукой по лешиной груди и медленно прикоснулся губами к соску. Сладкие токи потекли по лешиному телу. А Томас все энергичнее прихватывал сосок. Лешу на мгновение парализовало. Его давно так не ласкали – Зоя не отличалась особой выдумкой, а кроме Зои у него в последнее время никого…
Томас прижимался все сильнее. Его нежная рука уже лежала на чужой ширинке. Тут Лешу изнутри кольнуло, он вышел из оцепенения и принялся ржать. Просто умирать от смеха. Бюргер оторопел.
– Думал, что шпион, а он гомик, – заливался Тармаков, подпрыгивая в кресле.
– Что есть гомик? – испуганно спросил Бюргер.
– Гомик… Га-га-га… Это – ты. А я думал, ты шпион. Ты, наверное, шпион и гомик сразу. Трахаешь и сведения узнаешь. Да?
Тармаков ржал, как безумный. Бюргер попробовал его снова зажать, прямо в кресле. Леша со ржаньем дергался.
– Пусти… Козел… Ой, не могу.
Томас обнимал крепко и в то же время негрубо. Потом стал осыпать Лешу поцелуями. С особым удовольствием лизал шею и ухо. Тармаков дергался все слабее, пока наконец не остыл окончательно. Он прекратил ржать, ему захотелось лечь. От выпивки и ласки кружилась голова. Он устал…
Утром Тармаков еле открыл глаза. В теле невероятная тяжесть. Первое, что обратило на себя внимание – свежайшие простыни и пододеяльник яркой расцветки. Непривычно – Зойка имела наклонность не менять часто белье и белье-то стелила какое-то старое, противное, из Прокопьевска навезла, чтоб не тратиться.