важной вещи… очень важной, а именно, цинизму. Нормальному, здоровому цинизму, цинизму как реализму. Всяк должен знать: он дерьмо, винтик, его писк ничего не значит. Обстоятельства выше. Трепотня о правах, о достоинстве – муть. Демократия – это попытка поиграть на тщеславии мелкой рыбешки, мол, ребята, вы тоже кое-что из себя представляете. Шуруйте, болтайте, все равно мы сделаем, как нам надо. Но даже тузы, которые вроде бы решают, придавлены обстоятельствами. Здоровый цинизм – когда каждая сволочь знает свое место и знает, на что она может претендовать. Здесь четко: имеешь деньги – молодец, не имеешь – пошел вон. Деньги – это труд. Так просто деньги не дают. На Западе живут по марксистским принципам, хотя их не признают. В России живут как придется, большей частью строят иллюзии. Все до Вены казалось Тармакову сплошной иллюзией.
Каждому – свое. Это они правильно написали. Равенства нет ни в чем- ни в деньгах, ни в судьбе. Сама идея равенства порочна. Выдумка демагогов. Разные руки, ноги, головы, темперамент. Один изобретает в год по машине, другой только пьет и спит. Разве они равны? И это будет всегда… Да и почему должно быть равенство? Одному нравится изобретать машины, пусть он их изобретает и задохнется в роскоши, а ты хочешь пить-пей и спи под забором. Он не умеет изобретать и не желает, и не против поспать под забором. Ему больше ничего не нужно. Одна большая ошибка… Там, в России, – всех под одну гребенку. А ведь людишки разные, на юге так, на севере иначе, традиции разные. Одного криком заставишь, а другому ласка требуется… а этот вообще не умеет и не стремится. И не трожь его.
Самое главное – неизвестно, что надо человеку… не животному… человеку. И те, и другие, и третьи пытаются заманить куском пожирнее. В России и на Западе говорят: поднять материальный уровень. Был автомобиль, станет два, был костюм, станет два. А ведь от двух костюмов ничего для себя, ничего для внутреннего состояния, чтобы чувствовать хорошо. Давят на зависть: смотри – у соседа два костюма. И дурак потеет, мучается, тратит нервы, кровь.
В Вене Леша жил на порядок богаче, чем в Прокопьевске. Первый год это казалось счастьем. В магазине хотелось купить всего, каждую банку, каждую коробку, без разбора. Купить и наслаждаться тем, что вещь есть. Потом все стало привычным, и былое наслаждение улетучилось. Появилось раздражение. Мать бы сказала: “С жиру бесишься”. А он не знал, с чего бесится. Целыми днями ему казалось, что он должен сделать нечто самое важное. Он словно припоминал, отыскивал в памяти это нечто и не мог отыскать.
В пору, когда настроение вообще упало до нуля, произошла