12 кресел. Алексей Митрофанов

дел лидера консерваторов, который был изрядно
навеселе. Ничего другого Эпштейн про Семаго не
писал.
— Саша, постоянные оскорбления, клевета на
партию, — привязался Вольфрамович к Эпштей-
ну, — грязные подтасовки, жареные факты. Так
нельзя, Саша. У нас длинные руки. У нас мощная
служба безопасности. Ведь у тебя тоже, как у всех
советских людей, не горит уже год лампочка в
подъезде. Почему же ты такой развязный? У тебя
одно искупление, Саша. Ты должен встать на подо-
конник, открыть окно и выпить из горла бутылку
водки. Дайте товарищу водки. Он хочет снять на-
пряжение.
— Я не пью водку, — испуганно сказал журна-
лист Саша Эпштейн.
— Саша, это несолидно. Ты нас обижаешь. Ты
же сильный парень, сегодня ты обязан совершить
подвиг, — настаивал Семаго. — Ладно, иду на ком-
промисс. Пьешь на подоконнике, но с закрытым ок-
ном.
— Но я вообще не пью.
— Хорошо, иду еще на один компромисс. Не
нужно подоконника. Стоишь рядом с нами и хлебаешь.
Саша, речь идет о престиже твоего издания. Я по-
шел на все уступки.
Тут подключилось общественное мнение.
— Сашка, давай, — выкрикивали из-за стола. —
Сделай стойку на кистях. Покажи масть.
— Сашенька, маленький, за маму, за папу, —
подначивал комбинатор.
— Ладно, — тихо произнес Саша под аплодис-
менты и смех собравшихся.
Потом, как в цирке, перед смертельным трюком,