Рубрика: Читальня

Владимир Валентинович Гамов вошел в подъезд высотного здания на Смоленской – Сенной, поднялся на лифте, прошел по коридору направо, зашел в крайнюю комнату, уселся на стул, достал из портфеля газету и стал читать. Он всегда приходил на работу рано и, спокойно расположившись, читал газету. Сегодняшний день исключением не был. Далее тоже все развивалось по обычной схеме. Один за одним появлялись сотрудники, и голову приходилось то и дело поднимать, чтобы с каждым поздороваться. Последней вошла Елена Степановна Маслова – красивая, всегда строго и элегантно одетая женщина. Она возглавляла юридический отдел внешнеторгового объединения, тот самый отдел, в котором работал Гамов. Отдел был небольшой, как однажды кто-то сострил, размером всего с полкомнаты. Действительно, юридический отдел занимал только половину комнаты, другую же половину отдали отделу кадров. Соседство это было временное, объединение совсем недавно образовалось, скоро должно было переехать в новое здание, а пока переживало трудности роста. Впрочем, соседство не причиняло беспокойств ни одной из сторон. От отдела кадров в комнате постоянно находилась только Ирочка, девушка с весьма приятной внешностью, бесспорным достоинством которой, по мнению Гамова, являлось то, что она все делала молча: если не печатала на машинке, то тихо себе читала и никому не мешала. Остальные кадровики были все время “в бегах”, они лишь забегали и выбегали из комнаты. Начальник отдела кадров имел маленький кабинет в другом конце коридора и здесь появлялся нечасто. В юридическом отделе неотлучно сидел на своем месте лишь Гамов. Так что теснота особо не ощущалась, и два отдела прекрасно сосуществовали.

Едва поставив сумку на свой стол, Елена Степановна обратилась к Гамову:

– Владимир Валентинович, вы звонили железнодорожникам по поводу письма?

– Нет, не звонил.

– Позвоните, пожалуйста, выясните.

– Когда?

– Как когда? Чем раньше, тем лучше.

– Понятно.

Гамов отложил в сторону газету, достал из верхнего ящика стола синюю папку и общую тетрадь. Подобной тетради ни у кого в объединении не было. И не только в объединении. Это была

В ресторане было оживленно. Оркестр с помощью мощной аппаратуры и хриплых голосов прославлял замечательный город Одессу. В просторном зале лихо плясала подвыпившая публика, важно ходили взад-вперед официанты, у входа толпились курильщики, суетился и бегал швейцар.

Дима и Марина сидели за небольшим столиком в уголке, неторопливо беседовали и с интересом поглядывали по сторонам. Доев антрекот, Дима сказал:

– По-моему, пора трогаться. Через двадцать минут закрывают, начнется толкотня. А зачем нам нужна толкотня?

Они встали и направились к гардеробу. Около большого зеркала напротив гардероба Марина остановилась и начала причесываться. Дима знал, что ритуал причесыванья продлится никак не меньше нескольких минут и стоять рядом на вытяжку, как верный слуга и ожидать, пока барышня закончит наводить красоту, ему не хотелось, поэтому он решил подремать в мягком удобном кресле возле окна.

В это время из зала вышли три молодых парня с раскрасневшимися после ужина лицами. Один из них, усатый крепыш в потертых джинсах и с цепочкой на шее, что-то рассказывал, а двое других громко, без удержу хохотали. Взгляд усатого случайно упал на Марину.

– Какая женщина! – закричал он на весь ресторан, – какие ноги, какие формы! Мужики, я балдею.

По Марининой спине пробежала судорога. Она резко повернулась:

– Это… это вы о ком говорите?

– О тебе, красавица, о ком же еще. Нравишься ты мне.

– Да как вы смеете…

– Умные люди говорят: что посмеешь, то и пожнешь.

Друзья усатого загоготали. Тут Марина не выдержала:

– Послушай, ты, пьяная рожа. Замолчи, иначе…

– Что иначе? Ты меня не будешь любить?

– Сейчас я позову мужа и, если ты не замолчишь, он намылит тебе шею.

– А у тебя и муж есть. Но муж нам не помеха, я так думаю.

Дима внимательно наблюдал за развитием событий, хотя делал

вид, что смотрит в окно и ничего не замечает. Затем он встал, подошел к Марине и невозмутимым тоном произнес:

– Ты уже готова? Тогда пошли.

Директор медленно поднялся со стула и оглядел присутствующих. В зале воцарилась трепетная тишина, которую нарушало лишь бульканье воды – кто-то из президиума наливал себе минералку.

– Товарищи, – торжественно произнес директор, – сегодня в нашей спецшколе №10 с углубленным изучением английского, французского, испанского, итальянского и других иностранных языков, а также физики, ботаники и танцев праздник. Сегодня вы, дети, закончили пятый класс. Ура!

Раздались дружные аплодисменты.

– Администрация надеется, что вы и впредь будете достойно нести высокое звание ученика десятой спецшколы. Для такой надежды у нас есть все основания. Ведь какие у нас ребята! Это же чудо, это же песня, это же головы какие! Вот на первом ряду вместе с бабушкой… здравствуйте, Марья Ивановна… сидит Сашенька Петров, наш отличник, наш общественник. Мальчик – сама скромность, сама добросовестность. При дедушке – начальнике РОНО больше двух дней в неделю никогда не прогуливает. Это же подумать только! А вежливый какой! Бывало, раскричишься… работа, знаете ли, нервная, а он, Сашенька Петров, мягко так, душевно говорит: “Ты что, Васильич, – он меня обычно Васильичем зовет, – суетишься, посиди, успокойся”. От таких слов сыновних всякие обиды проходят.

Директор всплакнул. Сидевшая на первом ряду бабушка Петрова тоже всплакнула. И весь зал всплакнул.

Ивана Петровича Честного обокрали. Утащили все, что было заработано на нервной, беспокойной и вредной для здоровья должности директора мебельного магазина. Правда, утащили не совсем все. Кое-что осталось, но, несмотря на это, Ивану Петровичу было горько. На работу он пришел раздраженный, топал ногами, стучал кулаком по столу и твердо обещал подчиненным показать место, где зимуют раки.

Неожиданно Честному позвонил его приятель.

– Коля, беда, – закричал в трубку Честный, – обворовали меня. Самые ценные вещи взяли. Даже твой подарок – часы с калькулятором – стянули, гады.

Коля бурно посочувствовал, а потом сказал:

– Слушай, старик. Мои знакомые хотят купить мебель. Мучаются, ищут, а найти не могут. Ты не мог бы им помочь?

– А люди хорошие?

– Очень хорошие и благодарные. Тебе они понравятся.

– Ну, если хорошие, присылай.

Семен Кислов ко Дню радио решил постричься. За несколько минут обкорнали Семена так, что теперь любой прохожий, повстречавшись с ним в глухом переулке, упадет замертво. Парикмахер полюбовался своей работой и задумчиво произнес:

– Три рубля.

– Не многовато? – подал голос Кислов.

– В самый раз.

– В прейскуранте все не учтешь. Вчера, понимаешь, мебель покупал. Три с половиной тыщи отдал да плюс сверху будь здоров сколько. А тебе трешку жалко. Вот народ.

Кислов безропотно полез в карман.

На станции техобслуживания толстый дядя остановил высокого парня в кожаной куртке.

– Семен, здравствуй, – горячо заговорил дядя, – выручай, родной. Распредвал нужен.

– Распредвал – штука дефицитная.

– Понимаю, понимаю. Потому и прошу.

– Ладно, сейчас сделаю. Готовь двести рублей.

– Не многовато?

– Многовато? Вчера вон стричься ходил. Два раза ножничками чик-чик, а трешку вынь да положь. А тебе все многовато.

Дядя безропотно достал из кармана бумажник.

Валентин Петрович и Вера вышли из школы, когда уже начало смеркаться.

– Как поздно мы кончаем, – сказал Валентин Петрович, – домой приходишь, а уже и спать пора. Сидим все, штаны протираем, а жизнь проходит. Верочка, давайте пойдем до метро пешком, воздухом подышим.

– С удовольствием, – ответила она.

– Вы на меня не обижаетесь, что я вас Верочкой называю?

– Нет-нет, что вы…

– Ну и отлично. Тех, кто мне нравится, я стараюсь называть как можно нежней. Вы не подумайте, я к вам не подлизываюсь. Просто приятно иметь дело с умными людьми. В последнее время мне это не всегда удается?

– Почему же?

– Трудно сказать. Вы лучше, Верочка, расскажите, как вам у нас в школе?

– Я еще не разобралась. Но вообще-то народ здесь трудный.

– Вы имеете в виду учеников?

– Нет, преподавателей. Атмосфера какая-то неприятная. В школе, где я раньше работала, мы все дружили, ходили друг к другу в гости, никогда не ругались. Год назад мое двадцатипятилетие справляли, так вся школа гуляла. Подарков надарили, как будто на пенсию провожали, а я там была всего три года. Если бы мы не переехали, ни за что бы оттуда не ушла. А здесь… Все по-моему готовы разодрать один другого. А директор настоящий хам.

– От него-то все и идет. То, что тогда он вас отчитал на уроке – это еще цветочки. Так что, запасайтесь, Верочка, терпением. Бесконечные проверки, кляузы, унижения и прочее – вам еще это предстоит.

– Неужели никто ничего не может сделать?

– А что сделать?

– Ну хотя бы выгнать его.

– Выгнать… Ха-ха. Ах, Верочка. Вот поживете увидите, как все непросто. Дружин – много лет директор, он плотно прирос задом к своему стулу. К тому же, говорят, у него в роно есть поддержка. Была как-то на него телега, но он остался жив-здоров, а преподавателей, которые эту бумагу написали, выставил. В прошлом году в школе слушалось три серьезных персональных дела, а ему ничего не сделали. Вот так вот.

– Но это же немыслимо. Такой хам, интриган – и вдруг директор школы.

– На первый взгляд многое кажется невероятным.

– Валентин Петрович, а почему он решил вас выдвинуть завучем?

– Бог его знает.

– А правда, что та, которая до меня историю вела, ушла из-за него?

– Не знаю. Официально она ушла в декрет. Болтали, что будущий ребенок от Дружина. Слухи, конечно, вещь ненадежная, но во

Он подошел к своей квартире и надавил на кнопку звонка, ожидая услышать торопливые шаги за дверью. Но было тихо. Против обыкновения никто его дома не ждал. Пришлось разыскивать по всем карманам ключ, что доставило несколько неприятных минут из- за мысли о том, что ключа могло и не быть. Однако ключ нашелся в кармане забрызганных грязью, полинявших брюк. Едва захлопнув за собой дверь и сбросив изрядно надоевшие за месяц сапоги и ватник, Геннадий прошел в свою комнату и бросился на кровать.

Он проснулся, когда за окном было уже темно. Шел дождь, капли энергично барабанили по карнизу. Геннадий встал, выпрямился, сделал несколько резких движений руками с тем, чтобы окончательно прогнать сон, и шагнул из комнаты в неширокий коридор квартиры. На кухне он увидел отца, который стоял к нему спиной и расставлял на столе тарелки.

– Приветствую вас, Василий Петрович, – громко сказал Геннадий с едва заметной иронией на лице.

Плечи отца от неожиданности дернулись, он резко повернулся, и, расплывшись в широкой искренней улыбке, той особой улыбке, которая делает людей не выделяющихся своей внешностью, удивительно симпатичными и обаятельными, подошел к сыну и обнял его.

– Здорово. Я тебя будить не хотел, дай, думаю, поспит человек, отдохнет. Ну рассказывай, как работа была?

– Работа… – Геннадий замолчал, – работа есть работа. А где мама?

– Она в Новосибирске в командировке, там какая-то научная конференция. Слушай, Гена, давай поедим, я вот тут что-то приготовил. Ты есть-то хочешь?

– Конечно, хочу. С утра святым духом питаюсь.

Ели молча. Геннадий все время смотрел в тарелку, лишь иногда бросал свой скользящий, словно убегающий взгляд по сторонам. Отец сидел неподвижно и о чем-то думал.

– Ах, да, – спохватился отец, – совсем забыл, мы же твой приезд не отметили. Сейчас мы это дело исправим.

Он открыл холодильник и достал оттуда бутылку вина. Выпили по рюмке «за возвращение блудного сына» и за то, чтобы предстоящая учеба на четвертом курсе была успешной. Потом снова молчали.

– Так, – Василий Петрович встал из-за стола, – завтра будет суматошный день, пойдем-ка спать. Уже поздно.

– Я хочу сейчас ванну принять.

Петька Крепкий подошёл к ресторану где-то около шести. На вежливый вопрос швейцара: “Куда идешь, парень?” ответил учтиво:

– На свадьбу иду, уважаемый.

В банкетный зал он поднялся как раз, когда гости садились за стол. Потом кто-то промямлил банальный тост за здоровье молодожёнов, и все сразу набросились на еду. Жевали молча, увлеченно.

Молчание прервала стареющая дама с томным взглядом, вся обвешанная украшениями, как новогодняя елка.

– Иван Павлович, – обратилась она к Петькиному соседу справа, толстому мужчине, красная физиономия и заплывшие глаза которого ярко свидетельствовали о незаурядном интеллекте, – ждем от вас речи.

– Я еще не настолько пьян, чтобы говорить речи, и не настолько трезв, чтобы их слушать, – заявил толстяк, уплетая пирожок и добавил, кивая на Петьку, – пусть молодёжь себя покажет.

Дама устремила свой взор на Петьку.

296

– Действительно, молодой человек, а почему бы вам не выступить?

– А удобно ли? – засмеялся Крепкий.

На языке вертелись нехорошие слова в адрес толстяка, который ещё и подлил масла в огонь: “Давай, давай, не робей. Неудобно на гвоздях спать, остальное все удобно”.

Присутствующие посмотрели на Петьку. Тот понял, что выхода

нет.

– Друзья! – Петька встал. – Давайте наполним бокалы. Сегодня у нас большое событие, а потому хочется говорить стихами. Примите от меня стихотворный привет, подготовленный специально к вашему торжеству, вот он: с большим событьем поздравляю, и в сердце радость не тая, от всей души я вам желаю успехов, теплоты, добра. Горько!

– Горько! – закричали вокруг.

Тост, судя по всему, произвел впечатление, и Крепкий стал объектом всеобщего внимания. Но больше всех его поэтический талант оценил толстяк:

– Вот, а вы боялись, что тамады не будет. Есть тамада! Ещё какой! Поэт, понимаете ли…

“Убить его, что ли?” – подумал Петька. Но убивать толстяка было поздно. Общественность дружно проголосовала за то, чтобы автор душещипательного поздравления занял почетный пост тамады. Пришлось согласиться.

Петька рьяно взялся за исполнение своих обязанностей. Он немедленно выдвинул лозунг “Не делай из пищи культа!”, который особенно понравился тем, кому еще не исполнилось 25. В то же время он твердо настоял, чтобы горячее подали уже через полчаса, а не под “занавес”, как предлагал метрдотель. Мамаша невесты робко пыталась возразить, но мудрый тамада объяснил ей, что, когда народ разгуляется, горячее никто есть не будет, и оно превратится в источник живой копейки для тружеников системы общественного питания. Мамаша вникла в эти тонкости и больше голос не подавала. Для мальчиков и девочек Петька организовал половецкие пляски под магнитофон, людей постарше он отправил из банкетного в общий зал, где оркестр играл спокойную музыку, старикам загадал загадку: “Есть ли муж у Аллы Пугачевой?”, отгадывание которой вылилось в целую дискуссию, а сам решил пока суд да дело прогуляться по коридору и покурить. Настроение было отличное, он чувствовал себя этаким Наполеоном после Аустерлица.

Неожиданно к Крепкому приблизился официант и неуверенным тоном спросил:

Становилось все жарче. Припекать начало с утра, и к полудню зной стал просто непереносим. Ночью прошел хороший дождь, и воздух был наполнен душными, влажными испарениями. Ни малейшего ветерка, ни едва заметного движения воздуха не остужали нагретую землю.

На берегу реки лежал, раскинув руки в стороны, крошечный, дочерна загорелый человечек. Это Лешка. Он отпросился на часок у матери сбегать искупаться, и теперь, сырой и довольный, блаженно щурился на солнце, растянувшись на раскаленном песке.

Лешка понимал, что пора возвращаться, но ему ужасно не

* Написано в соавторстве с Германом Титовым.