12. Рощин никого не спасал
“Так, кто у нас остался? – подумал Цаплин, положив трубку. – Друг мой Гека, который все еще не вернулся из Красноярска, и Арнольд Рощин. Ну, Геку отложим на самый конец, а с дедом Арнольдом надо бы пообщаться прямо сейчас”.
Он посмотрел в зеркало, растрепал волосы, придал лицу глуповатый вид, взял блокнот с ручкой и вышел в коридор. Сразу же в глаза ему бросилось, что в родном учреждении нет обычной суеты. Коридоры были тихими и пустыми, как будто в выходной день. Только изредка приоткрывалась дверь, и кто-нибудь быстро перебегал в кабинет напротив или уносился вдаль с бумагами. Казалось, учреждение переживало позор вчерашнего происшествия.
Цаплин выглянул в окно, выходившее во двор. Вооруженные молотками и пилами рабочие сокрушенно ходили вокруг груды досок, оставшихся от декораций, и было непонятно, то ли они станут восстанавливать их, то ли разберут все и вывезут. Собственно, его это не очень-то и интересовало. Надо было найти крота, и он был полностью поглощен этой задачей.
У Рощина как раз была физкульт-пауза – стоя в углу своего просторного кабинета, он, облаченный в спортивный костюм, легко подбрасывал в воздух и ловил пару чугунных гирь голубого цвета с гербом прокуратуры на боку.
– Я не вовремя? – спросил Цаплин. – Может, зайти попозже?
– Нет-нет, останься, – сказал Рощин и перешел к штанге, стоявшей на штативе. – Чего хотел?
– Заметку для стенгазеты написать, – пояснил Цаплин, – о вашем вчерашнем героическом поступке.
Рощин смутился.
– Какой там поступок! – запротестовал он, выжимая штангу лежа. – Что в нем героического?
– Ну, как же! Вы держали забор, то есть, щит, чтобы люди не упали и не разбились.
– Да, держал, – согласился тот. – Ну и что?
– А о чем вы думали в этот момент?
– Ни о чем не думал, это вышло инстинктивно. Падает – подхватил. Потом стал думать, долго ли так выдержу.
– Ведь и вас могло придавить, – заметил Цаплин.
– Наверное, могло бы.
– Но вы хотели спасти людей, – подсказал он.
– Людей? – удивился Рощин. – Этих баранов, которые ломанулись на стену, сами не зная зачем? Нет, особого желания спасать их не было. Пусть бы побились немного, может, умнее были бы в следующий раз.
– Что же вами двигало? – удивился Цаплин.
– Хотел посмотреть, насколько я еще силен, – ответил Рощин. – Это очень вдохновляет, когда знаешь, что ты крепок физически. Беда только, что это надо доказывать снова и снова.
– А разве кто-то сомневается?
– Не кому-то – себе! – пояснил Рощин. – Любой статус требует постоянного подтверждения и статус бодибилдера – тоже.
– А вам не показалось, что все произошедшее вчера – не случайность?
– Абсолютно не случайность, – подтвердил Рощин, не переставая заниматься. – Это плод человеческой глупости.
– А как насчет умысла?
– То есть?
– Ну, кто-то помог забору упасть.
– Не знаю, – признался Рощин, переходя к мощному эспандеру.
– А вы не думаете, что в прокуратуре есть вредители? – спросил Цаплин.
Рощин отложил свои железяки и вытер лицо полотенцем.
– Извините, мне нужно принять душ.
Он скрылся за неприметной дверью в углу кабинета, оттуда послышались звуки падающей воды. Цаплин терпеливо ждал, рисуя в блокноте чертиков.
Показавшийся из душа Рощин опять был одет в мундир, волосы его были немного влажными.
– Так на чем мы остановились? – спросил он.
– На вредителях.
– Вредителях чему? – уточнил зам.прокурора.
– Нашему делу. Теоретически, они могут быть и в прокуратуре.
– Вы так думаете? – усомнился он.
– Мне кажется. А вы исключаете подобную возможность?
– Исключить нечего нельзя, – согласился Рощин. – Вы кого-нибудь подозреваете?
“Вас”, – хотелось сказать Цаплину, просто чтобы посмотреть на его лицо. Но позволить себе такое он, конечно, не мог.
– О конкретных подозреваемых речи пока не идет, – ответил он. – Просто вертятся в голове некоторые факты, которые при сопоставлении дают весьма неожиданный эффект.
– Поделитесь.
– Увы, не могу. А вы вчера ни на что подозрительное не обратили внимание? Может, кто-то вел себя как-то не так, или возгласы какие-нибудь?
Рощин задумался.
– Да нет, ничего такого. Все были возбуждены, но это естественно во время репетиций. Люди приходят за общением, которого они лишены в течение рабочего дня. Небольшая порция адреналина на фоне попыток некоторых коллег улучшить личную жизнь.
– А зачем приходите вы?
Рощин посмотрел на него с удивлением.
– А вы? – остро спросил он.
– Я прихожу, чтобы быть у начальства на хорошем счету, – откровенно ответил Цаплин. – Но вы ведь сами начальство, вам это не нужно.
– Ошибаетесь, еще как нужно, – неожиданно возразил Рощин. – Как говорится, даже для того, чтобы просто остаться на месте, нужно бежать, потому что остальные именно это и делают.
– А как вы считаете, если человек раньше был геем, а потом стал натуралом, это можно узнать по каким-то внешним признакам?
– Если он маскируется – никак, – уверенно заявил Рощин. – Не узнавали же раньше натуралы просто по внешнему виду, кто из нас гей, Даже сослуживцы, сидящие рядом, не могли этого знать. “Что-то Вася долго в холостяках ходит”, – говорили они обычно, но дальше этого дело не шло. Общественное мнение скорее было склонно списывать некоторые странности в поведении на то, что он “убежденный холостяк”, чем гей. Вот и с нашей стороны наблюдается та же картина – мы предпочитаем не замечать отклонения от общей линии, чем заподозрить, что человек стал натуралом. Не хочется осознавать, что наши ряды поредели. Из этого следует, что даже если у человека на груди висит гейский значок одной из семи степеней, это вовсе не означает, что он не является тайным натуралом.
– То есть, при соблюдении известной осторожности, натурал может оставаться в наших рядах сколь угодно долго? – уточнил Цаплин.
– Ну, нет, когда-нибудь он все равно проколется.
– На чем?
– На бабах, конечно. Они же не могут пройти мимо баб. Чувства у них сильнее разума, вернее, инстинкт размножения, лежащий в их основе. В этом смысле мы, геи, ушли от них бесконечно далеко. Они до сих пор находятся в лапах матушки-природы, которая мнет их и месит, как ей заблагорассудится. А к нам природе не подступиться. В основе наших чувств нет инстинкта размножения, мы вырвались за его пределы и ей неподвластны. Проще говоря, мы – следующая ступень эволюции. А они этого не понимают. Не понимали раньше и не осознают до сих пор.
Цаплину вдруг пришла в голову оригинальная мысль, которая подспудно давно доставляла ему неудобство, но только сейчас облеклась в словесную форму.
– Так-то оно так, – сказал он, – но что, если вдруг во всем мире исчезнет электричество? Тогда все наши родильные машины встанут. А у них бабы всегда под рукой и им никакие машины не нужны, чтобы рожать детей. Как быть в этом случае? Наши преимущества сойдут на нет, и наша высшая ступень опустится вниз, а их низшая, наоборот, поднимется.
– Вы сомневаетесь в нашей исторической правоте? – уточнил Рощин.
– Нисколько. Просто прокручиваю в голове разные ситуации. Это называется приседать мозгами. И получается, что запас прочности у них больше.
– Электричество никуда не денется, так чтобы повсеместно в масштабах планеты, – назидательно сказал зам.прокурора, подняв вверх накачанный палец. – А если оно и пропадет, то только в случае глобальной катастрофы с необратимыми последствиями. Но в этом случае исчезнет и человеческая цивилизация, и тогда уже будет все равно, у кого как появляются дети – условий для жизни не станет. Так что их преимущество, о котором вы говорите, только мнимое.
– Вы всегда были геем? – спросил Цаплин.
Рощина вопрос не удивил.
– Всегда, сколько себя помню. У меня значок “Наитвердейший гей”, это шестая степень.
– А почему вы его не носите?
– Из-за скромности – не хочется вызывать зависть у коллег. Так вот, – продолжил он, – по молодости я часто снимался с обнаженным торсом на обложках “Квира” и для “Гей.ру”. Только лицо было в полумаске, потому что в ту пору я работал в уголовном розыске. Узнали бы они, что я голубой – уволили бы в момент.
– Я слышал об этом, – кивнул Цаплин. – Как жилось геям в ту пору?
– Вы знаете, в нулевые и десятые годы – вполне себе ничего. Это наша пропаганда сейчас накручивает всякие ужасы, а их и не было.
– Совсем?
– Совсем. Гей-парады не давали проводить, но разве это беда, если вспомнить, что лет на 40-50 раньше геев сажали в тюрьму, как преступников, а в уголовном кодексе была специальная статья, посвященная нам. Вот тогда надо было быть осторожным, скажу я вам. Те времена, кстати, научили нас маскировке. Первым это заметил Григорий Климов, был такой активный антигей из русских, жил в Америке. Он описал это в своих книгах по “высшей социологии”. Нас он изобразил дегенератами и исчадием ада. Хотите почитать?
Цаплин вежливо кивнул. Рощин стал выдвигать ящики своего стола.
– Где-то у меня тут одна завалялась, – приговаривал он. – Ага, вот она!
Он протянул Цаплину изрядно потрепанный томик.
– Вот, полюбопытствуйте. Климов, конечно, был чудак еще тот, но порой демонстрировал удивительную проницательность. Правда, его репутация способствовала тому, что на его книги смотрели сквозь пальцы, но если бы тогда на них обратили пристальное внимание, нам были бы обеспечены большие неприятности.
– Какие?
– Ну, например, геев перестали бы принимать на госслужбу и доверять государственные секреты, потому что Климов подметил – боясь быть разоблаченными, геи легко становятся добычей иностранных шпионов и соглашаются сотрудничать с ними, лишь бы те молчали.
– А что, это действительно так было?
– Говорю же вам, государство было против нас. Человек слаб и его поведение вполне понятно в такой ситуации, хотя я этого не одобряю. Предавать Родину гнусно.
– Ладно, – Цаплин встал, – то дела давно минувших дней, а мне пора заняться современными. – Спасибо, что уделили мне время.
Он захватил с собой книгу и направился к двери.
– Статья о вашем мужественном поступке появится завтра, – сообщил он.
– Пришлите сначала мне на ознакомление, – попросил Рощин.
– Разумеется, – пообещал Цаплин и взялся за дверную ручку.