Сцена двадцать пятая
Степанов и Битнев кинулись к шевелящемуся занавесу. Но их ждало разочарование. Перед ними оказалась всего лишь птица, попугай покойного Скромного. Крупная птица, вяло подпрыгивая, направилась к центру сцены.
— Ну вот, а я уж подумал: нечистая сила. — Битнев вздохнул с облегчением.
— Томская — дура! — заорал попугай. И как это только удавалось ему!
Вдруг откуда ни возьмись выскочила билетерша и ловко схватила говорящую птицу. Логично было предположить, что женщина скрывалась где-то поблизости, но Битнев и Степанов заметили ее только что. Билетерша гладила попугая по голове, приговаривая ласковые словечки. Он вертелся в ее руках, поблескивал глазками, топорщил разноцветные перышки.
— Вот, — билетерша обратилась к Битневу и Степанову. — Птица покойного Скромного. Царедворскому она оказалась не ко двору. Я и взяла попугая себе. А вы, должно быть, устали. Здесь есть помещение, где можно отдохнуть, выпить чая. Пойдемте, я напою вас. А мне не хочется домой после смерти мужа. — На глаза ее навернулись слезы.
Битнев и Степанов переглянулись.
— Что ж, пойдемте, — решился Битнев.
Они последовали за пожилой женщиной. На плече ее удобно устроился попугай. Это шествие, пожалуй, представляло собой забавное зрелище.
— Я думаю, сегодня нас оставили здесь вовсе не для того, чтобы мы подка- рауливали призрак Томской, — шепнул Битнев Степанову.
— Да, должно быть, у Сафьянова свои планы, — согласился тот.
Билетерша, как будто услышав их диалог, внезапно оглянулась и произнесла:
— Она сегодня не придет.
Было ясно, что речь идет о привидении, то есть о человеке, который это при- видение изображает.
В помещении, куда их привела билетерша, было довольно уютно. На столе пыхтел электрический самовар, одну стену занимал пузатый старомодный комод.
Степанову и Битневу одновременно пришла в голову мысль, что самовар пыхтит не случайно. Кого-то ждали к чаю. Их?
Билетерша усадила попугая в клетку на комоде. Теперь прямо над его пестрой головкой располагались на стене фотографии артистов Большого. Птица задремала. Женщина указала на фотографии:
— Это муж любит смотреть.
«В этой комнатке и нашли оружие», — подумал Степанов.
Женщина заваривала чай.
— Вы любите чаевничать? — спросила она светски. — Я… Мы с Алешей люби- ли… — Она говорила о своем покойном муже, охраннике.
Степанов пристально посмотрел на нее и вдруг удивился. И как это они с Битневым не заметили сразу. А ведь было на что посмотреть. Ногти у женщины были длинные, выкрашенные ярко-красным, но кое-где облупившимся лаком. На голове криво сидел светло-каштановый парик. Лицо также было обильно, почти кричаще накрашено. Ну и ну, безутешная вдова!
Помещение было тесным, втроем они еле уместились за столом.
— А ведь и мы с мужем когда-то были артистами, — заговорила билетерша. — Я даже Лемешева видела.
Степанов не отличил бы Лемешева от Шаляпина, но на всякий случай сделал вид, будто все понимает.
— Вы танцевали в кордебалете? — спросил Василий Никитич, чувствуя себя серьезным театроведом.
Оказалось, что он попал в самую точку. Пожилая дама начала говорить о своей любви к театру, о том, как трудно жить без привычной театральной атмосферы:
— Мы были готовы работать здесь кем угодно, билетершей — так билетершей, охранником — так охранником.
— Ну, охранник — должность опасная, — проронил Битнев.
— Да вот, так оказалось, — она вынула из кармана носовой платок и вытерла глаза.
Степанову показалось, что в коридоре раздались чьи-то шаги.
— Кто там ходит в коридоре? — спросил он непринужденно, однако на самом деле насторожился.
Битнев поставил на стол недопитую пиалу.
— Некому здесь ходить, — заметила билетерша.
Степанов выглянул в коридор, но никого не заметил. Но ведь действительно расслышал шаги, да и чья-то тень, кажется, мелькнула и даже, кажется, отразилась в зеркале, стоящем на комоде. Степанов вернулся за стол.
— Ну что? — спросил Битнев.
— Ничего нет, — ответил Василий Никитич.
Они снова принялись за чай.
Битнев заметил опять же на комоде проржавевший рыболовный крючок. Заядлый рыболов, Андрей Алексеевич взял крючок и принялся ощупывать и вертеть, пытаясь угадать, для ловли какой рыбы крючок предназначен.
— Мой муж с Сахалина эту штуку привез, — сказала билетерша.
— И для какой же это рыбы?
— Не помню. Кажется, для тунца. А хотите посмотреть катакомбы? — вдруг оживилась она.
— У вас тут катакомбы есть? — удивился Битнев.
— Это мы подземный ход так называем. Подземный ход в Кремль. По приказу самого Сталина был сделан. Вождь любил искусство. Ага. Вот и ключ. Так что же, хотите посмотреть?
— Пожалуй, — заметил Битнев.
— Тогда договоритесь с Царедворским — и пожалуйста! Говорят, если в катакомбы идти, надо сначала ФСО в из- вестность поставить.
Андрей Алексеевич перевел разговор на другую тему, спросив у билетерши:
— Вы остаетесь работать в театре?
— Конечно. Что мне делать дома. Тоска одной.
— Неприятная история вышла с вашим мужем. Жаль.
— Да что уж теперь говорить. Я вот что вам скажу: покойный Скромный был дурной человек. Нас, простых служителей, обижал, а перед начальством всех мастей заискивал.
— Я все-таки полагаю, что вас не оставят в Большом, — заметил Битнев.
— Наверно, — глаза билетерши недобро блеснули. — Но я вам еще вот что должна сказать: я несколько дней тому назад видела в театре сына покойной Томской.
— Да? И чем же он здесь занимался?
— Прятался, не пойму от кого. У нас ведь ремонт. И не только я его приметила. Он под маляра маскировался…
— А точно не помните, когда это было? — хотел уточнить Степанов.
— Когда на Скромного балка упала. Да, кажется, тогда.
Но тут в коридоре послышался явственный шум. Поперхнувшись чаем, Степанов снова кинулся в коридор. Теперь он услышал голос, обрывок фразы. Перепрыгивая через три ступеньки, он бросился в фойе. Нет, тихо. Значит, он бежал не в том направлении? Хрустнуло разбитое стекло. Подбежал Битнев.
— Погоди, — остановил его Степанов. — Я уверен: это в уборной Томской. Я уже слышал нечто подобное.
Они рванулись к уборной покойной солистки. Так и есть: разорванная бумажка трепетала на сквозняке. Степанов забыл, что в таком виде бумага пребывает уже не первый день. Теперь следователю казалось, что бумажку разорвали только что. Он влетел в комнату.
Стекло было разбито. В уборной было холодно. Степанов попытался вспомнить: когда же могли разбить стекло? Только что? Или уже давно? Тогда! И до сих пор не вставили? На эти вопросы не было ответов. Степанов выглянул наружу. Так, машины премьерского кортежа. Вдруг что-то словно толкнуло следователя. Прямо под окнами, на карнизе, четко вырисовывалась человеческая фигура. Человек прижимался к стене. Ему явно грозила опасность сорваться вниз с высоты почти четвертого этажа. Возле машин появились Сафьянов, Царедворский и Даниил Евгеньевич. Кажется, они и не подозревали о том, что творилось прямо у них над головами.
— Эй! — крикнул Степанов.
Сафьянов запрокинул голову, пытаясь разглядеть, кто кричит. Подскочили телохранители. Все они заметили Степанова, но заметили и человека, стоявшего на карнизе. Человек, кажется, впал в отчаяние. Подняв правую руку, он ударил локтем в стекло близкого к нему окна. На его счастье, стекло разбилось, а окно оказалось достаточно широким. Он сумел впрыгнуть в комнату. Охрана Сафьянова бросилась в театр. Степанов, в свою очередь, побежал туда, где, как ему казалось, должен был скрываться человек, только что замиравший на карнизе. Но человек опередил Степанова и теперь летел по боковой лестнице. Степанов только поравнялся с дверью комнаты, откуда выскользнул беглец, но тут люминесцентные лампы на потолке замигали, издавая противный жужжащий звук. Степанов проскочил приоткрытую дверь и почти успел добежать до лестницы, когда вдруг услышал за спиной вопль изумления и ужаса.
Следователь обернулся. Он заметил кокошник Снегурочки. Какие-то две тени стремительно приближались к остановившемуся поодаль Битневу.
Снегурочка и ее неведомые спутники промчались мимо Андрея Алексеевича.
— За ними! — крикнул Степанов.
Битнев развернулся и выхватил табельный пистолет. Степанов продолжал преследовать беглецов. Но на успех он уже больше не надеялся. Он даже не совсем теперь понимал, за кем же он гонится. Он слышал за спиной топот ног Битнева и телохранителей Сафьянова.
Степанов повернул в подвал и столкнулся с билетершей.
— Это Антон! — кричала она. — Это сын Томской! — Она показывала, куда надо бежать.
Все последовали в указанном ею направлении. Начальник службы безопасности премьера убеждал Сафьянова остаться:
— Там опасно, опасно!
Но премьер требовал, чтобы его пропустили:
— Если ты сейчас не пропустишь меня, я тебя уволю.
Рослый детина вынужден был уступить.
— У Антона ключ от тоннеля! — кричала билетерша.
Наконец-то подбежали к двери, ведшей в тоннель. Она была открыта, но свет в тоннеле не горел. Наконец разобрались с рубильником и тогда увидели Антона. Он был мертв, его явно застрелили с близкого расстояния, кожа была опалена, модная куртка разодрана.
Подошел Сафьянов и высказал свое мнение:
— Антона убил человек, которому он доверял. Бедный мальчик.
Все, кроме билетерши, наклонились над трупом.
— Он напал на меня, как сумасшедший, — повторяла билетерша со страхом. — Видели бы вы его глаза!
— Что за глаза такие? — повернулся к ней Степанов.
— Ужасные глаза, ужасный взгляд. И кричал: давай, мол, ключ! Отнял у меня всю связку ключей…
— Наверно, я за ним гнался, — решил Степанов.
— Нет, по-моему, за ним еще кто-то гнался, — возразила билетерша.
Сафьянов выпрямился и оглядел окружающих.
— А не мог он застрелиться? Антон не мог застрелиться? — парадоксально предположил премьер.
— Да — согласился Степанов, — пожалуй, мог. Вон и рука соответствующим образом повернута.
Сафьянов попросил своих охранников повернуть труп.
— Нельзя, нельзя! — крикнул Степанов.
Но, несмотря на его возражения, труп все же перевернули.
— Ни пистолета, ни стреляных гильз нет. Или он не стрелялся, или кто-то успел унести оружие.
— Да нет, так не стреляются.
— Почему же? В состоянии аффекта, например!
Диалог Сафьянова и Степанова прервала тревожная реплика Битнева:
— Она меня задела рукой, ледяной рукой!
— Кто? Кто задел?
— Снегурочка ваша!
— И ты упустил ее?
— Да ведь их трое, вы знаете. И может, они еще в театре.
Сафьянов распорядился обыскать театр. Его телохранители подчинились без особого энтузиазма. По-видимому, они не очень любили выполнять задания, не относящиеся к их прямым обязанностям.
Битнев разглядел Снегурочку и ее спутников лучше, чем Степанов. В руках одного из мужчин был довольно солидный сверток. Но непонятно, куда они исчезли.
События возможно было реконструировать следующим образом: из уборной матери Антон перебрался по карнизу к костюмерной, он запрыгнул вовнутрь и своим появлением испугал Снегурочку и ее спутников, очевидно, воров. Кстати, днем выяснилось, что украден костюм Снегурочки. Больше ничего грабители не взяли.
Степанов обратился к результатам видеонаблюдения. Но оказалось, что электричество, как назло, барахлило и потому ничего толком камеры не запечатлели. К обеду появилась еще одна новость. Антона застрелили из пистолета, изъятого у убитого охранника. Но как же такое могло произойти, ведь пистолет давно находился в сейфе в качестве вещественного доказательства?
Даниил Евгеньевич решительно объявил после совещания, что Антон Витальевич Томский покончил с собой.
Степанов решил, что это версия Сафьянова, принятая начальником к сведению.
Степанов и Битнев шли пешком под легким снежком, падавшим с низкого неба редкими хлопьями.
— Сумасшедшие люди эти артисты, — нарушил молчание Андрей Алексеевич.
— Почему ты так решил? — спросил Степанов. Он даже немного обиделся, потому что уже чувствовал себя приобщенным к искусству.
— Вследствие личного общения, — отрубил Битнев.
— Да ты ни с кем особенно близко не общался. Разве что с билетершей.
— А мне хватило.
Они подошли к афише Большого.
— А ты разве не понял? Старуха-билетерша — это воплощенное будущее тех, кто сегодня считается красивым и знаменитым.
— По-моему, мы дождемся еще одного трупа.
— Труп как следствие театральных разборок?
— Вот именно.
— А тебе Даниил Евгеньевич еще не сказал?
— Не сказал что?
— Нам предстоит выслеживать Снегурочку до тех пор, пока мы ее не поймаем.
— Может быть, только ты и будешь караулить?
— Да нет, мы оба.
Дома Степанов поссорился с Машей и наорал на Чумарика. Жена обиженно поджала губы и примолкла.
— Где Николай? — сердито спросил Василий Никитич, устраиваясь на диване с газетой.
Сын услышал и появился из своей комнаты.
— Уроки сделал? — Степанов продолжал сердиться.
— Папа, ты что? Уроки — в школе. А в институте — курсовые и рефераты. А сей- час вообще каникулы.
Пекинес путался под ногами. Маша подхватила собачку на руки и унесла в спальню.
Ужин прошел в неловком молчании. Сын как будто что-то хотел сказать отцу, но не решался. Степанова нервировали отчаянные взгляды, которые Коля то и дело бросал на него. После еды он сам отозвал сына в коридор:
— Говори, что там у тебя стряслось?
— Я скажу, только пойдем ко мне.
Они вошли в комнату Николая и плотно прикрыли за собой дверь. Собравшись с духом, сын спросил в свою очередь:
— Пап, ты уже догадался?
— О чем я должен догадаться? — Степанов искренне недоумевал. Сейчас ему хотелось посмотреть очередную трансляцию хоккейного матча. Он не думал, что сын сообщит ему что-нибудь интересное.
Николай подошел к отцу совсем близко, наклонился к его уху и прошептал:
— Певица Томская жива.
Удивленный Степанов невольно опустился в кресло, мягко освещенное светом торшерной лампы.
— То есть как это жива? — Но он уже и сам понимал, что сын всего лишь прямым текстом озвучил смутные подозрения.
— Ну, предположим, жива…
— А похоронили не ее.
— Кого же?
— Ну, ту тетку, которая на соседней кровати лежала.
— Ты уверен?
— Да.
— Почему?
— Потому что мы с Юркой все это устроили.
— Таблички поменяли?
— Нет, кровати. Они же на колесиках.
— Зачем? Глупо.
— Да мы пошутить хотели. Юрка говорит: «Давай проверим, заметит твой отец подмену или нет, то есть настоящий он следователь или липовый».
— Кто липовый следователь? Я?
— Да нет, ты не думай.
— Хорошенькие шуточки. За такие шуточки надо из института исключать.
— Прости. Я ведь и на похороны приходил. Тайком. Смотрю, у тетки кольца обручального нет.
— Предположим, кольцо украли.
— Тогда бы след на пальце остался. Нет, не ту похоронили. А тут еще это горе с Юркой. Вот я тебе во всем признался, и мне легче стало.
Василий Никитич нервно расхаживал по комнате. Больше всего ему хотелось сейчас разбить компьютер, который он сам же и подарил сыну.
— Ты понимаешь, что вы наделали? Вы обманули общественное мнение. Галина Томская была знаменитой певицей, имела государственные награды. Вот что теперь делать? Что мне с тобой делать? Заявить на тебя в милицию? На родного сына?
В дверь тихонько поскребся пекинес. Затем раздался голос Маши:
— Что у вас там, мальчики? Секретничаете?
— Ничего, мама. Отдыхай, — откликнулся Николай.
Маша, ничего не ответив, отошла от двери вместе с собачкой.
— Ты почему матери грубишь? — сердито спросил Степанов.
— Извини. Но нельзя ведь, чтобы она узнала.
Конечно, сын был прав. Степанов тяжело поднялся с кресла.
— Ты хоть понимаешь, что ты наделал?
— А что? То есть я понимаю, но…
— Ничего ты не понимаешь. Из-за этой вашей дурацкой шутки Юрку убили, а теперь твоя очередь!