9. Странный муж Перегожина
Другой заместитель прокурора, Захар Перегожин, на больничной койке имел вид страдальца. Голова перебинтована, кислое выражение лица, слабые жесты. Он не обрадовался ни букету из ярко-красных плотоядных орхидей, ни корзинке с голубыми фруктами, которые Цаплин поставил на его тумбочку.
– А чего так долго? – спросил он капризным тоном.
– Что? – не понял Цаплин.
– Не приходили. Уже день клонится к вечеру, а от родной прокуратуры все никто не соизволит навестить.
– Извините. А вы ждали?
– А то как же! Кстати, сам-то не собирается заглянуть?
Цаплин растерялся.
– Он мне ничего не говорил. Вот, поручил мне охватить заботой раненных товарищей.
Перегожин пренебрежительно скривился.
– Вас – это, конечно, хорошо, но мне нужно переговорить с ним.
Перегожин даже не пригласил Цаплина сесть и тот, раздосадованный таким высокомерием заместителя прокурора, взял табурет сам сел возле кровати.
– У вас что-то еще? – спросил он.
– Да. Мне поручено вести дело о несчастном случае, и я хотел бы задать вам пару вопросов.
Перегожин ленивым жестом взял голубой банан и принялся задумчиво счищать с него кожуру. Этот сорт вывели в Эквадоре специально в честь победы российской гей-революции. Стоили они баснословно дорого, хотя по вкусу почти ничем не отличались от обычных, и покупали их немногие. Злые языки болтали, будто как такового голубого сорта не существует – просто банановые пальмы поливают разведенной детской синькой, вот плоды и вырастают голубыми. В ответ министерство сельского хозяйства Эквадора разразилось гневным ответом, где выдало часть секретов выращивания необычных фруктов. А под конец заявило, что голубые бананы можно солить, как огурцы, что невозможно с бананами обычными, желтыми. И это лучше всего доказывает, что речь идет об отдельном сорте.
Прослышав про это, некоторые попытались заквасить голубые бананы и выявили еще одну их особенность – в соляном растворе те становились розовыми. Они действительно напоминали по вкусу малосольные огурцы, но не хрустели. Из этого был сделан вывод, что солить голубые бананы не следует – дорого, а толку нет. Огурец под водку все равно
лучше, к тому же он нейтрального зеленого цвета, который ни с чем не ассоциировался.
Перегожин откусил банан и мечтательно зажмурился.
– Ммм! – промычал он. – Вот это, я понимаю, фрукт! Настоящий гейский дар природы!
Цаплин мысленно поморщился, но на лице его не дрогнул ни один мускул. “Мог бы и угостить, жлоб”, – подумал он.
– Ну, так как? – спросил Цаплин. – Насчет вопросов?
– Задавайте, – разрешил Перегожин и откусил еще кусок банана. – Только недолго – мне нельзя волноваться.
– Я постараюсь покороче, – вежливо заверил его Цаплин. – Не заметили ли вы вчера чего-нибудь подозрительного?
– Что вы имеете в виду?
– Ну, не показалось ли вам, что все произошло не само по себе.
Перегожин был занят бананом и до него не сразу дошел смысл вопроса. “Господи, как таких тупых берут в заместители прокуроров?” – подумал Цаплин.
– Конечно, показалось, – сказал, наконец Перегожин. – Еще как показалось. Одни полезли на стену, а другие – нет? Почему?
– Да, почему? – повторил Цаплин.
– Может быть, те, кто не полез, знали, что она упадет? Как вы считаете?
Цаплин мученически вздохнул.
– Наверное, по сценарию им не надо было штурмовать Кремль. Большинству, кстати, следовало оставаться внизу и изображать шум толпы. У вас, вот, какая роль была?
– В толпе, – признался Перегожин.
– А почему полезли?
– Не мог удержаться – революционный порыв масс. Мне не довелось участвовать в той революции, так, думаю, хоть здесь отмечусь.
– Не стоило.
– Теперь я и сам это понимаю. Но все-таки, стена не должна была упасть. Как-никак, сибирская лесбеница.
– Сибирская, кто? – не понял Цаплин.
– Лесбеница – порода дерева. Я слышал, как рабочие говорили.
– Нет такой породы, – поправил его Цаплин.
– В самом деле? – удивился Перегожин, метко бросив банановую кожуру в корзину для мусора. – А какая есть?
– Сибирская лиственница.
– Очень жаль. Лесбеница звучала бы красивее. Надо переименовать это дерево в честь наших верных сестер.
– Может быть, – согласился Цаплин. – Но вернемся к делу. Не было ли в толпе каких-то подозрительных возгласов, криков и тому подобного? Или среди рабочих, которые строили декорации?
Перегожин задумался. Цаплин ждал.
– А не знаете, голубые апельсины еще не вывели? – вдруг спросил он.
– Не знаю, – мрачно ответил Цаплин
– А занятно было бы откушать и их. Я, прямо, чувствую, как от банана в меня вливается энергия Цы.
Цаплин промолчал.
– Крики, говорите? – вернулся к вопросу Перегожин. – Подозрительных не было, только ужас. Но, собственно, я под щитом лежал, там не очень-то что и услышишь, только мат и проклятия. Слушайте, а вам не кажется это символичным?
– Что?
– Ну, декорации валятся на людей в канун нашего праздника. Может, небеса на нас прогневились и это дурной знак?
“Кажется, он круглый дурак”, – подумал Цаплин. Дальнейшая беседа явно теряла смысл, и он стал думать, как ее завершить.
К его счастью в коридоре послушался топот нескольких человек.
– Ну, где он тут? – сильным голосом произнес кто-то, и дверь распахнулась.
В палату размашистым шагом вошел высокий обильно накрашенный человек в плаще из собачьих перьев, расшитом черным жемчугом. Пернатые собаки были очень редкой породой, выведено специально для представителей гейского гламура и одежда из них стоила баснословно дорого. Только верхний слой богемы мог себе позволить ее покупать.
Популярный певец Ореникс Изумрудо был одним из них. Он скользнул по Цаплину надменным взглядом и сразу бросился к кровати больного.
– Мой дорогой! – вскричал он. – Как же так? Я прилетаю из Сеула, а мне говорят, что ты в больнице и очень плох. Как твое здоровье? Неужели все так ужасно?
– Нет, Оря, уже лучше, но мне было так одиноко без тебя. Обними меня, – ответил Перегожин хнычущим голосом.
Певец пал на колени и сгреб свою вторую половину в охапку.
– Ну, ну, теперь все будет хорошо, я не никому не дам тебя в обиду. Ах, мой дорогой Заха! – он громко чмокнул его в щеку.
Следом за певцом в палату проникла его свита из журналистов светских новостей. Засверкали вспышки фотоаппаратов, засуетились телеоператоры. “Только бы этот дурак не разболтал своему благоверному, что произошло вчера во дворе прокуратуры”, – подумал Цаплин и почел за благо убраться из палаты.