19. Продавец газированного счастья
За ночь Цаплина посетили новые догадки. На следующий день без пятнадцати шесть он, вооруженный мощным армейским биноклем, входил в кабинет Тамаркиной. Она улыбнулась ему, как старому знакомому.
– Вам опять понадобилась справка, брат?
– Нет, сестра, я только хотел бы воспользоваться вашим окном, если не возражаете.
Она удивленно вскинула брови.
– Воспользоваться – как?
– О, нет, я не собираюсь из него прыгать и тем самым сводить счеты с жизнью, не волнуйтесь, – успокоил ее Цаплин. Просто полюбуюсь некоторое время открывающимся видом.
– Да, но…
– Я не помешаю. Обещаю вести себя тихо. К тому же, это недолго.
Тамаркина пожала плечами.
– Ну, если это так необходимо…
– Совершенно необходимо, – уверил ее Цаплин. – Спасибо, я знал, что вы не откажете.
Тамаркина углубилась в работу, а Цаплин уселся за ее спиной на широкий подоконник и стал наблюдать за родной прокуратурой. Величественное здании отсюда открывалось во всей своей красе. На каждом из шести уровней сужающейся кверху ступенчатой пирамиды между окнами стояли статуи богинь правосудия. Говорили, что всего их тридцать три, но ему всегда было лень сосчитать, так ли это на самом деле. Среди них не было ни одной, похожей на другую. Прежде всего, они отличались ростом. Одни фигуры были вытянуты в длину метра на три, а другие имели рост двухлетнего ребенка, третьи же были нормального человеческого размера. Не все имели в руках мечи, оружие разнилось от статуи к статуе. Одна стояла с вилами, другая – с крестьянским цепом, третья имела в руках косу, четвертая – автомат Калашникова, у пятой имелся кистень, а шестая раскручивала над головой пращу. Также не все из них стояли на ногах. Некоторые кувыркались, другие делали стойку на руках, еще одна пыталась прыгнуть вниз с трамплина, а четвертая стояла на плечах у пятой.
Архитектор здания, старый знаменитый Коловоротов, говорил, что это для того, чтобы люди не трепетали перед законом, а относились к нему, как к старому доброму другу – строгому, но справедливому.
Последняя Фемида стояла на стеклянном куполе здания и играла на трубе. Таким образом, она символизировала торжество правосудия.
Но сейчас Цаплина интересовали не все эти изыски, а только входная дверь родного учреждения. От нее вели ступеньки прямо на тротуар, мимо проходили люди. Он слышал, что раньше в Москве здания прокуратур было принято отгораживать от улицы заборами из металлических прутьев, но теперь это считалось дурным тоном. Органы власти должны быть ближе к людям, если они хотят, чтобы люди их любили. Достаточно и охраны на входе, забор – это лишнее.
Цаплин посмотрел на часы – близился конец рабочего дня, сейчас прокурорские начнут выходить из здания. Мимо текла праздная толпа. Цаплина интересовал момент, когда Беспокойный мог видеть Отступника. Он изучил журнал посещений прокуратуры за последние дни и не обнаружил там никаких посторонних людей. Приезжали полицейские,
судейские, люди из Подсчетной палаты, руководители министерств и крупных госкомпаний.
Вряд ли кто-то из них мог быть автором жалобы. Хотя бы потому, что эти люди жили в совершенно обособленных районах и не могли являться соседями Дешевки и Шалавы.
Из прокуратуры стали выходить ее сотрудники. Сначала показались прокурор и его заместители. Так теперь было принято повсюду – первым домой уходит руководство, потом топ-чиновники, а затем всякая мелочь.
Главные начальники расселись по синим автомобилям, в цвет прокурорского мундира, с золотыми гербами на дверках и отбыло домой. Мигалок и крякалок при новой власти не существовало. Но и совсем уж без спецсигналов обойтись было нельзя. В самых глухих и безнадежных пробках на крышах автомобилей вспыхивала голограмма, изображающая
полыхающий пожар. Горю, мол, братцы, пропустите. И водители расступались, хотя никто их к этому не принуждал. Сами понимали, что едет государственный человек и по важным делам.
Тонированных стекол тоже не было. Скрывать стало нечего и не от кого. Наоборот, чтобы граждане могли получше рассмотреть, кто сидит в машине, боковые стекла делали увеличительными. Они слегка искажали изображение, меняя пропорции, но зато позволяли издалека увидеть, пассажира. Один раз Дума чуть было не приняла закон, чтобы наносить на автомобили важных чиновников их фамилии с названием должности, но затем посчитала, что это было бы нескромно, и отклонила законопроект. Действительно, зачем выпячивать свое положение, если при новой власти все равны? Это на работе он начальник, а, выйдя на улицу, сразу становился таким же как все, равно как и на дороге. Единственным знаком отличия теперь стало уважение людей. Если они узнают тебя и приветствуют – хорошо, заслужил, значит. Но если отворачиваются и делают вид, что не знают – сам виноват.
Даже президент Алексеев, следуя европейским традициям, нисколько не отличаясь от остальных, и стоял в пробках, если позволяло время. Но когда уже бывал совсем цейтнот, вроде запланированной встречи с иностранными руководителями, тогда его водитель включал “пожар” на крыше. А вот охране Алексеева “пожар” не позволялось включать никогда, и нередко Алексеев уносился вдаль один, а охрана оставалась на месте, двигаясь в общем потоке.
Прокурорское начальство разъехалось, настал черед простых служащих. Сначала вышли начальники департаментов, потом – отделов, за ними – следователи по особо важным, потом простые “следаки”, потом чиновники пониже. Последними здание покидали повара, уборщицы и охранники. Закрывал прокуратуру на большой ключ кривоногий сторож дядя Миша, клал его под синтетический коврик на пороге и уходил домой. До утра здание вымирало. А утром первым приходил другой сторож, криворукий дядя Петя, и отпирал дверь.
Цаплин внимательно наблюдал за тем, кто проходит мимо прокуратуры в тот момент, когда ее покидали чиновники. Люди обходили прокурорских, не глядя на них, и торопились дальше. Иногда, правда, налетали на них и рассыпались в долгих извинениях.
“Галантный все-таки народ – геи, – подумал Цаплин. – Раньше, говорят, в таких ситуациях слышался мат и взаимные оскорбления, иногда переходящие в потасовку и даже стрельбу из травматического оружия. Особенно этим грешили кавказцы. А теперь? Одна вежливость.
Он заставил себя не думать о постороннем и сосредоточиться на текущей задаче.
“Где-то здесь и в это время должен был стоять Беспокойный и глядеть на наших людей, – думал Цаплин, – иначе в лицо никого не запомнить”. Но на тротуаре не было ничего такого – ни будки постового, ни табачного киоска, ни даже лотка с газетами. Пресса давно уже поступала на гаджеты, но, как ни странно, остались еще любители пошелестеть бумагой в руках. Не было и зевак, которые, раскрыв рот, пялились бы на прокурорских, что и неудивительно. Чего на них смотреть? Это же не эстрадные звезды.
Пару раз по тротуару проехали велорикши, предлагая чиновникам свои услуги. Никто на них не польстился, и они уныло покатили дальше.
Внезапно в общей картине наметилось некоторое оживление. Толкая перед собой тележку, показался продавец “Напитка вечной молодости”, как его называли в рекламе. По мнению Цаплина, это была обычная смесь из нескольких фруктовых и овощных соков с аскорбиновой кислотой, но по телевизору шла массированная реклама, предписывающая мутному пойлу прямо таки чудодейственные свойства – он и потенцию поднимает, и морщины разглаживает, и мозоли размягчает, и делает брюнеток блондинками, равно как и наоборот, а рыжих – сразу седыми. Но, самое главное, напиток, будто бы, не давал стареть.
У лотка, несмотря на немаленькую цену напитка, немедленно образовалась очередь. “Ты только посмотри, как на наших действует телевизионная реклама!” – удивился Цаплин. Сам он никогда напиток не пробовал, поскольку пару раз хлебнул его предшественников – “Нектар постоянной радости” и “Вытяжку здоровой жизни”. Те тоже, согласно рекламе, обещали многие чудеса и благости, а вызвали только расстройство желудка и изжогу, которую пришлось гасить пищевой содой.
Несмотря на популярность напитка в среде прокурорских клерков, трудно было представить, чтобы это “чудо” могли пить прокурор или его замы. Хотя, как знать.
Цаплин подкрутил резкость и едва не присвистнул – Саид Ахмедов выпил сразу два стакана, а Севрюгин и Гека Шнайдер – по одному. Далее к продавцу потянулись незнакомые Цаплину люди.
“Следовательно, – размышлял он, – продавец вполне мог запомнить их в лицо”.
Когда продавец подавал стакан Саиду Ахмедову, его нечаянно толкнул проезжающий мимо велорикша, продавец уронил стакан, тот разбился и забрызгал форменные синие брюки Ахмедова. Ткань моментально превратилась в зеленую. Ахмедов бросился оттирать ее носовым платком, смоченным в минералке, но это не помогло – зеленые пятна сделались только шире. “Вот какая сила у напитка вечной молодости, – удивился Цаплин. – Все правильно, молодость – это весна, а весна – это зелень”.
Форменные брюки Саида явно восстановлению не подлежали. Если бы Цаплин находился сейчас рядом, он предложил бы тому вылить на форму еще пару стаканов чудо-жидкости, чтобы она вся сделалась зеленой, а после этого идти в пограничники – там как раз в такой и ходят, только погоны другие.
Впрочем, в прессе сообщалось, что руководители гейских государств ведут переговоры об отмене границ между своими странами, поскольку все геи – братья, и не на бумаге, а на деле. Им нечего делить с соседями и не от кого отгораживаться. Когда все детали нового устройства границы обсудят, пограничников уберут, а рубежи обозначат лазерным лучом. И ни один гей их не нарушит без разрешения, потому что законы уважает.
Следующим этапом, писали газеты, будет кардинальное сокращение армии. Зачем содержать уйму солдат и техники, если геи все равно не собираются между собой воевать? Войска нужны только на случай конфликтов с гетеросексуальными странами, но, учитывая их слабость и неразвитость, там можно обойтись малыми силами. А сэкономленные деньги пустить на развитие науки, культуры и здравоохранения.
“Эх, если бы не остатки гетеросексуалов, у нас и уголовной преступности почти не было бы, – подумал Цаплин. – Ведь кто такие уголовники? По статистике, гетерасты, больше чем на девяносто процентов. Все неприятности и конфликты идут от нрава их агрессивного, от желания быковать, отнимать у соседей и вести запретную торговлю. Но, ничего, прогресс не остановить – выведем и их. Иначе и быть не может. Да они и сами вымрут и через два-три поколения исчезнут, как мамонты”.
Мимо прокуратуры прошла, ни на кого не глядя, беременная баба и привлекла к себе всеобщее внимание. Беременность могла означать либо то, что ее кто-то незаконно обрюхатил, либо что она является суррогатной матерью.
Суррогатки в больших городах, где вовсю работали родительные комплексы, уже считались варварством. Зачем подвергать женщин такому непрерывному стрессу на протяжении более полугода, когда все делается искусственным путем? Это где-нибудь в глухих углах, оторванных от цивилизации – там иногда прибегали к их услугам, и многие женщины подрабатывали таким образом.
Но в столице суррогатку надо было искать днем с огнем. Значит, оставалось первое – тетка занималась запрещенным сексом с лицом противоположного пола. За это сажали на три года как одного, так и другого. То, что она пока разгуливает на свободе, могло означать либо что ее изнасиловали, и тогда она не виновата, либо что суд над ней пока идет, и решения еще не было. Впрочем, все гетеросексуалки в случае беременности рытались прикрыться изнасилованием, чтобы не выдавать партнера, но не у всех получалось. Правила были жесткие – об изнасиловании надо было заявить в полицию сразу, а если этого не сделать, веры потом не было.
В любом случае, беременным разрешали родить, раз уж так случилось, но понести заслуженное наказание все равно потом приходилось.
Прокурорские молча провели ее осуждающими взглядами. Такие женщины, даже если они и были ни в чем не виноваты, подавали дурной пример, вызывавший брожение в народе. Некоторое сестры, которые послабее духом, начинали прикидывать, что если забеременеть, а потом отсидеть, то натуральный ребенок все равно останется, а это совсем другое дело, нежели искусственный. У мужчин-то он свой, а у женщин? Не пойми чей. Беременная прошла, едва не задев Саида плечом и, как показалось Цаплину, пристально глядя ему в глаза, а тот, едва взглянув на нее, тут же отвернулся и заторопился домой в своих наполовину зеленых штанах, даже не став выяснять отношения с продавцом напитка на предмет возмещения расходов на покупку новой формы.
Лоточник тоже внезапно свернул торговлю, хотя еще несколько человек, несмотря на печальную судьбу штанов коллеги, хотели утолить жажду эликсиром молодости. Он покатил свою тележку вслед за женщиной и вскоре оба пропали из поля зрения. Цаплин едва успел запомнить номер тележки – 813.
Когда он, спешно простившись с Тамаркиной, выбежал на улицу, у прокуратуры уже никого не было. Коллеги разошлись, а беременной женщины и лоточника и след простыл. Цаплин пошел быстрым шагом в ту сторону, где они скрылись, никого не нашел. Они могли повернуть в любой из переулков, и прочесать их все он был не состоянии. Могли зайти в любое кафе. Хотя, нет, лоточник со своей тележкой вряд ли. Очень специфический получился бы из него клиент.
Цаплин порыскал по прилегающим улицам еще немного, устал и зашел в кафе сам. Взяв пива, задумался. Итак, что он увидел? Продавец шарлатанского напитка отирался у прокуратуры, видел всех выходящих с работы и вполне мог оказаться Беспокойным. Жалко, что не удалось разглядеть его лица. Зато он узнал только номер тележки. И то хлеб. Теперь надо будет выяснить, кто из продавцов работал сегодня в районе прокуратуры, поговорить с этим человеком и вытянуть из него все. А потом показать ему фотографии подозреваемых, и пусть укажет на Отступника. А заодно опишет Дешевку и Шалаву. После этого дело будет в шляпе.
И, кстати, кто та беременная, взгляд которой так смутил Саида? Может, он развлекался с ней раньше?
Внезапно, на другой стороне улицы Цаплин увидел тележку с напитком, которую продавец, одетый в короткую белую курточку работника общепита, как ни в чем не бывало, толкал в сторону прокуратуры. “Вот наглость! – удивился он. – По второму кругу пошел”.
Цаплин выбежал на улицу. Продавец никуда не спешил, но времени искать подземный переход, чтобы перейти на ту сторону все равно не было. Цаплин сорвал с головы фуражку внутри которой был нарисован, как и у всех правоохранителей, знак “Стоп”, включил подсветку по внутренней стороне околыша, поднял ее над головой и, показывая водителям, пошел через дорогу. Движение было не очень оживленным, машины сразу же остановились. Правоохранителей уважали все. И не из-за их служебного положения, а по внутренним побуждениям. Граждане знали, что это честнейшие люди, не берущие взяток, которые порой рискуют жизнью и вершат закон. Как таких не уважать?
Продавец напитка ушел вперед и не заметил маневр Цаплина. Он стал к дороге спиной, разложил торговую точку, раскрыл над ней прикрепленный к тележке зонтик и стал зазывать покупателей.
– А вот напиток вечной молодости! Кому напиток вечной молодости? Кто пьет наш напиток, тот никогда не постареет, всегда будет сильным, ловким, здоровым и смелым!
Цаплин подумал, что тот мог бы придумать призывные крики и поинтереснее. Например: “От нашего напитка либидо никогда не даст вас в обиду” или что-нибудь в этом роде.
Он достал из кармана удостоверение и показал продавцу.
– Сворачиваем торговлю! – распорядился Цаплин.
– А в чем дело? – возмутился тот. – У меня есть все разрешения, и я еще сегодня план не выполнил.
– Сейчас объясню, – пообещал Цаплин и показал на пластиковый стакан. – Налей-ка!
Бурая жидкость потекла из крана. На ее поверхности в стакане лопались пузырьки углекислого газа, поднимающиеся со дна. От обычной газировки напиток отличался только тем, что пузырьки были больше и лопались громче. Шум от них стоял довольно сильный, различались отдельные хлопки.
Цаплин не стал пить, а выплеснул немного напитка на рукав белой куртки продавца. Намокшая ткань тут же стала фиолетовой, а граница между пятном и незатронутым участком сделалась ядовито-желтой. Выглядело это довольно красиво, но продавец не оценил.
– Что вы делаете?! – возмутился он – Это новая куртка!
– Плевать на твою куртку! Чем торгуешь? Зачем людей травишь?
– Это действие витаминов, – стал оправдываться тот.
– А это? – спросил Цаплин и вылил немного жидкости на его черные ботинки.
Носки обуви тут же загнулись, наподобие восточных туфель, и поменяли цвет – стали красными.
– Вы так испортите весь мой гардероб! – жалобно сказал продавец. – Разные материалы реагируют на напиток по-разному. Но когда пьешь, действие у него все равно правильное – молодость возвращается.
– А какого цвета становится желудок человека?
– Не знаю, – ответил тот, – внутрь не заглянешь. Да это и неважно – никто еще не жаловался, что ему не помогло.
– Может, они просто умерли? – предположил Цаплин.
– Да что вы такое говорите, бог с вами! – замахал тот руками.
– Или потеряли способность говорить?
– Не наговаривайте на наш продукт, я сам его употребляю
– Ну и как? – вкрадчиво поинтересовался Цаплин
– Не жалуюсь.
– Насколько помолодели?
– А сколько бы вы мне дали?
– Лет сорок пять?
– Пятьдесят восемь не хотите?
– Нет, не хочу. Это еще ничего не доказывает. Может, вы правильно питаетесь и занимаетесь спортом?
– Ем все подряд, и никогда ничем не занимался.
– Ваши слова могут быть просто рекламой.
– Нет, так оно и есть, – заверил его продавец.
– Ладно, это неважно. Почему вы у прокуратуры уронили стакан? Это был знак?
– Какой прокуратуры, какой стакан? – не понял тот.
Цаплин молча показал в сторону родного учреждения.
– А-а, так это четная сторона! – понял тот. – Мы там не работаем.
– И что, полчаса назад там были не вы?
– Нет.
– А кто?
– По той стороне ездит ООО “Дикая жажда”, у них и спрашивайте.
– А вы, тогда, кто?
– Мы? АОЗТП “Пей, Москва, пей”, – он показал на свой зонтик, на ободе которого все это было написано.
– Что означает АОЗПТ? – спросил Цаплин, который был не силен в бизнесе.
– Акционерное общество закрыто-приоткрытого типа.
– Это как?
– Обычно мы для чужих закрыты, но иногда приоткрываемся.
– Кто ездил сегодня по той стороне от “Дикой жажды”?
– Не знаю, там меняются два человека. Обычно, мы встречаемся за квартал отсюда, приветствуем друг друга, и едем дальше. А сегодня от них что-то никого не было. Я даже сам удивился.
– Он мог свернуть с маршрута?
– Мог, но какой смысл? Там одни переулки без людей, а самое оживленное место здесь.
“Зря я не заглянул в переулки, а сейчас уже поздно”, – подумал Цаплин.
Он отпустил лоточника и пошел домой.