На столе зазвонил телефон и Цаплин вернулся в комнату.
– Егор Александрович, – напомнила механическая секретарша отдела Ирра, – в девять часов у нас встреча с депутатом Александром Филатовым.
– Где? – спросил Цаплин, зевая.
– Во Дворце юстиции
– Мне что-то не очень хочется туда ехать, – произнес Цаплин.
– Нужно, – строго сказала секретарша. – Там соберутся все сотрудники городской и районных прокуратур. Явка под роспись.
– А чего ради? – поинтересовался Цаплин. – Да еще так рано?
– В рамках подготовки юбилейных торжеств. Наш идеологический отдел за этим следит пристально.
Цаплин вспомнил Коленвалова – высокого и мрачного заместителя прокурора по идеологии. Тот всегда ходил в наглухо застегнутом синем мундире и никогда не улыбался. Его пронзительный взгляд бывшего полицейского искал в каждом противника гейского режима, хотя в горпрокуратуре их по определению не могло быть. Народ поговаривал, что при старой власти Коленвалова не раз крепко били на гей-парадах, и по этой причине не было у него врагов злее, чем активные гомофобы прежнего образца. Над этой его странностью все посмеивались, поскольку даже ребенку было известно, что таких гомофобов больше не осталось.
Официально, их не было вообще – гетеросексуальные связи запретили через год после революции и теперь мужчины жили с мужчинами, а женщины – с женщинами. Иные варианты сексуальных отношений не допускались. Некоторые, правда, предпочитали в гражданское партнерство не вступать вовсе, но все равно встречались с лицами своего пола.
– А ты, значит, всех обзваниваешь? – спросил Цаплин, соображая, как бы ему отвертеться от непонятного мероприятия.
– Так нам велели, – ответила Ирра.
– Слушай, скажи, что до меня не дозвонилась, – попросил Цаплин.
– Мы не можем говорить неправду, – отказалась она, – от этого перегорают микросхемы.
– Ладно, змея, – вздохнул он, – буду.
Часть дороги ко Дворцу юстиции пролегала через Садовое кольцо. Везде царила радостная суета. Люди вывешивали на балконах радужные флаги, улицы украшали перетяжками с гейскими лозунгами и гирляндами воздушных шаров. И повсюду висели портреты президента Алексеева. Считалось, что именно он принес населению страны, да и всему миру новую счастливую жизнь. Русские, как всегда, долго запрягали, но быстро поехали. Дольше других цивилизованных стран Россия сопротивлялась общей тенденции развития, но затем преобразилась в мгновение ока и оказалась впереди мирового прогресса. И теперь уже не ее осуждали за притеснения ЛГБТшников, а она диктовала всему миру, как следует соблюдать их права.
Как только в России были запрещены гетеросексуальные браки по причине того, что эта форма гражданского союза полностью изжила себя и не приносит человечеству ничего, кроме вреда, так сразу же инициативу подхватили Европа, Америка и другие страны, чье государственное устройство основывалось на демократических принципах. В связи с десятилетием революции предполагалось проведение всемирного гей-парада в Москве, на который ждали не меньше двух миллионов человек со всех стран. Человечество за всю историю не знало столь масштабного события. Естественно, государство прилагало все усилия, чтобы достойно провести праздник. Готовились к нему и правоохранители.
В вестибюле Дворца юстиции уже толпились прокурорские работники со всех межрайонных прокуратур города. Цаплин, то и дело отвечая на приветствия знакомых, направился в актовый зал, чтобы занять место поближе к сцене. Про депутата Филатова он много слышал, но видеть его вживую еще не приходилось. Цаплин знал, что несмотря на почтенный возраст, тот до сих пор заседал в Думе.
Когда зал наполнился людьми в синих мундирах, верхний свет погас и на сцену вышли несколько человек из всегдашнего президиума подобных собраний. Узнать Филатова между ними было нетрудно – он один пришел в черном костюме.
Цаплин ожидал увидеть дряхлого старика с замедленными движениями, но тот оказался бодро держащимся подвижным толстяком с живыми глазами и энергичной речью. Возраст выдавали разве что морщины на лице и волосы с проседью. “А старость ему даже идет, – подумал Филатов. – Это редко бывает”.
Слово взял прокурор.
– Коллеги! Сегодня у нас в гостях депутат Государственной думы, стоявший у истоков первых гей-парадов в России – Александр Филатов!
В зале раздались аплодисменты.
– В эти предъюбилейные дни есть повод вспомнить, как все начиналось. Давайте послушаем нашего гостя.
Под повторные аплодисменты Филатов прошел к микрофону и обвел зал пристальным взглядом.
– Друзья! – начал он. – Я вижу здесь много молодых лиц, которые, наверняка, не застали старое время и знают о прошлом лишь понаслышке. Думаю, для них мой рассказ будет полезен. Да и для людей более зрелого возраста не грех лишний раз вспомнить, как оно все было раньше. Ведь лукавая человеческая память имеет свойство со временем забывать все плохое и помнить только хорошее, поэтому ее нужно иногда освежать. Согласны?
В зале одобрительно зашумели.
– Если у кого возникнут вопросы, можете задавать прямо по ходу, – разрешил депутат. – Я бы хотел, чтобы у нас с вами была лекция с элементами дискуссии.
“А он оратор, – с одобрением подумал Цаплин, – аудиторией владеет на все сто”.
– Времена раньше, скажу я вам, были нелегкими для геев, – продолжил Филатов. – Они вынуждены были таить свою природу, притворяясь так называемыми “нормальными”. Долгое время общество их отталкивало от себя и даже подвергало тюремному заключению. Это происходило не только у нас, но и в просвещенной Европе. Так, в Англии 19-го века за платоническую связь с молодым аристократом был приговорен к двум годам каторжных работ знаменитый писатель и эстет Оскар Уайльд. Заключение разрушило всю его дальнейшую жизнь, после него он был вынужден сменить фамилию и покинуть страну. Последние годы он провел во Франции и умер в нищете.
– Неужели связь была платонической? – спросили из зала.
– Так он утверждал, – ответил Филатов, нисколько не смутившись вольностью спрашивающего. – Но я, если честно, думаю, что дело обстояло несколько иначе.
Некоторые слушатели засмеялись.
– Да и в России геев не жаловали, – продолжил Филатов. – Достаточно вспомнить популярного певца 30-х-40-х годов прошлого столетия Вадима Козина. Дивный голос, скажу я вам, просто дивный! А его дважды сажали по статье за так называемое “мужеложество”.
По залу пронесся возмущенный ропот.
– Или Сергей Параджанов – знаменитейший режиссер, снимавший фильмы, которые завоевывали призы на международных кинофестивалях – он получил пять лет заключения по той же статье, что и Козин, только с добавлением “с применением насильственных действий”.
– Я слышал, он не был настоящим геем, – раздалось в другом конце зала.
– Здесь существуют две версии, – уточнил Филатов. – По одной, он не скрывал от окружающих своей ориентации, а по другой – просто эпатировал их, поскольку был склонен к розыгрышам. Но в то же время существуют воспоминания современников, что в лагере Параджанов, у которого были идейные разногласия с властью, рассказывал ворам, будто трахал исключительно коммунистов при власти и воры его за это уважали. В каждом последующем рассказе Параджанова число коммунистов увеличивалось, и под
конец заключения дошло до нескольких десятков, если не сотен.
В зале опять одобрительно зашумели.
– Так он фильмы снимал или коммунистов? – спросил кто-то.
– Я думаю, и то, и другое, – ответил Филатов.
Все засмеялись.
– Естественно, в те свирепые времена никто и не помышлял ни о каких гей-парадах, – продолжил Филатов. – Наверное, геев, которые бы вдруг сошли с ума и вышли на улицы, чтобы заявить о своей ориентации, власти могли бы встретить и пулеметным огнем.
– Неужели так жестоко? – ужаснулся кто-то.
– Ну, нет, это я слегка утрирую, – поправился Филатов. – Но подавили бы выступление нещадно, не считаясь с поломанными ребрами и перебитыми носами. А через несколько дней все участники обнаружили бы себя в зек-вагонах, следующих на Колыму или в Мордовию.
Впрочем, никаких гей-парадов тогда не существовало ни у нас, ни на Западе. Это мероприятие там появилось много позже – в девяностые годы двадцатого века, а у наc первая попытка провести гей-парад датируется только 2006 годом. Московская мэрия разрешения на него не дала, а все попытки все-таки его провести были пресечены. Но вот уже в 2007 году, ровно 43 года назад гей-парад все-таки состоялся и ваш покорный слуга, – он отвесил залу легкий полупоклон, – в нем участвовал.
Аудитория с уважением притихла, осознав, какой исторический человек стоит за трибуной.
– И вы не побоялись? – последовал вопрос.
– Ну, я был не совсем, чтобы участником, – уточнил Филатов. – Не в прямом смысле этого слова. Просто, к нам приехали депутаты Европарламента, являвшиеся геями, чтобы поддержать наш парад, и я, как депутат Госдумы, решил их сопровождать. Во избежание, что называется, зла.
– Какого зла? – спросил совсем молодой голос. – Ведь уже была демократия.
– Все не так просто. Народ тогда был настроен решительно против геев, – пояснил Филатов. – Противостояли им не только правоохранители, но и всевозможные активисты, защищающие устои нравственности. Причем, все они вели себя очень агрессивно.
– И чем все закончилось?
– Манифестацию разогнали, а депутатов Европарламента слегка поколотили, – вздохнул Филатов.
– Значит, ваше присутствие им не очень им помогло?
– Наоборот, очень! Без меня бы их вообще порвали! Европейцы, они же наивные, они считали, что милиция будет их защищать. Ага, как бы не так! Милиция просто стояла и спокойно смотрела, как толпа отвешивала им удары и толчки. Толпе ведь все равно было, русский это или нет. Им лишь бы выразить свое отношение. И только когда вмешался я – меня ведь знали, – милиция отогнала хулиганов от иностранцев.
– Какое варварство! – раздалось одновременно несколько возмущенных голосов.
– Да, – согласился Филатов, – сейчас в это трудно поверить, но тогда это было в порядке вещей.
Лекция затянулась, слушатели не хотели отпускать депутата, задавая ему все новые и новые вопросы. Наконец, прокурор, взглянув на часы, объявил.
– Коллеги, сегодня, между прочим, рабочий день. Я бы уже подумал и о текущих делах.
Все стали расходиться. Цаплин подошел к Филатову.
– Добрый день! – поздоровался он.
– Добрый, – ответил тот.
– Я вот думаю, – сказал Цаплин, – хорошо все-таки, что были в то время такие люди, как вы, которые нам, геям, помогали.
– Спасибо! – поблагодарил тот. – У меня просто всегда было обостренное чувство справедливости, и я не мог пройти мимо этой проблемы. Не терплю, когда людей делят на первый и второй сорт.
– Слава Богу, теперь уже все устоялось, – сказал Цаплин. – Мир пришел к более справедливому и разумному устройству, нежели это было раньше.
Филатов задержал взгляд на его лице.
– Кого-то вы мне напоминаете, молодой человек, – сказал он, – вот только никак не могу вспомнить, кого именно. Мы с вами нигде раньше не могли встречаться?
– Нет, – ответил Цаплин, – чего не было, того не было. – Но вот мой прадед вполне мог.
– А кто он? – заинтересовался Филатов.
– Владимир Николаевич Вороновский, бывший зампред Госдумы.
– Да что вы говорите! – воскликнул Филатов. – То-то я смотрю, вы в профиль очень его напоминаете. Ну, прямо, вылитый Вороновский в молодости. Мы ведь с ним вместе начинали в девяностых годах. Потом дороги разошлись, но то время я помню, как будто все было только вчера. Боюсь спросить: он что, все еще…
– Жив, – закончил фразу Цаплин.
Филатов радостно захохотал и хлопнул Цаплина по плечу.
– Вот молодец! Ну и как он?
Цаплин пожал плечами.
– Ну, возраст преклонный, сами понимаете. Но современные препараты помогают поддерживать здоровье.
– Это сколько же ему сейчас?
– Сто шесть лет. Но он неплохо выглядит для своего возраста. Что называется, пребывает в ясном уме и твердой памяти.
– А живет с семьей? – спросил Филатов.
– Увы, нет – в уединении, в своей иракской резиденции.
– А почему там?
– Он сам захотел – там теплее, тихая спокойная обстановка, да и поговорить о прежних временах есть с кем. Вы же знаете, правнук Саддама пришел к власти.
– А вы его часто навещаете?
Цаплин потупился.
– К стыду моему должен признать, что давно уже не видел.
– Так навестите, непременно навестите! – воскликнул Филатов. – И привет от меня передайте. А знаете что? Пригласите его к себе выступить, вот, как меня сейчас. Он вам много интересного может рассказать. Мы с ним всегда, так или иначе, выступали за права ЛГБТ-сообщества.
– Непременно навещу, – смущенно пообещал Цаплин, пытаясь припомнить, сколько времени уже не видел прадедушку. Год, два?
Народ уже разошелся, они разговаривали в пустом зале.
– А вы не жалеете? – спросил Цаплин.
– О чем? – не понял Филатов.
– Что поддерживали нашего брата, – пояснил Цаплин. – Ведь вы, как и мой прадед, геями так и не стали, насколько я понимаю.
Филатов слегка смутился.
– Нет, я не стал, – признался он после паузы. – Но дело-то не в этом.
– А в чем?
– Я всегда подспудно чувствовал несбалансированность отношений между мужчиной и женщиной. Не то, чтобы я женщин не любил – любил, конечно, в свое время, но в то же время часто тяготился ими. Женщинам всегда что-то нужно от вас – ваше время, ваши деньги, ваше внимание – вся жизнь, в общем. С потерей денег еще можно было бы смириться, но время стоит слишком дорого, чтобы разбрасываться им просто так. А ведь они требовали не часть времени, а все свободное. И за что? То, что женщины предлагали
взамен, не стоило той цены, которую они за это запрашивали. Да и характер у них – одни склоки и истерики. Женщины сознательно терзали мужчин и были в тягость самим себе. Вы слыхали когда-нибудь поговорку “Интересно в женской бане”?
– Нет, – сказал Цаплин.
– В их банях я, конечно, не бывал – не маньяк все-таки, но на нудистксих пляжах – случалось. И вот там, глядя на них без одежды, я испытывал сильное разочарование. По-моему, им не следовало бы снимать купальники – одежда очень их украшает. И, конечно, они не шли ни в какое сравнение с голыми мужчинами. В чисто эстетическом смысле, мужчины выглядели гораздо красивее.
Наблюдая за ними, я думал: “И это все? За этим мы стремимся изо всех сил и становимся похожими на клоунов, чтобы получить немножко секса? За это мы отдаем все и уподобляемся впоследствии тягловым лошадям, волокущими за собой несоразмерную тяжесть на последнем издыхании?”
– Вы смотрели прямо в корень, – заметил Цаплин.
– Приходилось ли вам читать роман Оруэлла “1984”? – спросил Филатов.
– Нет, но собираюсь.
– Так вот, там есть одна примечательная сцена. Главный герой расспрашивает пожилого прола о его жизни, и тот мало что может рассказать – такой однообразной и скучной она была. Но одно он помнит четко: “После пятидесяти лет меня престали интересовать женщины, – говорит прол герою. – И ты знаешь, сразу стало так легко и свободно”.
Заметьте, никакого сожаления об ушедших в прошлое любовных утехах с ними, а только удовлетворение, что наступила свобода. Морок спал с глаз, их магическая власть закончилась и все встало на свои места – как в детстве до пубертатного возраста. Тогда ведь тоже ничего такого не было, но имелась масса других вещей, делавших жизнь насыщенной и прекрасной.
– Какой она и является сейчас, – поддержал Цаплин.
– Именно, – согласился Филатов.
– Я думаю, таковой она останется и дальше, – подытожил Цаплин. – Назад возврата нет.