Глава 1. Возвращение домой
14 декабря 1993 года
Юрий Иванов проснулся в восемь утра. Потянулся к тумбочке, нашарил сигареты, закурил. Сигареты были так себе. Он посмотрел на пачку, увидел крылатого коня и пренебрежительно поморщился – “Пегас”, даже не болгарские. Купил вчера, не глядя, в каком-то киоске. Но все же лучше, чем “Прима” или “Беломор” с “Памиром”. Иногда он курил и их. Время наступило такое, что выбирать не приходилось. Раньше он предпочитал “Винстон”, потом перешел на болгарские, а теперь – что есть в продаже или на что хватает денег.
Впрочем, сейчас любые сигареты были за счастье. В больнице, откуда его вчера выписали, с куревом вообще была беда. Других пациентов навещали родственники, приносили передачи, а его – никто. Галина и нос боялась показать. Чувствовала, наверное, свою вину. Ведь это она же и спровоцировала его на скандал, а когда он потерял контроль над собой, вызвала “скорую”. Так он и очутился в психиатрическом отделении. Но он не псих, вовсе нет. Нрав просто крутой и новоиспеченная жена не могла этого не знать.
Эх, бабы, всю жизнь с ними одни проблемы! Да и жизнь-то его наперекосяк пошла из-за баб. По крайней мере, из-за одной из них. Когда же это случилось? Давно, тридцать лет назад, тогда ему исполнилось тридцать семь. Дрянная девка подвернулась, развратная и до денег падкая. Переступила через него и пошла себе дальше, а карьера его из-за истории с ней сломалась и остановилась, как негодные напольные часы с маятником в деревянном корпусе – красивые, а не идут. Вот так и он.
В неврологии его лечили какой-то жуткой дрянью, от которой коробило по страшному. И доказывать что-либо врачам было бесполезно. “Мы лучше знаем, что вам требуется, больной, терпите”, – такой был их обычный ответ. Или просто слушают, кивают, улыбаются, а потом все равно назначают эти хреновы уколы. После них уже не чувствуешь себя человеком – так тряпка безвольная, вечно сонная и заторможенная. Но все же выписали через месяц. Разобрались, что лечить нечего.
Галину дома он не застал – у нее своя квартира, там она обычно и сидит. К нему заезжает порой на пару часов. Звонить не стал – сильна была обида. Пропади она пропадом, так называемая жена! Пусть и вовсе больше не приходит. А что? Расписались они недавно, она тут не прописана, квартира эта его – как пришла, так и ушла. Точно, надо сказать ей, чтобы собирала манатки.
Иванов выпустил в потолок последнее кольцо дыма, загасил окурок в пепельнице и огляделся. В комнате был почти разгром, на который он вчера не обратил внимания – очень хотелось спать, он даже не включал верхний свет. “Это что, все я натворил? – удивился он. – Неужели, когда скандалил?”
В это трудно было поверить. Он кричал, конечно, потому что она его завела, ходил за ней, пытаясь что-то доказать, но, чтобы ронять кресла? Двигать шкафы? Никогда такого не было. И уж тем более не мог он срывать обои за ними. Ох ты, мать честна, это же теперь в порядок приводить придется!
Иванов сунул ноги в тапочки и пошел в ванную. Щелкнул выключателем, но свет не зажегся, перегорела лампочка. Ему пришлось искать умывальник на ощупь. Колючая струя холодной воды взбодрила его, мысли прояснились. “Нет, шкафы я точно не сдвигал, – подумал он. – Кто это сделал? Она искала припрятанные деньги?” Она ведь не верит, что у него нет тайной кубышки. “Ты по заграницам поездил, – говорит, – на больших должностях служил – неужели ничего не накопил?”
Дура! Не получилось накопить. На жизнь красивую да на баб все уходило, про старость и не думал особо, пенсия, считал, будет хорошая. А зря, как оказалось, не думал. Старость – она тоже часть жизни и к ней готовиться надо. Главное, она подкрадывается незаметно. То ты конь и гарцуешь себе по чужим постелям, думая, что так будет всегда, а то вдруг раз – и развалина. Не так, конечно резко, но переход происходит достаточно быстро.
И вот нет уже ни работы, ни женщин, ни зарплаты, инфляция бешеная, сбережения обесценились, пенсия сжалась, словно шагреневая кожа. Отлаженный десятилетиями социализм уже два года, как сломали и выбросили, а на его место взгромоздился корявый и капитализм, или, как его стыдливо теперь называют “рынок”! А он, “рынок” этот и знать ничего не желает о социальных обязательствах предшественника. Все, живите, как хотите! На дворе 1993 год, забудьте о прошлом.
Иванов вытер лицо и пошел на кухню. Так и есть – в холодильнике шаром покати, на кухонном столе пыль, в вазочке лежит несколько пакетиков растворимого напитка “Юпи”. Тьфу, мать же твою!
Он порылся в скользких упаковках, выбрал арбузный и развел водой из-под крана. Выпил два стакана. Сушняк после вчерашнего прошел, но голод остался. Однако надо позавтракать чем-то более существенным. В магазин идти не хочется, но делать нечего.
Некоторое время он смотрел в окно, выходящее во двор и собирался с мыслями. Так, сначала в магазин, потом купить газет в киоске, потом найти пива на день, а планы на вечер сложатся сами собой.
Во входной двери заскрежетал ключ, было слышно, как она приоткрылась. Иванов обрадовался – если жена принесла продуктов, идти натощак никуда не придется.
– Это ты? – спросил он, полуобернувшись.
Дверь вдруг резко захлопнулась, и с лестничной площадки послышались удаляющиеся торопливые шаги. Не разобрать, мужские или женские. Кто-то уходил, почти убегал. “Испугалась она, что ли?” – мелькнула недоуменная мысль.
Он кинулся в прихожую, рывком распахнул дверь. За ней никого не было. Гудел мотор лифта, кабина опускалась вниз.
Он позвал он еще раз, как будто жена могла услышать его в лифте.
Сообразив это, он поспешно вернулся на кухню, открыл окно и высунулся наружу, надеясь увидеть Галину, когда она будет выходить из подъезда. Но из дверей, спустя минуту, появился какой-то плотный мужчина в кепке и куртке со светлым меховым воротником. Не поднимая головы, он сунул руки в карманы и быстрым шагом направился со двора. Затем вышла старуха с тележкой и сразу за ней – подросток со школьной сумкой. Больше не было никого.
Замерзнув на холодном декабрьском ветру и поняв, что больше никого не будет, Иванов закрыл окно. “Значит, она выскочила из подъезда раньше, – решил он. – Боится, чувствует себя виноватой! Но поговорить рано или поздно придется, тут хоть бегай, хоть не бегай”. Трогать ее он, конечно, не станет – просто укажет на дверь, и дело с концом. Чем скорее, тем лучше. Сейчас он думал, что лучше не иметь никакой жены, чем такую.
Иванов отправился по комнатам, посмотреть, где лежат ее вещи. Их оказалось немного – несколько платьев на вешалках, какие-то кофточки на полках, пудры-помады у зеркала. А чемодана не видно, увезла. Не беда, ради такого дела, можно и свой отдать.
Он выбрал из своих чемоданов самый подходящий и начал складывать в него вещи жены. Закончив, посмотрел на часы. Присвистнул – полтора часа почти провозился. Надо же!
Потянулся к телефону, набрал ее номер. Долго никто не отвечал. Он хотел уже положить трубку, как вдруг на том конце послышался заспанный голос.
– Алло?
Это была Галина.
– Привет! – сказал Юрий. – Это я!
Она удивилась.
– Привет! Ты из клиники звонишь?
Ему хотелось сказать, что-нибудь резкое, но он сдержался, насколько мог.
– Из какой, нах, клиники? Из дома!
– Как из дома? Тебя что, выписали?
По голосу было слышно, что сон с нее слетел.
– Представь себе, – ядовито сказал он. – Ты, кажется, не рада?
Она поняла свою оплошность и изменила тон, попытавшись казаться приветливой. Получилось плохо.
– Нет, что ты! Конечно, рада!
– А чего тогда убежала? – ехидно спросил он. – Чтобы мебель назад не расставлять?
– Какую мебель?
– Которую ты сдвинула.
– Ничего я не двигала.
– А кто тогда?
– Да это же ты!
– Я?
– Ты!
– Когда?
– Когда буянил.
– Не парь мне мозги – не было такого!
– Ты просто не помнишь.
– Я помню все!
– Не все, Юра, не спорь!
– Но ты ведь сейчас убежала?
– Откуда убежала? О чем ты говоришь?
– Хватит придуриваться! – повысил он голос. – Ты же приходила два часа назад, услышала, что я дома и убежала.
– Нигде я не была! – решительно запротестовала Галина. – Я вообще из дома еще не выходила! Ты меня разбудил своим звонком.
Иванов опешил.
– Кто же это был?
– А мне почем знать?
– Ты ключи кому-нибудь давала?
На долю секунды Галина задержалась с ответом, но Юрий это почувствовал.
– Нет, никому.
– Странно.
– А чего странного? Знаешь, сколько сейчас квартирных воров развелось? В газетах каждый день пишут. У них отмычки, им ключей не надо.
– Но почему именно ко мне?
– А почему бы и нет? Квартира столько времени пустой стояла – присмотрели.
– Твоими стараниями она и стояла, – у него опять вспыхнула обида на жену.
– Пить надо меньше! – отрезала она.
– Яд нужно в серпентарий сдавать! – парировал он. – Как накопится – сразу туда. Не пробовала?
Она поперхнулась. Было слышно, как он втянула в себя воздух. “Сейчас начнется”, – подумал Юрий и уже готов был бросить трубку, как Галина вдруг взяла себя в руки и заворковала.
– Юра, – сказала она вкрадчиво, – мы не о том с тобой говорим.
– Да? – язвительно отозвался. – А о чем надо?
– Тебя выписали из больницы, подлечили, я очень этому рада.
– А уж я-то как рад! – он опять не удержался от сарказма.
– Хочешь, я сейчас приеду? – предложила она.
Иванов думал не более секунды.
– Нет, – ответил он сухо.
– Злишься? Но, ведь я же хотела, как лучше. Ты теперь в лучшем состоянии, чем был.
– Откуда ты знаешь про мое состояние, – прервал он ее. – Каким оно было, таким и осталось. Я здоров!
– Неправда, ты нуждался в лечении.
Иванову стало скучно.
– Мои ключи у тебя?
– Да.
– Проверь еще раз.
Она отошла от телефона, но скоро вернулась.
– Да, вот они передо мной.
– Кто же это был? – опять задался он вопросом.
– Вор, я тебе говорю! – убежденно заявила она. – Позвони в милицию.
– Спасибо за совет! – сухо сказал он и положил трубку.
Через минуту телефон зазвонил, но Иванов не ответил. Телефон не унимался. Он вытянул шнур из розетки. Наступила тишина. Только сейчас он вспомнил, что не сказал ей забрать свои вещи, но это вдруг отошло на задний план. “Успеется”, – решил он.
В голове вертелась мозаика из всего, что произошло с ним за последнее время. Публикация книги его мемуаров в Англии, выпад бывшего коллеги по работе, прочитавшего их и смешавшего его с грязью в газетной статье в “Совершенно секретно”, приезд бывшей лондонской подружки Кэтрин Килер в Москву и встреча с ней, больница, странное поведение Галины, теперь, вот, этот вор.
Да, вор. Ошибся адресом, чертов урка. Что у него брать? Вспомнилась скабрезная поговорка: “У меня, как у латыша – хрен да душа”. Дурацкое присловье, между прочим, латыши – люди хозяйственные, зажиточные. Для рифмы, наверное, приплели их. И ведь, действительно, никто из других “братских” народов сюда не подошел бы. “Хохла” рифмуется с “бухла”, “грузина” – с “бензина”, а “узбека” – и вовсе с “чебурека”. Нет, лучше латыша никого не найти.
“Тьфу, что я о фигне всякой думаю! – выругался Иванов, – замок надо сменить, вот что. И прямо сейчас, а то еще раз незваный гость заявится”.
Забыв о голоде, Иванов отправился за новым замком. Москва конца 1993 года была торговым городом в худшем смысле этого слова. Продавали все и везде. В ходу была поговорка “Так зачем нам воровать, если можно торговать?” Безумные посредники выстраивали по телефону длинные цепочки по продаже сверхсекретной “красной ртути”, редкоземельного металла скандия и самолетов ИЛ-76 с Ташкентского авиазавода. Цепочки все время рвались, но они без устали создавали новые. А у простых людей была своя торговля. У станций метро стояли длинные ряды теток со всякими дрянными тряпками в руках. Здесь же на деревянных ящиках сидели старухи, предлагавшие колбасу, сигареты, хлеб и пиво. Естественно, все было дороже, чем в магазине. Стояли уродливые киоски, зарешеченные витрины которых украшали диковинные спиртные напитки, шоколадки, жвачка “Lazer” и сигареты “LM”, очень похожие оформлением пачки на “Мальборо”.
До его ушей долетела песня группы “ДДТ” про осень: “Что же будет с Родиной и с нами?”, – вопрошал Юрий Шевчук, и всем казалось, что ничего хорошего не будет. “Поздно о Родине вспомнили, – с раздражением подумал Иванов. – Раньше надо было заботиться”.
Магазины и магазинчики были повсюду. Казалось, каждый угол, пригодный для того, чтобы в нем поставить прилавок и разложить немудрящий товар, была задействован.
Он нашел скобяную лавку в весьма странном месте. Открыв дверь под вывеской “Хозтовары”, он оказался перед широкой лестницей, уходившей вверх на несколько метров. В конце ее высился прилавок, а дальше шла глухая стена. Некоторое время Иванов раздумывал, стоит ли подниматься по ступенькам или поискать другой “шоп”, расположенный на ровном месте.
– Пожалуйста, мужчина, проходите! – подбодрила его сверху миловидная продавщица.
– Замки у вас есть? – спросил Иванов, задрав голову.
– Конечно! – бодро ответила она – И замки, и много чего еще.
Он вздохнул и стал подниматься, не очень ей доверяя. Предчувствие напрасности происходящего его не обмануло – замки были, да не те, одни навесные.
– Вот, кому в Москве нужно такое? – ткнул в них пальцем Иванов. – Не деревня, небось, чтобы амбар запирать.
– И не скажите! – возразила продавщица. – Берут, и очень неплохо.
– Для села и берут,- предположил он. – Или на дачу везут.
– Ну, это я не знаю, – поскучнела продавщица, понявшая, что Иванов ничего покупать не будет.
Чертыхаясь про себя, Иванов проделал обратный путь до дверей. Найти замок оказалось не так просто. Товары вокруг были специфические: дешевые китайские пуховики, подозрительного качества джинсы, искрящие статическим электричеством кофточки, ботинки типа “говнодавы” с отваливающимися на третий день подошвами, но выглядящие надежно, словно бронетранспортеры.
Все это перемежалось нестерпимо яркими китайскими игрушками, ужасного качества бытовой электроникой “First” и “Keno”, куртками из кожзама и прочими имитациями товаров, которых советские люди никогда не имели вдосталь, и которые теперь хлынули на открытый для подделок со всего света российский рынок.
Иванов заглянул в окошко попавшегося на пути киоска.
– Пару пива, – сказал он, – и “русский йогурт”.
Продавец поставил перед ним две бутылки с этикетками “Ярпиво” и прозрачный пластиковый стаканчик, запечатанный фольгой, с надписью “Русская водка”. В витрине стояли также водка “Распутин”, “Белый орел”, “Апельсиновая”, “Царь”, “Вера”. Последняя была с портретом какой-то девушки, на его вкус не очень красивой.
Иванов читал, что оптовые торговцы теперь могут заказать у производителя водку с любым названием, только плати деньги. И, как ни странно, любое название ей подходило. Продукт потому что такой. Как говорил в свое время поэт Михаил Светлов, водка бывает двух сортов: хорошая и очень хорошая. “И он был прав”, – подумал Иванов. Он с трудом удержался от того, чтобы сорвать фольгу и выпить водку прямо сейчас. “Стоп! – велел он себе. – Я же не алкоголик! Вот приду домой и там культурно употреблю”.
Он представил себе, что подумали бы сейчас его лондонские аристократические знакомые, если бы увидели за этим занятием. Правда, лорда Астора давно нет в живых, зато бывший военный министр Джон Профьюмо жив и все так же занимается своей благотворительностью. Это ему рассказала Кэтрин Килер.
“Кэтрин, – подумал он, – сломала карьеру и ему, и мне. Ему – понятно, сам виноват. А мне за что? Я ли не осыпал ее деньгами и не покупал барахло в “Хэрродсе”, “Селфриджис” и других хороших магазинах? Я ли не таскал ее по шикарным ресторанам?” А она продалась газетчикам за несчастную тысячу фунтов. Эх, проститутка, что с нее взять?”
Кэтрин приезжала недавно, прошлой весной. Он не стал бы с ней встречаться, если бы лондонские газетчики не заплатили. Да и вся ее поездка была оплачена ими же. Пришлось несколько часов изображать из себя галантного кавалера. Впрочем, ему это было нетрудно, галантностью он отличался всегда. А к Кэтрин он больше ничего не чувствовал – ни любви, ни ненависти. Если правда, что от первого до второго один шаг, то он ушел уже гораздо дальше.
Человек формируется в детстве. У него было нормальное советское детство в полной семье, у нее – голодное и неустроенное с отчимом и сводными братьями и сестрами. Отсюда и жадность к деньгам у нее, и пренебрежение – у него.
А ведь предлагал же ему когда-то норвежский бизнесмен Кале Рог: “Давай, сделаю тебя богатым человеком, научу, как бизнес вести”. Куда там! Отказался сдуру. А теперь деньги очень бы даже пригодились. Но – все прошло, время упущено, не до бизнеса уже. В его шестьдесят семь бизнес не начинают, тем более, если раньше им никогда и не занимался.
Вот наш разведчик-нелегал Конан Молодый, который был в Портсмуте, тот бизнесом не гнушался и стал миллионером. Правда, все сгорело после провала, но все же. А когда обменяли на связника Пеньковского, долго почему-то на родине не прожил, умер в сорок восемь лет. Не от того ли, что вырвали из привычной среды? Как и его, впрочем. Но он, Юрий Иванов, живет. Тридцать лет уже после Англии прошло. Иногда кажется, что и не было тех трех лет в Лондоне и пяти – в Осло. Да и последующих тридцати в Москве – тоже не было, настолько однообразными и пресными они показались.
А все из-за Кэтрин. Промолчала бы она, и все и сошло бы с рук. Бабы, все бабы. Зря он их так любил в былые годы. Вот, говорят: “Будет что вспомнить”. В смысле, чем больше баб у тебя было, тем приятнее в старости вспоминать их. Может, для кого-то это и так, но только ему вспоминать совсем не хочется – ни одну из них. Нет никакой радости в воспоминаниях. И прошлого нет. Есть только настоящее, и лишь оно имеет значение. Такие дела. Правильно сказано в Библии, “здесь и сейчас”.
Вот строили мы раньше “светлое будущее”, откладывали жизнь на потом – и чем закончилось? Сломали все, сокрушили, разметали по кускам. И он сейчас, на закате жизни, должен смотреть на унижение великой страны.
Невеселые размышления прервались, когда на глаза ему попалась еще одна скобяная лавка. В плохо освещенном помещении без окон торговали автомобильными покрышками, имитациями автоматов УЗИ в натуральную величину, еще какой-то мишурой и, как ни странно, замками. Для полноты картины не хватало только резиновых сапог и колбасы.
Позади мрачного продавца из динамиков раздавался блатные напевы: “А наш притончик гонит самогончик… Вагончик жизни покатился под уклончик… Мы пьем с утра и до утра…” Иванов выбрал подходящий замок, справился о цене, которая его неприятно удивила, крякнул, рассчитался и заспешил домой.
В квартиру входил осторожно, чутко прислушиваясь, нет ли кого. Все было спокойно.
Достал инструмент, принялся менять замок. Замок немного не входил в старый паз, пришлось поработать молотком и стамеской.
На шум выглянул сосед, отставной прапорщик Острецов, на нем была обвисшая тельняшка.
– Здорово, Михалыч! – радостно осклабился он усатым фэйсом и золотым зубом
– Привет! – буркнул Иванов.
– А я смотрю – не видно тебя. Где пропадал?
– На курорте, – мрачно ответил Иванов, не прекращая работу.
– Что, в самом деле?
– Нет, понарошку.
– А, ну так вам же дают путевки, – понимающе кивнул тот. – Вы нам не чета.
Иванов промолчал. “Шел бы ты уже куда-нибудь”, – подумал он. Но сосед не ушел, его тянуло поболтать.
– А замок от кого ставишь? – спросил он. – От благоверной своей? – он захохотал, довольный, как ему казалось, шуткой.
– Поломался.
– Ну, поломался, так поломался, – охотно согласился тот. – Только у жены твоей, пока тебя не было, дверь легко открывалась. Не слышал я, чтобы она возилась с ней.
– И часто она тут бывала? – насторожился Иванов.
Сосед наморщил лоб, припоминая.
– Точно не скажу, но раза два-три. А последний раз с ней и мужик какой-то приходил.
– Что за мужик?
– Не знаю – в глазок шибко не разглядишь, тем более, сбоку. Да и не нужны они мне были. Я думал, ты объявился. А она мне без надобности. Слышал только, что они о чем-то спорили.
– А тебе не померещилось спьяну? – спросил Иванов. – Может, это мимо кто-нибудь шел и просто поздоровался.
– Может, и шел.
– А как он выглядел?
– Среднего роста такой, в кепке. Куртка на нем была короткая со светлым меховым воротником.
Иванов вспомнил, что тот, которого он сегодня видел с балкона, тоже был кепке и короткой куртке со светлым воротником. Совпадение?
– Ладно, Петрович, – оборвал он разговор, – некогда мне сейчас. Вечером заходи, если не уйду.
– Дык, понятно, – согласился покладистый сосед. – Работай. Может, помочь чем?
– Не нужно, сам справлюсь, – отказался Иванов.
Острецов ушел. Сквозь дверь его квартиры было слышно, как его за что-то принялась ругать жена, потом голоса отдалились. Кроме жены, с ним жил женатый сын и внучка. Он жаловался порой в разговорах и на сына, и на его жену, и на внучку. Вроде бы всерьез, а по тону чувствовалось, что нет. Так, бахвальство одно. Видел, что одинокому соседу это неприятно, а продолжал. Самоутверждался, подчеркивая недостатки другого. Распространенная болезнь среди не очень умных людей.
Иванов задумался: каково это – иметь детей? Своих у него никогда не было. Единственный раз, когда он работал в советском посольстве в Норвегии, его жена Майя забеременела, но начальство заставило ее сделать аборт – не до детей тогда было. После этого иметь детей она уже не смогла. Чертова служба! Ему всегда хотелось думать, что виновато в этом начальство, но в глубине души он понимал – сам он виноват. Воспротивься он тогда, и они ничего не смогли бы сделать. И сейчас у него был бы сын или дочь, а то и двое. А к этому времени уже и внуки. Ведь у всех же есть дети, даже у Кэтрин Килер, а у него – нет. Он тогда надеялся на карьеру и не встал на защиту жены, а карьера не задалась.
Ему вдруг сделалось почти дурно. Он положил инструменты и отправился на кухню. Сорвал фольгу с водочного стаканчика, сделал пару глотков, запил пивом – вроде, отпустило. Вернулся к работе. По лестнице проходили соседи. Которые с ближних этажей, те здоровались, но ничего не спрашивали. Остальные молчали.
Закончив, Иванов проверил, как работает замок, и ушел на кухню. Поставил чайник, сделал пару бутербродов, поел, почти не чувствуя вкуса пищи. Задумался, глядя в окно.
“Что они могли тут искать? – задался он вопросом. – Брать у меня нечего”. Но в глубине души он знал – брать у него есть что, и всегда было. Просто он заставил себя на десятки лет забыть об этом и не думал, что это может кому-то понадобиться. Но, видимо, это время настало.
“И что ты теперь станешь делать?” – мысленно спросил он себя. Ответа у него не было.