Глава 21. На пожарище
Электричка на дачу ходила с Ярославского вокзала. Площадь между ним и соседнем Ленинградским вокзалом была сплошь уставлена киосками с дешевой едой и бесполезными безделушками. Из динамиков возле обжорок, жаривших на гриле польские куриные сосиски, неслась простецкая музыка, типа, “А ты не смейся, не смейся, проще говоря” или “Ах, какие ножки были у Сережки, ах, какие ушки были у Андрюшки”. Тут и там кучковались замызганные бомжи в разной степени опьянения. Время от времени кто-то из них поднимал руки и начинал приплясывать под музыку – то ли от беззаботности и веселья, то ли из-за холода, чтобы согреться. Бомжей теперь стало много, как никогда прежде. Но летом их здесь было еще больше. Однажды Иванов видел парочку таких под висящим на улице расписанием – мужчина и женщина, лет тридцати с небольшим. Они спали, лежа на асфальте, покрытые слоями грязи и пыли, а потом мужчина встал по нужде, обвел толпу глазеющих на расписание мутным взглядом, не нашел места, где бы ему пристроиться, и спокойно начал мочиться перед всеми прямо через грязные штаны, не расстегивая их. Штанины стали мокрыми. Никто из толпы не проронил ни слова – с такими не разговаривают и даже не делают замечаний. Покончив с физиологией, бомж вернулся на прежнее место, лег возле своей подруги и захрапел опять. Иванова тогда едва не стошнило.
Но теперь подобных не было – зима все-таки, самые опустившиеся, видимо, вымерзли, а те, что остались, еще как-то могли удерживаться в остатках человеческого облика.
Иванов купил билет по пенсионному удостоверению и пошел искать свой поезд. Он посмотрел на часы и отметил, что приехал как раз вовремя – утренний поток из области в Москву уже схлынул, сейчас отправятся последние электрички из Москвы в область, а потом наступит большой дневной перерыв, когда электрички ходят редко, нерегулярно и не со всеми остановками. Но он еще уедет, как положено.
Иванов прошелся мимо зеркальных окон, проверяясь на хвост. Этому его научили еще в шпионской академии, что впоследствии не раз выручало. Хвоста не было. Немногочисленные дневные пассажиры тянулись на перрон, где уже стояла его электричка. Иванов выбрал вагон в середине состава. Тот оказался не отапливаемым, с замерзшими стеклами и он перешел в другой. Но там были неудобные скользкие сидения из слоеной фанеры, и ему пришлось перейти в третий. И лишь тот оказался таким, как надо – теплым, относительно чистым с нормальными местами. Иванов сел в середине у окна, лицом по ходу движения. Дорогу до дачи он знал наизусть и в окно мог бы не смотреть, но делать все равно было нечего.
Люди постепенно наполняли вагон, появились коробейники.
– А вот для тех, кто не привык скучать в дороге! – завопил от входа продавец печатной продукции. – Вашему вниманию предлагается новое расписание движения электричек, сборники кроссвордов, газета, журнал с анекдотами и последний выпуск газеты “Совершенно секретно”. Имеется также свежий номер еженедельника “Спид-инфо”, церковный календарь, сборник народных рецептов, кулинарные советы и клей “Момент” в тюбиках по 5 грамм. А если у вас прохудилась сумка, могу предложить широкий скотч, простой и двухсторонний. Для женщин имеются разнообразные крема из серии “Растительная линия”. Никакой химии, только натуральные компоненты. Ну и для всех бенгальские огни – не забываем, что скоро Новый год!
Стоило продавцу газет и бенгальских огней отойти от дверей, как его место тут же занял другой – изможденный тип в темной невзрачной одежде с рюкзаком на спине. Этот достал из кармана микрофон и прокашлялся в него. Вагон тут же огласил львиный рык. То, что Иванов поначалу принял за рюкзак, было акустической колонкой и усилителем в одном корпусе. Ее носитель рассказал пассажирам, что собирает на восстановление храма, и призвал внести лепту, кто сколько сможет. Пространства вагона было явно маловато для такого звука, у Иванова заболели уши. Он не поверил, что человек с усилителем собирает деньги действительно на церковь, а не на пропой. Судя по его худому лицу с обтянутыми кожей скулами, предположение вполне могло оказаться правдой. Но люди подавали, бросая мятые купюры в кованый ларчик, украшенный иконкой, висевший у него на шее.
Собиратель дошел до Иванова и остановился.
– Подайте на храм, мужчина.
Иванов отрицательно покачал головой.
– Я эволюционист.
– Кто? – не понял тот.
– Сторонник эволюционной теории Дарвина, – терпеливо объяснил Иванов. – Если это вам о чем-то говорит.
– А-а! – понимающе протянул тот. – В Бога, значит, не верите?
– Нет.
– В аду ведь будете гореть.
– Вместе с тобой, любезный, – сказал Иванов.
Тот дернулся, хотел что-то сказать, но передумал и пошел дальше.
У следующей коробейницы, торговавшей съестным, Иванов купил бутылку пива, пакет фисташек и уставился в окно. Пиво оказалось ничего, а фисташки были хороши, как всегда. На душе у него полегчало.
В дороге ему думалось свободнее и легче, чем дома. В голову приходили идеи, которые постылые домашние стены обычно не пропускали. “Надо вступить в партию, – подумал он, – ту, в которой Филатов”. Эта идея показалась ему чрезвычайно удачной. Раньше он был членом КПСС, но теперь КПСС нет.
Еще он был в системе разведки и о нем говорили, как о человеке-легенде, спровоцировавшем правительственный кризис в Англии. Разведка, конечно, сохранилась, но той страны, которой он служил, больше не существовало. Выходит, он и не в системе теперь. А одному быть нельзя, надо к кому-то примкнуть. Он и примкнет. Передаст партии все, что у него есть и пусть используют, как хотят.
Ни о какой продаже и речи быть не может. Дура Кэтрин не понимает, что для него деньги не имеют такого значения, как для нее. Всех меряет по себе. Стивена погубила. И все ради того, чтобы урвать побольше денег. “Я должна думать о будущем”, – сказала она на суде, когда давала показания против Стивена. И что, какое у тебя получилось будущее, маленькая дрянь? Постаревшая, всеми осуждаемая, одинокая и, кажется, изрядно закладывающая за воротник. Ты этого хотела? Ради этого предавала друзей? За все в жизни надо рассчитываться, детка. Тридцать сребреников ты, конечно, вырвала у обстоятельств, и не раз, но впрок они тебе не пошли. Такие деньги никому впрок не идут.
В душе у него вновь шевельнулась злость на нее за Уарда. Если бы не она, Стивен был бы сейчас жив, и они могли бы, хотя бы иногда, перезваниваться. Когда-то Иванов пообещал себе, что, если опять окажется в Лондоне, первым делом навестит могилу друга. Не довелось. А на похороны Стивена никто не пришел. Он знал половину Лондона и все до единого от него отвернулись. Испугались запятнать репутацию. Как будто у них всех она не была запятнана ранее. Эх, fucking life!
Он удивлялся, как это у него получилось за тридцать лет не забыть английский язык. В прошлом году на пресс-конференции он говорил на нем почти так же, как в 1963-м в Лондоне. Наверное, потому, что он иногда думал по-английски. А что еще оставалось? За границу не выпускали, так хоть это. Хотя, зачем ему теперь язык на старости лет?
“Чушь! – прогнал он эту мысль. – Шестьдесят семь лет – не такая уж старость. Лет пять еще есть в запасе, чтобы побарахтаться. Может, партии понадобятся его знания и умения, тогда и английский с норвежским в дело пойдут”.
Он допил пиво и протянул бутылку проходящему мимо бомжу. Тот аккуратно опустил ее в свою замызганную клетчатую сумку и, покачиваясь, побрел дальше, заглядывая под сидения в поисках новой стеклотары.
Иванов сошел на Загорянке. Дорога к даче была почти не расчищена от снега. Она располагалась в месте, застроенном старыми домами в окружении соснового леса. Он купил ее после развода с первой женой. До того они пользовались дачей тестя, а после развода оказалось, что путь туда ему закрыт. Не то, чтобы он был большим любителем ковыряться в земле, но иногда просто хотелось сменить обстановку, поваляться в гамаке с книжкой в руках, пожарить шашлыка летним вечером в хорошей компании. Какое ни на есть, а все развлечение.
Чем ближе он подходил к даче, тем тревожнее становилось на душе. По обеим сторонам петляющей улочки стояли закрытые дома, большинство из которых были деревянными и давних годов постройки. Участки здесь в тридцатые годы, когда осваивалась территория, нарезали приличные, по тридцать соток. Ценность его дачи была именно в участке, а не в строении. В последнее время к нему не раз подкатывались коротко стриженные ребята в кожаных куртках, предлагавшие продать дачу, но он неизменно им отказывал. Они недобро кривили похожие на пельмени рожи и роняли невнятные угрозы про сильный ветер и брошенный окурок, который может натворить нехороших дел. Иванов спокойно глядел им в глаза и молчал, показывая, что нисколько не боится. Они тушевались и уходили, резко срываясь с места на своих джипах.
Но в этот раз кто-то из них угрозу, кажется, выполнил. Еще издалека Иванов увидел, что кроны сосен на его участке обгорели. Или это у соседа?
Он прибавил шагу и почти побежал. Нет, на его. А от дома осталось лишь куча головешек.
– Суки! – выдохнул он. – Спалили все-таки!
“Или это все же бомжи?” – засомневался он.
Ветхие ворота стояли нараспашку, а снег во дворе был примят колесами тяжелой пожарной машины. Огонь, стало быть, заливали. Что же ему-то не сообщили?
Он хотел войти во двор, но что-то его удержало. Медленно прошел мимо, выворачивая шею назад. Головешки были уже хорошо присыпаны снегом. Он как раз был в больнице в это время. Может, и звонили ему, да некому было взять трубку.
Дом сам по себе ничего не стоил – куча истлевших досок. Но теперь надо было строить новый, а с его пенсией ему было не потянуть даже самый дешевый сруб. Разве что поставить на участке списанную строительную бытовку, да и жить в ней? Убого как-то. Ладно, потом будет видно, сейчас не до того.
Он повернул за угол, отошел еще метров на пятьдесят. Потом оглянулся, убедился, что за ним никто не идет, и быстро свернул на участок с ветхим зеленым домом, почти как бывший его.
Иванов зашел за угол, чтобы его не могли видеть с дороги, достал из кармана нож, поколдовал с замком задней двери и вошел внутрь.
– Прости, Петрович, что без спросу, – пробормотал он себе под нос, – после сочтемся.
Он поднялся на второй этаж и осторожно выглянул в окно, держась на удалении от стекла. Отсюда открывался неплохой вид на его дачу и несколько соседних домов. Все они казались пустыми, но через некоторое время он понял, что в одном из них есть люди. Из трубы вился едва заметный дымок, Он понаблюдал еще с полчаса. Никаких других признаков жизни в доме он не заметил, но и этого было достаточно. Иванов знал его хозяев. Те никогда не приезжали на дачу зимой. Чего теперь-то удумали?
Он спустился вниз, выпил чаю из термоса, включил электрообогреватель и прикорнул на диване, не раздеваясь.
Во сне время пролетело быстро. Проснувшись, он с удовольствием констатировал, что начали сгущаться сумерки. Перекусил консервами, пожалев, что в электричке не купил вторую бутылку пива к ужину, выпил чаю и опять поднялся на второй этаж. Придвинув окну плетеное из лозы кресло-качалку, устроился на нем и стал наблюдать.
Дыма из трубы примеченного им дома уже не было. Зато примерно через час к нему подъехала машина и встала у ворот. Из дома вышел молодой крепкий мужчина в кожаной куртке и черных джинсах, сел в нее, машина развернулась и уехала в сторону станции.
“Остался ли там еще кто-нибудь? – подумал Иванов. – Хорошо бы, чтобы нет. Но даже если остался, все равно придется рисковать”. Он посмотрел на часы. До намеченного часа оставалось много времени, можно было вздремнуть.
Он вышел на улицу почти в одиннадцать. Для этого места, да еще зимой, это была глухая ночь. Иванов направился не на дорогу, а в противоположную сторону – в лес и к оврагу. “Только бы не наткнутся на бродячих собак, – подумал Иванов, – могут испортить все дело”. В Загорянке было несколько таких стай, одного места они не держались, а мигрировали из конца в конец. Могли накинуться и на человека, если тот был один. Но сейчас стаи рыскали где-то далеко.
По дну неглубокого оврага, он вышел на уровень своей даче и стал подниматься наверх. Идти мешал не только снег, но и густой кустарник, перемежавшийся с низкорослыми деревцами. Наконец, показался забор из штакетника. Был он невысоким и покосившимся, скорее обозначая границы участка, чем защищая от чьего-либо вторжения.
Иванов замер, прислушиваясь. Вокруг не было ни огонька, никаких признаков человеческого присутствия, только со стороны железнодорожной платформы донесся перестук колес электрички. Луна то проглядывала сквозь тучи, то опять пряталась за них. Он посмотрел на часы. “Еще успею на последнюю, – подумал он. – Если повезет”.
Он нашел заднюю калитку и попытался открыть ее, но помешал снег. Лезть через верх было высоковато для него, да и неудобно. Недолго думая, Иванов отодрал несколько штакетин и, пригнувшись, пролез в образовавшуюся дырку. Опять замер, прислушиваясь. Нет, все, вроде, тихо.
Проваливаясь в снег, он пошел в сторону от сгоревшего дома, в дальний угол участка, где стоял небольшой дощатый сарайчик, уцелевший от огня. Стараясь производить как можно меньше шума, Иванов отпер навесной замок, вошел внутрь и нашарил в темноте приставную лестницу. Вытащил ее наружу, подошел к сосне рядом с сараем прислонил лестницу к стволу и стал взбираться по ней.
Вскоре его голова уперлась во что-то твердое. Это был скворечник. Иванов поднялся еще на одну ступеньку, с усилием отодрал птичий домик от ствола и, бережно держа его в руках, стал спускаться.
Внизу он положил свою добычу на снег и принялся аккуратно разламывать. Скворечник оказался фальшивым. Дырку на передней его части закрывала прибитая изнутри и выкрашенная черной краской дощечка. Ни одна птица не могла проникнуть внутрь, что изначально и требовалось Иванову. Разломав скворечник, он бережно достал из него круглую жестяную коробочку, сунул ее во внутренний карман куртки и двинулся обратно к оврагу.
В этот момент распахнулись двери соседнего дома, из трубы которого днем шел дымок, оттуда выскочили две фигуры и кинулись к Иванову.
– Стоять! – заорал один. – Попался, поджигатель!
“Какой поджигатель, мать твою?! – мысленно возмутился Иванов. – Ишь, сторож выискался!” На пререкания времени не оставалось. Иванов повернулся и побежал к оврагу. Он не помнил, как перевалился через забор и съехал на пятой точке вниз. В голове мелькнуло только сожаление, о брошенной на соседской даче сумке с пожитками. Надо будет потом за ней вернуться. Если, конечно, удастся уйти сейчас.
Он побежал по дну оврага в направлении станции. Бежать было тяжело – мешал снег, а вскоре к нему добавился еще и не замерзший ручей. Его правая нога поскользнулась на наледи и угодила в полынью. Ботинок тут же намок, холодная влага подобралась к ступне.
“Черт! – выругался он про себя. – Час от часу не легче!”
Преследователи не отставали. Они скатились в овраг следом и теперь топали сзади, освещая путь фонариками.
– Вон он! – услышал Иванов. – Сейчас мы его достанем, братан!
Не останавливаясь, Иванов ощупал внутренний карман куртки. Если не отстанут, с его содержимым надо будет расстаться. Вот только куда бросить: в снег или в ручей? Что надежнее?”
Между ним и преследователями был метров тридцать, и расстояние быстро сокращалось. Все-таки, они были молоды в отличие от него.
“Не уйти! – пронеслось у него в голове. – Сейчас все будет кончено. Надо было бежать по дороге, там иногда попадаются прохожие”.
Вдруг впереди послышался злобный собачий лай из многих глоток. С каждой секундой он становился все громче. Иванов остановился, бандиты тоже. Из-за поворота оврага вылетела собачья стая, в которой было не менее двадцать псов.
“Конец, – подумал Иванов, – сейчас порвут”. Вспомнился детский опыт, когда однажды его в такой ситуации спасло то, что он повалился лицом в снег и лежал, не шевелясь, пока псы не ушли. Он упал навзничь, закрыв голову руками. Лай становился все громче, вот он уже совсем близко.
И вдруг все стихло. Псы были рядом, они окружили его, но молчали. Иванов почувствовал, как кто-то толкает его в бок. Не агрессивно. Он поднял голову. Перед ним стоял Леший – крупный кобель, помесь немецкой овчарки невесть с чем. Этого пса он знал хорошо. Считалось, что он помогает дачным сторожам, но на самом деле Леший был всегда сам по себе. Иногда он заглядывал к Иванову и тот его подкармливал. Пес мог прожить у него пару дней, бегая по участку и делая вид, будто охраняет его, но потом опять надолго исчезал.
Иванов встал, опасливо косясь на других собак. Те зарычали, но с места не сдвинулись. Иванов потрепал Лешего по холке, затем кивнул в сторону замерших преследователей.
– Давай, Леший, выручай. Взять их!
Тот повернул морду в сторону бандитов, но не сдвинулся с места. Остальные псы молчали. Медленно переставляя ноги, Иванов обошел их и двинулся дальше.
– Эй, ты куда? – возмутился один из бандитов. – Мы тебя еще не отпускали.
Бандиты расценили молчание собак превратно и бодро попытались повторить маневр Иванова. Это было их ошибкой. После секундной заминки псы с рычанием и лаем бросились на них, и впереди был Леший.
Иванов побежал, скользя, падая и поднимаясь. Теперь он уже не рискнул продолжать путь по оврагу, взобрался наверх и вышел на дорогу. Сзади доносились крики с матом, рычание и лай псов, и, наконец, выстрелы.
Иванов не помнил, как домчался до станции. В расстегнутой куртке, со свисающим с шеи шарфом и сбитой набекрень шапке, он ввалился на тускло освещенную платформу, на которой не было ни души. Ухватился за ограждение, чтобы перевести дыхание. Воздух со свистом вылетал из прокуренных легких, перед глазами плыли круги.
Послышался стук колес подходящей электрички. Двери распахнулись, он шагнул в вагон, сразу показавшийся ему необычайно уютным, теплым и безопасным. Сел у окна. Поезд тронулся. В этот момент на перрон, споткнувшись на последней ступеньке лестницы и чуть не упав, выскочил один из преследовавших его бандитов. Ему пришлось пробежать в полусогнутом состоянии несколько метров, чтобы удержаться на ногах. Когда он распрямился, их взгляды встретились. Отдышавшийся Иванов криво усмехнулся и показал ему оттопыренный средний палец, а бандит в ответ затряс кулаком и что-то закричал. Его слова потонули в перестуке колес, и Иванов ничего не расслышал.
Он вытянул ноги к батарее под окном и почувствовал блаженство. Электричка мчалась к Москве, все тревоги и опасности этого дня остались позади, он добыл то, что хотел и теперь мог осуществить задуманное.
Иванов сунул руку во внутренний карман куртки и обмер – там было пусто.