ПЕРВЫЙ ГРОМ КАВКАЗА
Знакомство с этой семьей дало представление о многих любопытных особенностях кавказского уклада. Так, однажды я обнаружил, что тесть перестал со мной общаться, явно на что-то обиделся. Спрашиваю у жены:
— Татьян, а почему отец со мной почти не разговаривает? Что происходит?
— Ты знаешь, отец обижается, что мы не посетили их на 9 Мая, не поздравили.
— Во-первых по телефону мы поздравляли.
— Нет, ну как по телефону, — отвечает супруга. — Этого недостаточно. Отец спрашивает, почему не приехали?
Я развожу руками:
— Да, собственно, никто не приглашал.
— У нас так не принято. У нас своих не приглашают. Считается так: если есть желание — люди к тебе едут. Нет желания — люди не едут.
— А у нас дома все зависит от желания и планов родителей. Если надо, они пригласят каких-нибудь знакомых и родственников. А что свои должны приезжать без стука, я такой темы не знаю.
Думаю: ну ладно, надо исправлять ситуацию. Через пару дней приезжаю на дачу тестя в Рублево. Это была дача МПС, хотя к тому времени он уже в этом ведомстве не работал. Хорошая дача: сосновый лес, лодки, река… И я оттуда просто не выползал, лежал в гамаке эдаким бездельником, принимал знакомых из Москвы. Бабушка по случаю моего здесь пребывания каждый день делала пироги. И парадоксально, семья Татьяны этому радовалась. Мои родители большого удовольствия по такому поводу не испытали бы. Чего хорошего – бездельник-зять, который ничем не занимается, приглашает гостей, валяется целыми днями? Но в их представлении это самый желанный гость. Ему слово нельзя сказать. Нельзя спросить «а что ты вообще здесь делаешь?» или предложить «сбегай- ка за хлебом». Он свой. А тем, что так долго и увлеченно здесь гостит, он выражает свое уважение к этому дому.
Особый статус родственников — одна из основных особенностей осетинского уклада. Родственники могли приехать в любое время, и их следовало принимать как самых почетных и дорогих гостей. Даже соседи родственников приезжали к Татьяниному отцу и говорили: «Мы соседи вашей тети Тамары. Мы у вас поживем 3—4 дня». Заявлялись без звонка. Их нужно было разместить, кормить, водить по Москве. И у меня даже был такой прикормленный частный гид. Который имел машину и хорошо знал столицу. Я ему звонил и говорил: приехали родственники. О, отвечал он, замечательно. Сажал их в свои «Жигули», возил по Москве, что-то зарабатывал на этом. Товарищ очень выручал, потому что иначе мне самому пришлось бы ими заниматься. То есть поначалу как раз я и ходил, но потом понял, что это слишком утомительное времяпрепровождение. Звонила Таня и спрашивала: «А ты не хочешь пройтись на Красную площадь?» Я по- нимал, что это значит: очередную партию родственников требуется водить по центру столицы. И с некоторых пор я стал отвечать так: «Могу, конечно, мне не трудно. Но у нас есть замечательный гид Толя. С ним будет лучше». И Толя возил.
И все-таки иногда я проявлял непростительную бестактность в общении с осетинскими родственниками. Я помню, Танин отец принес нам билеты на группу «Спейс». Группа была очень модной, билеты достать было весьма непросто. И он торжественно за столом вручил нам два билета. «Вот и отлично, – говорю, — я тоже достал два билета — будет четыре, и мы возьмем еще людей». И тут я заметил, что отец напрягся, помрачнел. Мое замечание явно испортило ему настроение. Ведь он хотел показать особое к нам расположение. Билеты достать трудно, но ради нас он готов расстараться. Он сделал это и дарит нам праздник. Но я, не сумев этот поступок оценить, бестактно заявляю: «Я тоже достал два билета, будет еще два». Так нельзя было делать. Надо было с благодарностью принять этот дар. Сказать: «Спасибо. Мы об этом мечтали. Вчера думали об этом, а сегодня чудо свершилось. Не верю своим глазам. Возможно ли это?» А я так легко:« Ребят с собой возьмем». Он для дочери и зятя старался, а тут какие-то ребята… Смешно.
Был и еще инцидент. В газете «Правда» вышла моя публикация о студенческой практике. Кто, где и как практикуется в летнее время. Ничего не значащая, в сущности, статья. Но она почему-то сильно взволновала Таниного отца. Он мне позвонил, предложил вечером встретиться. Когда я подъехал, он мне укоризненно сказал: «Алекс, ты все-таки советуйся, особенно когда публикуешься в «Правде». Я тут открываю газету, вижу тебя и, конечно, мне странно, что я ничего не знал о том, что ты готовил такую публикацию. Понимаешь, «Правда» — это особый случай. Все фамилии, которые там мелькают, жестко отсматриваются». — «Послушайте, но тема-то пустая, про студентов». Он не согласился: «Нет. В этой газете ничего пустого не бывает. Это не какая-нибудь студенческая газета. А мы теперь в одной упряжке. Понимаешь, ты там что-то напишешь, а у меня будут неприятности. Так что ты давай теперь, согласовывай. Собрался писать что- то там, будь так добр, позвони и скажи. Я не претендую на то, чтобы тебе нечто советовать, но хочу быть в курсе».
Мне такая постановка вопроса была в диковинку. Я не ожидал, что если не приеду 9 Мая, это вызовет волну непонимания. Что легковесно таким вот образом принять билеты на «Спейс». Что не проанонсированная заблаговременно публикация статьи в «Правде» будет восприниматься как крамола. Моя мать только радовалась моим журналистским успехам. А здесь все было очень сложно. Тесть полагал, что такая вот несанкционированная деятельность может привести к непредсказуемому эффекту. Сегодня наш Филатов будет писать про студентов, завтра про академиков, дальше начнет чего-то там критиковать…
Я бы не сказал, что для нашей семьи кавказские нравы казались большой экзотикой. Моя мать была в эвакуации в Орджоникидзе, до этого жила в Чечне, где дед руководил крупным пищевым предприятием. Бывала в Ач- хой-Мартане, посещала станицу Ассиновскую. И я уже с детства знал, что Ассиновская — это в просторечье Аси- новка. Это слово я слышал на каждый праздник, когда вспоминали военные годы. Вспоминали истории забавные и страшненькие. Например, как мою бабушку чеченцы полностью обокрали. Могли бы и убить, но, видимо, кто-то из тех, кто был в бурке и маске, узнал жену директора. На своем языке что-то растолковал подельникам. И они ее не тронули. Но забрали все вплоть до гребешка из волос.
Так называемый кавказский вопрос, или чеченский вопрос — я слышал с детства. Хорошо усвоил версии матери и других своих родственников насчет того, в чем там проблема, кто там с кем чего не поделил. Поэтому, когда я десятилетия спустя в Думе слушал рассуждения на эту тему депутатов, которые всю жизнь прожили в Вологодской области и никогда не видели Кавказских гор, во мне просто все кипело. Что он там выступает — этот гражданин, который ничего не смыслит в кавказских делах?
В 1982 году, в апреле, за несколько недель до свадьбы, мы с матерью отдыхали в санатории «Красные камни», рядом с дачей Андропова. Весной 2005-го, когда пишется эта книга, в том же санатории, по моим сведениям, поправлял здоровье Ельцин с группой однокурсников. В этих же местах, как я уже рассказывал, мужал Горбачев.
После «Красных камней» мы не вернулись сразу в Москву, а отправились во Владикавказ (носивший имя Орджоникидзе), где у матери еще с послевоенных времен было много знакомых. Побывали и у родственников Татьяны. Владикавказ тогда только пережил волну национальных волнений. Об этом публично не говорили, но в октябре 1981 года происходили весьма серьезные события. Настолько серьезные, что были введены внутренние войска и приезжал разнимать противоборствующие стороны кандидат в члены Политбюро Соломенцев. Это были первые осетино-ингушские волнения. Как всегда в таких случаях, началось с инцидента на бытовой почве: убили таксиста. Люди посчитали, что должного расследования не ведется, что убийство произошло на почве межнациональной вражды. Двинулись к обкому. Секретарь обкома Кабалоев сбежал в багажнике машины из здания. И там началась настоящая резня.
А крайними оказались русские курсанты. Как раз неподалеку от эпицентра событий располагалось пограничное училище. И этих мальчишек вывели на улицу, предполагая, что такая демонстрация силы усмирит погромщиков. Вывели без всякого оружия. Тогда вообще оружие не очень применяли. Эта мера, естественно, ничего не дала. В общем, город горел и бился целые сутки. Происходило то, что на нынешнем сленге называют беспределом.
Теперь уже ясно, что это была прелюдия кровавых событий в Пригородном районе. Резни, которая произошла через одиннадцать лет. Но и тогда в Осетии относились к происходящему со всей серьезностью. В городе только и разговоров было, что о драматичном октябре 81-го. Во всех домах говорили о том, как и почему все это началось, кто там погиб, кого ударили, кто был там.
А на многих очень сильное впечатление произвела последовавшая сразу после вспышек насилия праздничная ноябрьская демонстрация. Республиканские власти решили во что бы то ни стало провести мероприятие по всем канонам. При этом все боялись, что шествие может спонтанно перерасти в новую резню. Поэтому демонстрацию проводили с величайшими мерами предосторожности: буквально через каждый метр вдоль главной городской улицы стоял чекист или военный. И по этим коридорам из военных и чекистов текли ручейки демонстрантов. Они что-то выкрикивали, диктор озвучивал: «Да здравствует 7 Ноября, день Великой Октябрьской Социалистической Революции!» На трибуне стоял Кабалоев (это была последняя его демонстрация — вскоре его снимут). На нем был большущий, старого образца бронежилет. Он выглядел, как беременная женщина. Всех горожан невероятно возмущала эта история.
И вот мы приезжаем буквально через полгода после этих событий. Гуляем по Орджоникидзе, где, кстати, мне уже начали подыскивать невесту. Многие хорошо знали мою маму и воспринимали меня, начинающего дипломата, как весьма знатного жениха. А остановились мы, между прочим, у маминых приятелей — директора Осетинской киностудии и его жены, народной артистки республики. По тогдашним меркам это была элита элиты. Мы прошлись по всем родственникам, выпивали и закусывали. На меня поглядывали с нескрываемым интересом. Но везде шел разговор об этих событиях. Нас водили и говорили: « вот здесь, на этом мосту было большое столкновение», «здесь они упали», «здесь его в спину ударили». Публично же эти события обсуждали только осетинские радиостанции, остальные СМИ Советского Союза дружно молчали.
Одним словом, первые раскаты нынешнего кавказского грома прозвучали еще при Брежневе. В Чечне крупных инцидентов не фиксировали, но, с другой стороны, там всегда было неспокойно. Я вспоминаю, как отец спросил однажды у Махмуда Эсамбаева: «А как чеченцы к русским относятся сейчас?» На что хитрый и мудрый Махмуд ответил: «Им сейчас не до русских, они разбираются с ингушами». У них всегда сложные отношения были. Отношения братьев, но все равно сложные: кто старший, кто младший? Ответ Махмуда был очень тонким, потом я его оценил. Ведь проблемы в Чечне начались с того, что разделили Чечено- Ингушскую республику. Это была одна из крупнейших ошибок демократических реформаторов. Дело в том, что пока они были в одной республике и решали вопрос, кто из них будет править, соблюдался определенный баланс. Периодически руководили то чеченцы, то ингуши, то русские. Пока два народа были заняты друг другом, Москва могла не волноваться. Но когда они разделились, появился опасный интерес к Москве.
Отец спрашивал у Эсамбаева: «Махмуд, скажи, а что за народ чеченцы?» Тот в ответ излагал целую притчу:
— У нас в обкоме был большой начальник. Я кладу ластик в рот, чтоб он мой голос не узнал, звоню ему и говорю: «Ты, скотина, животное. Придет время, и мы с тобой рассчитаемся». Тот, задыхаясь от ярости, кричит: «Кто? Кто со мной так разговаривает?!» — «Нормальный честный человек, — отвечаю. – Если ты честный человек, выходи сейчас на улицу, в подворотню дома номер 9, и мы поговорим как мужчина с мужчиной». Тот говорит: «Да, я выйду». — «Но если ты, сука, приведешь с собой ментов или еще кого, считай, ты не мужчина». Он говорит: «И ты никого не приводи!» – «И я». Через час подхожу к этой подворотне, там в пальто он мечется. Машина брошена за 100 метров. Я подхожу и кошу под дурака: «Здравствуй, дорогой. Ты что здесь делаешь?» А тот: «Махмуд у меня тут дело важное, проходи, потом поговорим». Интересуюсь с ухмылочкой: «А что за дело? Не звонок ли телефонный вытащил тебя на улицу?» — «Какой звонок? А ты откуда знаешь?» — «Да потому что это я тебе звонил. Пошутил над тобой». — «Слушай, Махмуд, если б ты не был Махмудом, и я тебя так не знал, и ты не был таким великим, я бы тебя прибил прямо щас. Но поскольку ты человек такой серьезный, я тебя прощу, но ты сука страшная». — «Прости. Я готов тебе это компенсировать. Я решил проверить: мужчина ты или нет». — «А ты сам-то мужчина?» И тот по новой начинает заводиться.
И ведь это были лучшие, это были секретари обкомов, райкомов. Самые сознательные и политически грамотные. И даже таких можно было завести с полоборота…
Конечно, брожения и воинственные настроения там были всегда. Всегда были сложные отношения вайнахов с осетинами. Я это с детства осознавал.