Глава пятая
Эта глава о том, почему в России возможен 37-й год, о том, что собой представляли первые леди Советского Союза, о том, как Раиса Максимовна следила за имиджем семьи Горбачевых, а также о том, как работает американская реклама и как США захватывают рынки
ШЕВАРДНАДЗЕ БОРЕТСЯ С СЕМЕЙСТВЕННОСТЬЮ И АЛКОГОЛИЗМОМ
В МИДе я работал в очень специфическое время. Уже ушел Громыко, и на Смоленской площади появился Шеварднадзе. Об Эдуарде Амвросьевиче надо сказать отдельно. Конечно, о нем уже очень много всякого писалось и говорилось в разное время, но период его работы в МИДе, взгляд на это изнутри самого министерства все- таки требуют отдельного освещения.
Скажу сразу: когда главой ведомства назначили Шеварднадзе, мидовские сотрудники не были в восторге от этого решения. Оно было очень неожиданное, совершенно непонятное — более того невероятное — и уже тогда нарушало принципы аппаратной работы ЦК КПСС. Все-таки столь неожиданных назначений не было. В дальнейшем, уже в перестройку, мы привыкнем к подобным кадровым странностям, а в эпоху Ельцина вообще перестанем чему-либо удивляться. Но тогда это было первое неожиданное назначение, которое всех поразило. Начать с того, что Шеварднадзе вообще не имел никакого опыта дипломатической работы. Он никакого отношения не имел к этой сфере. С другой же стороны, все понимали, что у него большой политический вес и он близок к генеральному секретарю. Поэтому с новым начальником придется считаться.
Конечно он не очень хорошо разбирался в международной политике, но он был хитрым грузином. Этого у него не отнимешь. А у кавказцев политический нюх в крови. То, что они не знают, они чувствуют на уровне интуиции.
Шеварднадзе начал с того, что решил взять под контроль аппарат и немножко его устрашить. Ну, наверное, как любой руководитель. Как бы замкнуть эти службы на себя. Новых людей он почти не привел за исключением Теймураза Степанова, человека, который работал когда- то в «Известиях» и потом ушел с ним вместе. В остальном новый министр предпочел опираться на старые кадры — но не на все. Приход его на Смоленскую площадь ознаменовался жесткой борьбой с так называемым «засильем семейственности». По сути, это была первая кампания, которую он начал.
Вспоминаю дурацкие собрания, на которых коллеги вставали и говорили: «Я сотрудник МИДа, мой сын работает в Дипломатической академии, работает со мной в одной системе, но у нас нет с ним прямого служебного соприкосновения. И если надо, пусть он уйдет из системы. Я тоже за это, поддерживаю меры, которые осуществляет сейчас Эдуард Амвросьевич по борьбе с семейственностью и протежированием в системе МИДа. Я считаю, что это правильная политика». И так каялись все, потому что у всех родственники работали в системе МИДа.
Но больше всего досталось родственникам Громыко. Естественно, что за 28 лет министр Громыко имел много, если можно так выразиться, своих людей. Не родственников, а скорее учеников. Фактически им было выращено два поколения дипломатов (если считать, что одно поколение — это 16 лет). Эту многочисленную когорту можно было назвать птенцами гнезда громыкинского. Конечно, многие люди были с ним и друг с другом связаны не только служебными отношениями.
Прежде всего поплатились люди, которые занимались кадрами. В частности, был снят с работы Валерий Цыбуков, который был близок к семье Громыко. На смену пришли новые люди по цековско-кагэбэшной линии. Этих людей привел сам Шеварднадзе, имея в виду, что новые чиновники не завязаны с семейством Громыко.
Вообще, с самого начала эта кампания была очень неприятная, характеризовалась всяческим сведением счетов — как это бывает в подобных случаях. И тогда мне стало понятнее, каким образом крутились шестеренки в 1937 году. Если бы новые кремлевские начальники были пожестче, запустить по второму кругу колеса 37-го года им бы ничего не стоило. Опять полетели доносы. Затем начались чтения закрытых писем о поведении советских дипломатов за рубежом. Запомнилось горячее обсуждение одного из таких крамольных эпизодов — о том, что в Индонезии группа наших посольских сотрудников якобы ходила в публичные дома. Их там застукали, и ряд дипломатов, в том числе одного моего коллегу по институтскому курсу, убрали с работы.
Дальше в МИДе разгорелась идиотская борьба с употреблением спиртных напитков. В частности, погорел один посол, который написал Шеварднадзе телеграмму примерно такого содержания: «В связи с вашими указаниями возникает два вопроса. Первый: что делать с тем запасом спиртного, который уже накоплен в посольстве? Второй: что делать, если в жарких странах по медицинским показаниям надо употреблять немного алкоголя?» Посла сочли политически близоруким и приказали ему сдать дела и вернуться в Москву.
Так сложилась моя судьба, что я помимо Андропова близко соприкасался и соприкасаюсь с семьей Громыко, и в МИД пришел не без их помощи. Скажу еще более откровенно: в частности, не без помощи зятя Громыко Александра Сергеевича Пирадова, который помогал очень многим людям, включая Игоря Иванова, делать карьеру на Смоленской площади. Игорь Иванов, как известно, наполовину грузин. А Александр Сергеевич Пирадов тоже имеет грузинские корни. Его отец был в сталинские годы военным прокурором, по-моему даже военным прокурором СССР. В общем, занимал очень крупные должности. Он с Кавказа и, естественно, был связан с правящими тогда товарищами. Александр Сергеевич одно время был женат на дочке Орджоникидзе и жил в Кремле на одной лестничной площадке со Сталиным. А второй его женой была дочь Громыко. Звездный зять.
К тому времени, когда я заканчивал МГИМО, Александр Сергеевич пользовался в МИДе очень большим авторитетом, а ко мне относился фактически по-семейному. У меня были очень хорошие отношения с дочерью Громыко Эмилией Андреевной. С Милей — как ее называли близкие. Я, собственно, и не скрывал дружбы с этой семьей. Приходил к Александру Сергеевичу на работу, консультировался. И при его непосредственном участии меня взяли на службу в МИД.
Вполне естественно, что когда у руля в министерстве встал Шеварднадзе, у меня начались неприятности но службе. Мелкие доносы, маленькие пакости, какие-то неприятные шушукания… Все это давало ощущение нервозности, неопределенности.
Чувствовал, что кольцо сжимается, что пошла минусовая динамика.
Ясно, что не сам Шеварднадзе все это делал. Поступила команда «Фас!», и все с большим удовольствием начали ее исполнять. Маленький 37-й год — без кровавых репрессий. Через много лет после тех событий я увидел фильм Дмитрия Месхиева «Свои», который меня поразил. Фильм рассказывает о начале войны: как вдруг свои начали сводить счеты со своими. На селе, как только пришли немцы, кто-то стал старостой, кто-то полицаем. И те, кто возвысился, начали мстить за старые обиды, унижать и убивать своих земляков, соседей. Во всем фильме нет ни одного немца. Точнее, немцы появляются буквально на полминуты — проносятся мимо на мотоциклах. В остальном же идет война между своими.
Абсолютно понятная мне картина. Это по-нашему. Именно то, что я видел в МИДе и потом тысячу раз в московской политике. Только кинь клич, и все бросятся друг друга сжирать. И когда говорят о сталинских репрессиях, возникает вопрос: ну не сам же Сталин со своими грузинами приходил вас забирать? Это делали самые обычные люди: кто-то писал, кто-то хватал, следователи аккуратно заводили дело, кто-то исполнял приговор. И вся эта машина работала. Сталин ее только запустил. Значит, в обществе это глубоко сидит. И идет испокон веков. Вспомним историю: один князь уничтожал другого, стучал на него татарам, насылал татар, те сжигали города. А ведь князья были кровными братьями. С тех пор мало что изменилось.
Мне один человек рассказывал, что произошло в селе, в Волгоградской области, где жили его родители, после их смерти. Как только прошли похороны и дом опустел, селяне буквально разнесли дом, все вещи вынесли, вытащили все по кускам, разобрали чуть ли не до гвоздика. Вели себя хуже мародеров. Когда сын узнал про все эти дела, он просто разуверился в человеческом роде. Ему не жалко было вещей, но он был в шоке от того, как повели себя «милые соседи», которые совсем недавно ходили в гости, пили чай, расхваливали варенье. А как только хозяева умерли, превратились в жестоких мародеров. Мало того, некоторые из грабителей приходились родственниками. Вот что страшно.
Он приехал и устроил в этом селе форменную облаву. Он крупный человек, привлек определенные силы, и в селе была проведена жесткая зачистка. В каждом доме искали вещи родителей. Он сперва думал, что найдет одного-двух жуликов, которые все стащили. Но выяснилось, что стащила вся деревня. У всей деревни нашли какие-то вещи родителей. Произошло как в известном библейском сюжете: не один, не два, но абсолютно все жители Содома пришли требовать выдачи и расправы над ангелами, остановившимися в доме Лота. После чего городу был вынесен окончательный приговор.
Произведенное открытие моего приятеля убило. Он хотел расправиться с вором, а ворами были все. И он плюнул, подарил этот дом каким-то своим дальним родственникам и уехал. Он мне рассказывал: «Я даже не думал, что такое может быть. Оказывается, может».
А я в этот момент вспоминал МИД. Могло ли быть так в МИДе? Абсолютно! Только запусти эту машину. Это в нашей российской традиции. Это те вещи, которые, как мне кажется, не понял Ходорковский. Он думал, что это невозможно в принципе. Он думал, что есть какой-то уровень, на который ты забираешься — и все, ты прошел точку невозврата, как в авиации. Тебя там не съедят. Нет. Тебя съедят всегда и везде. Это ты хорошо должен усвоить: в России нет и никогда не было такой точки невозврата. Тебя всегда съедят и с большим удовольствием. И никто не поднимется за тебя, даже если ты будешь 100-процентно прав. Это никого не интересует. Может, и прав. Но если машина заведена — ее уже не остановишь.
В МИДе это происходило без разврата, без кровавостей, культурно, с улыбкой, но тем не менее…
Что же касается новой внешней политики… Для меня поворотной точкой в понимании Шеварднадзе была история с Ливией. Когда американцы бомбили Ливию, а мы вместо решительных действий ограничились каким-то тупым вялым заявлением, типа — нехорошо бомбить чужую страну. У Каддафи погибла тогда приемная дочка, а ведь Каддафи был нашим союзником. Я вдруг понял, что Шеварднадзе и впредь будет сдавать наших союзников. Мне абсолютно стало ясно, что это человек, который будет любым путем уходить от конфронтации с Западом. Громыко реагировал бы совсем по-другому. Так, как мы прореагировали на кипрские события в 1974 году. Когда турки залезли на Кипр, мы фактически завели двигатели атомных бомбардировщиков, и те готовы были взлетать. Мы уже приступали к реальной демонстрации своей военной силы. Была ли готовность применить ядерное оружие — это большой вопрос, но то, что двигатели самолетов заводились и объявлялось военное положение — это факт. Люди уже готовились. И в итоге мы спасли Кипр. И, между прочим, киприоты очень уважают Громыко и его семью: они понимают, что тогда турки бы их съели. Но решительность Советского Союза в данном случае спасла ситуацию.
А при Шеварднадзе начались пустые разговоры. Мол, этого не надо, нехорошо как-то. Когда американцы Ливию обстреляли, тоже можно было завести двигатели самолетов, поднять их в воздух, барражировать над Израилем или рядом с границами Израиля. То есть вариантов адекватного ответа было много, но действий никаких не предпринималось. Можно было вывести и корабли в море. Вообще делать все, что положено делать в таком случае — балансировать на грани применения военной силы. «Как? Вы применили силу против нашего союзника? Мы этого так не оставим!» И все. И мир бы увидел. Это очень важно — как воспринимается наша политика за рубежом. А если мир видит, что Советский Союз уже не «крыша», то, естественно, ситуация в мире меняется. Все бегут к тому, у кого есть реальная сила.
Газеты наши не молчали. Были заявления, возмущались, мол, нехорошо бомбить. Но возмущались уже довольно вяло. Видно было, что никаких решительных действий предпринимать никто не собирается.
В этот момент я понял, что внешняя политика страны принципиально изменилась. В мире складывалась совершенно новая ситуация. Шел 86-й год…
Еще меня насторожил интересный разговор. Я пришел к одному товарищу в штатском, который представлял в МИДе интересы спецслужб. Собственно, интересы КГБ. Он был очень влиятельным человеком, и я попросил у него рекомендацию. Хочу, говорю, вступить в партию. Как раз пришла пора обзавестись красной корочкой. Я поступил в институт в 16 лет, закончил в 21 год и был, как тогда говорили, молодым специалистом. Рекомендация от этой важной персоны мне бы значительно упростила задачу.
И вот что он мне ответил:
— А ты определился, в какую партию вступать?
Такого поворота беседы я никак не ожидал:
— Но она же у нас одна!
— Ну это еще посмотрим. У нас их завтра может быть много.
Это был разговор в начале 1988 года. Перестройка шла, но о многопартийности говорили еще только на уровне интеллектуального прощупывания. А тут вдруг генерал, отвечающий за государственную безопасность, представитель, казалось бы, самой реакционной прослойки, начал вести такие крамольные речи.
И он не был белой вороной среди своих. Так стали говорить многие. Вообще от сотрудников спецслужб шли волны, которые потом, через много лет я переосмыслил и, как мне кажется, расшифровал. Я абсолютно уверен, что в крушении КПСС свою роль сыграли очень многие люди в КГБ. То есть на новый виток вышла подспудная борьба между КГБ и КПСС, о которой мы уже говорили. КГБ, превратившись при Андропове во вторую партию, только без публичных признаков, без тех признаков, которые обычно есть в демократическом обществе, фактически вел завуалированные бои с тогдашней главной партией власти. И добился своего. В итоге съел своими методами. Люди, занимавшие в этом ведомстве ответственные посты, понимали, к чему идет дело, и заранее настраивались на новую волну.
Создавалось впечатление, что спецслужбисты в это время уже лучше чувствовали ситуацию, чем партийные функционеры — в каком-то смысле представители Лубянки были даже более прогрессивными.
Вот одна любопытная сценка из моей венской работы. Когда я только приехал работать в представительство, мне рекомендовали: «Перед тем, как начнешь работать, познакомься с двумя товарищами. Зайди в комнату №3 и в комнату №5».
Я зашел в комнату №3. Там сидел человек в очках, в сером костюме, обсыпанный перхотью, в какой-то несвежей рубашке — мрачный, угрюмый. И произносил такие слова:
— Вот вы приехали в Вену. Вы, молодой человек, отдаете себе отчет в том, что такое Вена?
— Ну как… Вена — столица Австрии.
— Это все понятно. Но да будет вам, товарищ Филатов, известно, что Вена — это же крупнейший шпионский центр. Здесь представлены интересы всех спецслужб. Здесь идет борьба днем и ночью. Это только кажется, что здесь тихо. Вам придется в Атомном агентстве работать, а там, куда ни плюнь, всюду шпионы. Так что учтите это. И проявляйте бдительность. Если у вас там будут какие-то сигналы — немедленно к нам. Звоните, стучите.
Он меня прямо закошмарил.
Затем я отправился в комнату №5, настраиваясь на не менее тяжкий разговор. Но на сей раз мои страхи были напрасными. Во втором кабинете сидел расслабленный человек в подтяжках, в хорошем костюме, вальяжный, как Ларри Кинг. Он был хорошо причесан, был добродушен, улыбался. И вел милую светскую беседу:
— Как я вам завидую, молодой человек! 22 года. И уже в Вене — в европейской столице! Знаете, Алекс, мы с женой так любим Вену! Мы уже второй раз здесь в командировке. Вы оперу любите? О, в оперу надо ходить. Вы, конечно, знаете, что это настоящая оперная столица. Один Паваротти чего стоит! И еда тут, конечно, потрясающая. Венский шницель — вы знаете, что это такое? Непременно попробуйте, Алекс, не пожалете! И обязательно оставайтесь на Рождество. Зимние праздники в Вене — это просто фантастика! Короче, вам крупно повезло. Вы не женаты? Нет? Кофейку, может быть?
И только в конце он произнес искомую фразу — но так, что она казалась необязательной:
— Ну если почувствуете что-нибудь, заходите, тут посоветуемся, поговорим.
Каково же было мое удивление, когда я узнал, что в комнате №3 сидел секретарь парткома, а в комнате №5 — представитель КГБ. Это было отражение мидовской картины того времени.
Я не хочу сказать, что все представители КГБ были такие расслабленные. Но тем не менее, чувствовалось, что им было больше позволено в той системе. Была иная мотивация, и это их делало более свободными людьми. «Партия Лубянки» могла позволить себе элементы демократии, свободного разговора, могла себе позволить какие-то там комбинации, какую-то аналитику, а для всех остальных госслужащих подобное было запрещено.
Не исключено, что это была одна из причин проигрыша КПСС. В принципе никому ничего не позволялось, но по специфике своей работы у КГБ было большее поле для маневра. И в итоге, внутри системы родился ее могильщик. Тот, кто и закопал устаревшую бюрократическую верхушку.
Поэтому я считаю, что приход Путина к власти — это закономерный финал пути «партии КГБ». Пути к власти, который начался на самом деле с середины 60-х годов, когда КГБ стал играть самостоятельную роль и потихоньку превращался в отдельную партию. 35—40 лет упорной работы привели эту партию на вершину отечественного Олимпа. Это был длительный переходный период, но в момент слома советской модели эти люди получили реальное ускорение. Хотя основу их победы заложил еще Андропов. Уверен, без Андропова не было бы Путина.
Андропов — это решительный перелом в данной борьбе. Первая ласточка, первый признак, что новая партия начала одолевать старую. При Андропове Лубянка еще не готова была взять всю полноту власти, нужно было подтянуть более молодые поколения, привести их в бизнес — в общем, выполнить ряд первоначальных задач. В конце 80-х они еще не были готовы. Но события шли в нужном для этой партии русле, это просто чувствовалось.