ХРУЩЕВСКИЙ ПРИЗЫВНИК
Все, что было у меня до встречи с Джуной, было хорошо и по-советски. Я человек, который ни разу не был в милиции, ни разу не подписывал протокол. Не привлекался. Не имел проблем с властью. Советская власть дала мне все. Ни одной претензии бытовой и личной к советской власти не имею. Все было ровно. Точно из английского анекдота: мальчик до 6 лет не разговаривал. До того момента, когда подгорела овсяная каша. Его спросили: что же ты молчал все это время? А какой смысл было разговаривать, отвечает. Все было нормально. Каша не подгорала.
Так и я могу сказать про свое детство и студенчество. Каша была вкусная и не подгорала. Отец занимал ответственное положение. Был кремлевским начальником. Работал в сфере транспорта. Руководил планированием перевозок в масштабах всего Советского Союза. А перевозки — это все отрасли хозяйства, от сельской до военной. И у него было синтетическое знание страны. Он был своего рода энциклопедистом. Я мог его спросить: скажи, папа, сколько мы возим угля? Он говорил: столько возим, столько добываем, а вот столько добывать не будем. Я спрашивал: а что у нас с фосфором? Он немедленно отвечал. А будут ли у нас новые самолеты? Отец не выдавал секреты, но мог намекнуть, что самолеты будут.
Он знал все. Количество людей в стране, которые знали все, было очень небольшим. Даже министры знали все только в своей отрасли. Секретари ЦК тоже делились по сферам ответственности — кто-то занимался междуна- родкой, кто-то идеологией, кто-то молодежью.
Все, наверное, знал председатель КГБ Юрий Владимирович Андропов, о котором я расскажу позже. Все знал Генеральный секретарь Леонид Ильич Брежнев. Но и то — они знали ситуацию уже с высоты птичьего полета. Отец отслеживал движение всей страны с более близкого расстояния Он хорошо видел, кто куда едет, кто куда направляется, а чье движение застопорилось. Все в Советской стране планировалось. А значит, минуя отца, нельзя было получить ни одного вагона.
Отец вел дневники. И кое-что мне передал. Часть дневников была секретной — ее после его смерти забрали. А несекретная часть осталась.
Записывал в практических целях. Помечал: 16.00, 17 ноября, совещание у Байбакова, председателя Госплана. Дальше следовал подробный конспект. И если позже кто-то говорил — мы же давали поручение! Стоп, говорил отец, когда было поручение? 16-го числа? Хорошо, сейчас посмотрим, что было 16-го числа. Эта его манера, как говорили потом сотрудники, многих раздражала. Но и дисциплинировала. Потому что знали: этот человек все четко записывает.
Отец мне говорил: я записываю, чтобы не заснуть. Потому что длинное совещание — я просто засну. А когда пишу, слежу за канвой разговора.
Он пришел в Госплан из науки: до этого был ученым секретарем крупного НИИ. Он был хрущевским призывником: пришел в правительство по тому известному набору, который провел персек, решивший перетащить 30- летних яйцеголовых на государственные должности.
Хрущев менял поколение чиновников. Отец оказался в нужное время в нужном месте. И уже в 30 лет занимал в Госплане высокий пост — по крайней мере, по той советской номенклатурной системе.
17 лет он проработал в здании Госплана на Охотном ряду. Мы пришли в это здание в 1994 году, через 13 лет после его смерти. И некоторые его сотрудники, которых я помню (потому что еще ребенком туда приходил на елки), как раз в те дни паковали вещи и уезжали. И вот по удивительной иронии судьбы я работаю в кабинете своего отца. Это произошло по чистому совпадению. Так совпало. Это какой-то круг. Он пришел в 32 года в Госплан. Я в 32 года стал депутатом. Я работаю уже 12 лет в том же мистическом здании, где он просидел 17.
Вообще-то отца могли взять и в ЦК. Уже фактически брали. На очень ответственный пост завсектора ЦК. По высокой рекомендации. Но все-таки не взяли. Из-за бравады. Ему задали обыкновенный вопрос: сколько вы получаете? Вместо того, чтобы просто назвать свой оклад в НИИ, отец сказал — неограниченно. Ответ потряс интервьюера. А проводил собеседование секретарь ЦК Козлов. «Что значит неограниченно?» — удивился Козлов. «Понимаете, — отвечает, — я работаю в науке, очень много печатаюсь, и тут зависит от моих возможностей. В принципе я могу получать очень много, и 700, и 800, и тыщу. Иногда, конечно, бывает мало. Но если работать…» «Ну знаете, – укоризненным голосом сказал интервьюер, – в ЦК таких окладов нет. Здесь мы вам этого обещать не можем. И вообще нам не совсем понятно, какая у вас мотивация идти на эту должность».
Он мне потом много раз рассказывал эту историю. Мне тоже приходилось проходить массу всяких собеседований. И на всю жизнь он меня научил: «Алекс, надо отвечать прямо на поставленные вопросы, никаких не должно быть мальчишеских дел — «неограниченно»…»
Совершенно было не нужно так говорить. Более того, человеку, который рекомендовал отца, отзвонили и сказали: твой молодец такое выдал! Тогда подобным образом на вопросы о доходах не отвечали. Да и сейчас-то неудобно так говорить при приеме на работу…
Отец действительно много публиковался, писал об образовании тарифов на железнодорожном и других видах транспорта. Он всегда гордился, что до него по этой теме писал только Витте, премьер царского правительства. И вот он второй человек, который берется за научное обоснование этих экономических вопросов.
После того, как Хрущева сменили, Брежнев зачистил молодое поколение, рекрутированное из науки. Хрущевский призыв головастиков раскидали по всяким практическим институтам, по дипломатической линии (характерный пример — Бовин). Надо сказать, всех трудоустроили. Тот человек, которого взяли вместо отца в ЦК, тоже стал в итоге дипломатом. И потом много лет работал в аппарате ООН.
…Отец — темноволосый, полноватый. Полноватым стал после 40 лет. До этого хвалился, что у него один и тот же вес — 70—73 кг. После стал набирать. Из командировок всегда привозил мне какие-то пистолеты, разные, заграничные, французские. Ходил в строгом костюме. Мать всегда утром его провожала. Советовала, как выстраивать отношения с коллегами и подчиненными. В этом плане она как коммуникатор гораздо выше его. Он мог поругаться, иногда слишком прямолинейно себя вел. Мать была для него своего рода лоцманом.
Мать родом с Украины, учитель русского и литературы. Много лет работала в Московском институте инженеров транспорта. Там были курсы русского языка для иностранцев, занималась в основном с ними. Трудилась 30 лет. Преподавательская работа ее устраивала, потому что давала возможность больше заниматься детьми.
Помню ее уже располневшей. Но полной она стала после родов.
У нее была астма. Тяжелейшая форма: к 30 годам еле ходила, еле поднималась по ступенькам. Это была трагедия: 30-летняя женщина — и такой недуг. Непонятно было, что с этим делать. Все говорили про Крым. Но как можно в Крым переезжать семье чиновника? Там нет ни правительства, ни науки. В Крым может ехать человек свободной профессии.
И один знакомый не из мира медицины сказал ей просто: а может, попробуешь родить? И роды могут дать перестройку всего организма и в том числе решение этого вопроса. Могут не дать, но могут и дать.
Она в это поверила. Родила ребенка, то есть меня. И действительно пошла на поправку. Астма прошла! Правда, располнела. Но главное, избавилась от астмы.
То есть я пришел как ребенок-избавитель. Есть сестра, которая на 9 лет меня старше. Но ко мне всегда относились по-особому. Второй ребенок, поздний. И к тому же избавитель…
Летом каждый год ездили в кремлевские санатории. Был особый курортный мир. Был и дачный мир. Но родители не очень любили дачи. И не просто потому, что были городскими жителями — эдакими city guys. А во многом из-за того, что мать (а была она тоже дочкой ответственного работника — дед руководил трестами, концернами, в том числе во время войны), понимала, что дачные истории — путь к конфликтам на работе. Когда люди вместе работают и вдобавок вместе живут, возникают какие-то ссоры, жены ругаются, дети дерутся. Отношения портятся… Зато часто ездили в кремлевские санатории, в основном в Крым и Сочи. Люди съезжались со всей страны, причем очень высокие, крупные руководители. Это было интересно. Я мог общаться с персонами, знакомства с которыми простым смертным были недоступны.
Самое раннее и потому сильно впечатлившее меня знакомство произошло в подмосковном санатории « Барвиха». Мне было 6 лет. Отец взял меня за руку и повел по длинным коридорам санатория. Постучал в дверь одного из номеров. Кто-то за дверью отозвался. Мы вошли. На стуле сидел Семен Михайлович Буденный и разминал рукой мячик. Командарм был совсем седой, со своими знаменитыми фирменными усами. В номере была еще женщина, много моложе командарма (супруга, как мне объяснили после). Надо сказать, я был к встрече подготовлен и задавал легендарному полководцу умные (для моих лет) вопросы. Сначала он не совсем понимал, о чем со столь молодым человеком говорить. Но когда я его раскочегарил своими умными вопросами насчет белополя- ков, он был потрясен. И пустился в воспоминания. Запомнилась его фраза «мы их гнали аж до Варшавы». Завелся немножко, чувствуется, маршал. Прощаясь, он подписал мне книгу «Встречи с Ильичом»: «Алексу Филатову – на долгую память».
Чуть позже я видел с близкого расстояния и маршала Жукова. Кстати, первой книгой, которую я прочитал, были его «Воспоминания и размышления». Я читал их с огромным интересом. Моя сестра тогда уже училась в МГИМО. И проходила историю войн и военных учений. А ей абсолютно не хотелось этим заниматься. И я ей чертил карты Ледового побоища. Занимался, так сказать, мелким реферированием. Все эти темы меня невероятно прельщали.