КАК ЛДПР ПРИВЕЗЛА ИЗ ФРГ ЯЩИКИ С ПАТРОНАМИ
Если первый путч я провел за городом, то второй застал и вовсе за границей. 2 октября 1993 года мы были в Германии. Задолго до горячих сентябрьских и октябрьских деньков нас пригласили на съезд Немецкой народной партии. Эта партия близка нам по идеологии – она патриотического толка. Нас пригласил доктор Фрай — старый партнер ЛДПР еще с самого начала 90-х. Он известный издатель. Доктор Фрай, а также его дочь и сын, патронируют Народную партию. В Германии они устраивали такой семейно-партийный митинг и очень хотели, чтобы туда приехал Жириновский. А в Москве закипали события. Жириновский хотел остаться. Но тут я сыграл определенную роль, уговорил Вольфовича не отказываться от Германии. Напомнил, что наш партнер давно прислал приглашение, да и сам Жириновский давно хотел выступить на германской трибуне, ждал этого выступления. К тому же немцам интересны известия из Москвы. «Ваш визит будет интересен немцам, поскольку у нас очень горячие события», — доказывал я вождю. И мы все- таки выехали в Мюнхен.
Мои ожидания оправдались. Приезд ЛДПР на слет немецких народников произвел эффект. Жириновский блестяще выступил перед большой, солидной аудиторией. В огромном холле собралось тысяч пять местных партийцев. Народ выпивал, пел песни. И в этой непринужденной обстановке выступали ораторы. Такая форма партийного митинга с пивом нам казалась совершенно необычной: у нас ведь, как правило, на улице, на холоде стоят. А так, чтобы с удовольствием, с пивом, рыбкой, людей послушать, самому что-нибудь толкнуть — мы этого не понимаем.
Жириновского перед выступлением на всякий случай предупредили: здесь нельзя ничего плохого говорить об эмигрантах, иначе сразу пойдет иск в суд. Нельзя говорить о том, что неправильные границы, — тогда вообще замотают по судам. Нельзя говорить, что в Европе нет демократии, – это и подавно криминал. Жириновский недоумевал: «А про что же тогда можно говорить?» — «Ну. вот такие условия. И вообще, лучше чаще говорить слово «демократия», чтобы не привязывались».
И тогда Жириновский, поздоровавшись с аудиторией по-немецки, толкнул такую речь:
— Я знаю, что Германия — это страна демократии, где образцово решены многие вопросы. Но я приехал из другой страны, где многие вопросы не решены, поэтому я расскажу о своих проблемах, которые я знаю. Например, нас достали мигранты, особенно с юга. Они приезжают и захватывают места.
Тут толпа немецких партийцев буквально подпрыгнула от восторга.
— Но в Германии, в культурной цивилизованной стране, — продолжал Жириновский, — я знаю, таких проблем нет.
Толпа начинает визжать.
– Я знаю, что в Германии нет проблем с границами, они справедливые, а вот в России в результате распада часть территорий оказалась за пределами, и мы потеряли свою территорию. Нас это очень беспокоит, но Германия — это демократическая страна. Конечно, этот вопрос, вопрос границ, вас не беспокоит. Потом нас еще беспокоит такое образование, как Польша. Она ведет себя безответственно. Исторически эту Польшу всегда делили. В Германии, понятно, этот вопрос вообще никого не беспокоит, а вот в нашей стране…
И дальше в таком же духе. Вроде бы говорил о России, и при этом все время повторял, что в Германии демократия, решены все вопросы. Зато в нашей стране, к сожалению, вот такие есть проблемы, что мигранты с юга приезжают, захватывают места, ведут себя отвратительно, не хотят признавать культуру другого государства, не хотят с нами общаться, пытаются насиловать наших девушек.
Под конец он сорвал дикую овацию, потому что все поняли, о чем он говорит.
Мы поехали после этого отдыхать на дачу. Легли спать. И вдруг Жириновский всех будит, мы вскакиваем, и он командует: «Немедленно все едем в Москву!» Я знаю точно, что ему никто не звонил, но вдруг ночью его пробило. «Едем в Москву». А у нас билеты были на 4-е или даже на 5-е. Пытались уговорить шефа повременить. «Нет! — сказал Жириновский. — Уезжаем, улетаем, поднимаем начальника «Аэрофлота». Рвем в Москву».
И мы схватили за грудки представителя «Аэрофлота», требуя немедленно отправить нас на родину, хотя не было мест, были еще какие-то проблемы. Короче говоря, нас все-таки взяли на борт до Москвы. Более того, с собой мы еще привезли несколько ящиков хорошего немецкого вина, которыми доктор Фрай нас снабдил на дорогу.
Когда мы появились в аэропорту Шереметьево-2, шел штурм Останкино. И по телевизору показывали соответствующие кадры, журналист с дрожащим голосом твердил, что идет штурм Останкина. Нас встречали наши партийные товарищи, и они докладывали: все, Ельцину конец. Штурмуется Останкино, взята мэрия. Эта власть накрывается, и точка. Но Жириновский отнесся к таким сообщениям очень осторожно.
Тем временем мы стали выгружать ящики с вином. Проносили их через депутатский зал. И вдруг кто-то громко сказал: «Патроны привезли». Мол, приехал из Германии Жириновский, привез какие-то патроны.
К Жириновскому подошел мужик и спросил в лоб: «А вы-то что будете делать?» И мне понравилась фраза Вольфовича. «Будем помогать выносить раненых», — сказал просто Жириновский. И вот в этом была сформулирована его позиция. А позже и позиция партии. В принципе — ни за ту, ни за другую сторону мы не выступали. Считали, что обе стороны обострили и без того сложные отношения. Но помогать выносить раненых — это означает отстаивать интересы государства и страны, чтобы она не развалилась в результате этих событий.
Интересно, что у меня еще до октябрьских событий была встреча с Хасбулатовым. Был довольно длительный и напряженный разговор. Спикер Верховного Совета выразил свое раздражение Жириновским. Он запомнил, как за полгода до этого на партийном съезде лидер ЛДПР бросил одну жесткую фразу: лучше пьяный русский, чем очень хороший, но чеченец. И сформулировал это противостояние вполне конкретно: чеченец Хасбулатов против русского медведя Ельцина. Жириновский был единственным, кто так поставил тогда вопрос.
Так вот, это сильно напрягло Хасбулатова. Он понял, что удар нанесен в самую болевую точку. И тут же приказал не пускать Жириновского ни на какие мероприятия Верховного Совета, не иметь с ним вообще никаких контактов. Но меня он принял даже с каким-то особым интересом. Хасбулатов рассчитывал отыскать какую-то линию напряженности между мной и Жириновским. Он все время проводил эту идею.
Разговор затянулся. Он курил трубку. И между прочим сказал такую странную фразу: «Почему я, сын высланного человека, который в теплушке ехал среди чеченских выселенцев, должен больше думать о России, больше за нее переживать, чем сами русские? Почему русские так не переживают? Они что, не видят, что у них украли страну, что эта приватизация злодейская? Почему они не проникаются патриотическим духом?» И в этот момент мне показалось, что он входит в некую роль, что он почувствовал себя Сталиным, и подобно генералиссимусу, готов взять ответственность за страну на себя.
Он с болью говорил о том, что происходит: «Вот они все время смотрят на Запад, а ведь это неправильно. Надо смотреть и на Восток. И я знаю, куда надо смотреть на Восток, потому что на Востоке есть огромные деньги и возможности. И мы можем воспользоваться этими возможностями, но они смотрят только на Запад».
Одним словом, летом 1993 года он почувствовал себя каким-то миссионером, который должен выполнить свой великий долг. Он собирался стать руководителем России. Никакому Руцкому или другим людям он бы власть не отдал. И если бы они победили, самой трагической была бы эта ситуация. У него появилась реальная возможность стать правителем России, и шанс такой, повернись по-другому события, он бы вряд ли упустил. Соратники не отобрали бы у него власть. И был бы у нас чеченский правитель. Некоторые это понимали — и именно здесь было слабое место у Верховного Совета. Жириновский как-то сказал: «Ну, был бы Филатов с их стороны. Мы бы согласились. Почему не поддержать Верховный Совет. Но чеченец…» Этот национальный момент, возможно, и сыграл решающую роль.