КЛЕМЕНТИНА ИЗ ГОСТИНИЦЫ «АЛЬ-РАШИД»
Конечно, Ирак был жесткой страной. Этого отрицать не будем. Особенно в условиях санкций. Вообще история Ирака делится на этапы. Довоенные и послевоенные. До вторжения в Кувейт и начала «Бури в пустыне» это было процветающее государство. Здешние специалисты имели отличную зарплату. Люди спокойно ездили за границу. У них были превосходные дома. Даже когда шла война с Ираном, фронт казался где-то далеко, а в главных городах все было спокойно.
Многие мои знакомые с большим удовольствием вспоминали это время.
Период жестких санкций очень больно ударил по всему обществу. Люди обеднели: интеллигенция, средний бизнес. Они сильно переживали по поводу этих изменений в своем статусе. Их угнетала невозможность куда- либо поехать по иракскому паспорту. С иракским паспортом ты был как бомж.
Разыгрывались настоящие человеческие трагедии. Жесточайшая экономическая и дипломатическая блокада оказалась неким новым, очень мрачным явлением, с которым никто прежде не сталкивался.
Жесткость, подчас жестокость иракской власти по отношению к своим гражданам была естественной реак- цией на колоссальное внешнее давление.
Я вспоминаю один эпизод, о котором до сих пор сильно сожалею. Однажды в гостинице «Аль-Рашид» я зашел в магазин. Там было множество ларьков, где продавалась всякая всячина. Между прочим, попадались приличные вещи, даже известных мировых марок. Я разговорился с девушкой, торговавшей в одном гостиничном бутике. Выяснилось, что она из семьи предпринимателей, что это у них семейная лавка.
В прежние времена они выезжали, много путешествовали. Она очень хорошо говорила по-английски, получила отменное образование. Но сейчас им плохо, тяжело…
Семья жила в этой же гостинице — так было удобнее содержать бутик. У них был свой дом, но сейчас они снимали в «Аль-Рашиде» офис, где жили и работали.
Мне показалось, что ей очень приятно со мной поболтать. Как с человеком, приехавшим из Европы. Где когда- то гуляла и она — «бывала в Париже, в Лондоне в лучшие времена, но, к сожалению, никогда не была в России». В ней чувствовалось тяготение к европейской культуре. Развитая, модная, красивая женщина.
Звали ее Клементина. У нее, естественно, было какое- то арабское имя. Но сложно произносимое. А Клементиной ее прозвали в Париже, где она некоторое время пребывала. Иностранцы давно забыли дорогу в Багдад, жителей ее страны тоже никуда не пускают, и я был для нее как форточка во внешний мир. Я рассказывал про Россию, пригласил ее в Москву. Она заулыбалась. А я залюбовался: холеная, с большой грудью, сама не толстая, видно, что еще не рожавшая. Замечательная.
Я был выпивши, и это отразилось на моем поведении. В другой бы раз, может, поостерегся, а тут заявляю без обиняков:
— А может быть, ты зайдешь ко мне? Чайку попьем…
— Да нет. Вы знаете, в этой гостинице это неуместно.
— Конечно, понимаю. Но я исключение. Понимаешь, я здесь гость на самом высоком уровне.
— Здесь не так много гостей. Мы всех знаем.
Чувствовалось, она вся в сомнениях, вроде бы ей и хочется, но понятно, что нельзя. Я говорю:
— Ну ладно. Я тебя жду. Сейчас поднимусь, чтобы мы не вместе ходили. Приведу себя в порядок. А через часок приходи.
— Хорошо, я постараюсь…
Поднимаюсь к себе в номер. Жду ее, забыв, что у меня стоит охрана у номера. Помимо обычной гостиничной охраны к каждому из нас, членов делегации из России, были приставлены персональные охранники, дежурившие у дверей номера.
И вдруг она мне звонит и взволнованно лепечет:
— Вы знаете, я, наверное, не смогу прийти. Потому что я приехала на ваш этаж, вышла. А меня встретила охрана и спросила: «Куда вы идете?» Ну, я сказала, что ошиблась этажом. Они пристали, начали выпытывать, кто я и откуда.
— Слушай, Клементина, ты не беспокойся, я все улажу. Я с ними переговорю. А ты давай, подходи.
Я вышел и попытался что-то этим чертям растолковать. Они рассеянно кивали. По крайней мере, по-русски они явно не понимали, а может, просто не обнаруживали понимание русского языка. По-английски — то же самое. Или делали вид, что не понимают. Я вернулся в номер. И ее ждал.
Она не пришла.
Утром пошел на завтрак, и думаю: дай зайду в лавку к Клементине, сделаю выговор. Захожу в бутик и вижу, что там сидит мужик, а продается все совершенно другое. Совсем другое. Она торговала одеждой, а теперь здесь были какие-то сабли. Начинаю у него выяснять, что произошло. Он по-английски знает три слова.
— А где женщина, которая здесь вчера работала?
— Какая женщина? Я тут всегда работал, здесь никаких женщин не было.
— Ну как? Я вчера здесь был.
— Да нет. Вы ошиблись.
Ну, думаю, кто-то из нас двоих сошел с ума. Прошелся по всем лавкам. Заходил в каждый закуток. Но так и не обнаружил ни ее, ни ее вещей.
Что все это значило? Только то, что за ночь ее убрали вместе со всей этой лавочкой и со всей ее семьей. Вот как работала система безопасности. Мои ребята, видимо, тут же стуканули, и семью Клементины просто вышвырнули из этой гостиницы. Надеюсь, что ничего худшего не произошло. Хотелось бы в это верить.
Я потом иракским коллегам, с которыми работал, эту историю изложил. Да, говорю, я повел себя неправильно, но нельзя ли сделать так, чтобы хотя бы человеку никаких санкций не было? На что иракские чекисты пожимали плечами: «Да какие проблемы. Никаких проблем. Все нормально. Не беспокойтесь. Все хорошо». Я-то понимал, что ничего хорошего, что история получилась жесткая. Что вот так играючи можно человеку жизнь поломать…
До сих пор простить себе этого не могу.
Хотя ничего удивительного в такой ситуации не было. Уже тогда, в 90-е годы, мы были детьми свободы. И расслабились, как профессор Плейшнер в «Семнадцати мгновениях весны». Забыли, что есть другие страны с другими правилами. А ведь, казалось бы, нам-то это не следовало забывать…