ВЕРЕВОЧКИ, ЛУКОШКИ И ДРУГИЕ ЗАГОГУЛИНЫ
Ельцин, которого знает вся страна, колоссально отличается от того Ельцина свердловского периода, с которым я познакомился четверть века назад. Мне кажется, его очень сильно изменили годы, проведенные в Москве, особенно с 87-го года, когда он лишился поста первого секретаря МГК КПСС и стал самостоятельным политиком. За несколько лет он набрался колоссального опыта – именно в той новой политической игре, которая началась со времени перестройки. Он развивался стремительно. Его захлестнул гигантский ноток информации. Из политика областного масштаба он становился политическим тяжеловесом федерального уровня.
Уже в эпоху 87—91 -го годов, когда я возобновил с ним знакомство, это была суперзвезда. Во всем чувствовалась абсолютная звездность. И меня поразил тогда ответ одного из рок-музыкантов, которого спросили: «А какая вам рок-группа сейчас больше нравится?» А он ответил: «Межрегиональная депутатская». И в этом был смысл эпохи, который уловил, казалось, бы далекий от политики музыкант. В этот момент межрегиональная депутатская была круче любых других поп- и рок-групп. А для ее лидера, Бориса Ельцина, это был этап высшей популярности. Я помню, пришла ко мне в гости девушка и увидела фотографию с Ельциным. Она просто обомлела: с самим Ельциным! Как тебе это удалось? А нельзя ли как-то устроить, чтобы и мне сфотографироваться? Обычная московская девчонка, далекая от политики.
Этот период иногда забывают, когда начинают хаять Ельцина и перечислять его грехи. Действительно, было много разного всякого, и многие претензии совершенно справедливы. Но правда и то, что были четыре звездных года. Были 100-тысячные митинги в Лужниках, участникам и организаторам которых никто ничего не платил. Я помню, была проблема заплатить даже за звукоусиление. Искали спонсоров, которые согласились бы дать деньги на микрофоны и усилители.
И было огромное количество людей, которые буквально бросались на него на улицах. Все это я потом увидел с Жириновским. Один в один. Почему, кстати, я уверен, что за Вольфовичем будущее? Потому что такое происходило четыре года с Борисом Николаевичем.
Несколько раз я бывал у Ельцина в Госстрое. Первый раз по поводу организации концерта в защиту жертв сталинских репрессий. Был такой замысел: пригласить всех демократически настроенных звезд и устроить гала-концерт. В итоге он не состоялся, потому что власти просто испугались его проводить. Особенно когда узнали, что там будет Ельцин. А Борис Николаевич поддержал. Я, пользуясь случаем, ему напомнил, что был как-то у него в Свердловске. Он типа вспомнил. Уж не знаю, действи- тельно ли вспомнил или нет, но сказал: «Да, да. Я помню».
Также я был косвенно соорганизатором знаменитой поездки Ельцина в Америку. Это делалось по линии различных организаций. Меня попросили тоже подключиться, поскольку, имея выход на Ельцина, я работал в «профильном» заведении — Институте США и Канады.
Американцы проявляли к Ельцину огромный интерес. Все приезжавшие исследователи — слависты, советологи, кремленологи, все говорили о Ельцине, интересовались его персоной. Когда наши с ними общались, обойти эту тему было невозможно. О чем бы ни говорили, фигура Ельцина занимала половину времени. Эти господа уже понимали, к чему идет дело в Союзе, и жаждали побольше узнать о новой яркой звезде отечественной политики.
Когда к Ельцину обратились напрямую с предложением совершить гастроли по Соединенным Штатам, американцы получили завуалированный отказ. Он ответил, что не очень удобно ему ехать по приглашению каких-то там фондов. И тут родилась идея, чтобы соорганизатором поездки была советская газета. Это считалось логичным. Действительно, все равно поездку организуют наши товарищи, а ссылка идет при этом на некие непонятные фонды. В итоге вояж прошел но линии «Комсомолки», и я принимал в его подготовке определенное участие.
Тогда же произошла памятная поездка на дачу Бориса Николаевича в Успенское. Это были так называемые министерские успенские дачи.
Дело было так. Однажды Любимов позвонил мне и без обиняков предложил: «Не хочешь подъехать к Ельцину на дачу ? » Замечу, что тогда по популярности они были равными: Любимов и Ельцин. А если брать молодежь, то, Любимов, возможно, был и популярнее.
И вот, приехали на эти успенские дачи. Если не ошибаюсь, ельцинский коттедж носил название «46-я дача». Это я запомнил потому, что на следующей поселился Жириновский, когда стал руководителем фракции. Вся семья оказалась в сборе: дочки Ельцина, Елена и Татьяна, супруга, Наина Иосифовна.
Хозяин вышел, поздоровался, потом посмотрел на стол, обвел долгим взглядом всех присутствующих женщин, которые суетились и о чем-то трепались.
— Лето на дворе, а фруктов на столе нет, – раздосадо- ванно констатировал Борис Николаевич. И повысил голос: — Фрукты где и ягоды?
Вопрос явно застал всех домашних врасплох. Лена растерянно стала его успокаивать:
— Сейчас, папочка, привезем. Водителя пошлем.
— Какой водитель? — громовым голосом возмутился Ельцин. — Идите в лес! Собирать ягоды. Лукошки взяли – и в лес!
Женщины стали вытаскивать какие-то пакеты.
— Я сказал, лукошки!
Схватили пакеты, лукошки и выскочили. За дверьми, естественно, договорились с водителем. Тот поехал за ягодами на рынок, а сами, чтобы не злить папу, побрели в направлении леса.
Когда Ельцин зажигался и жестко надавливал, женщины его чувствовали, что нужно немедленно слушаться. Перечить ему в такой миг никто не осмеливался. Они четко знали, что наступил момент, когда надо выстраиваться.
Я к таким его загогулинам еще не привык, и эта сцена меня сильно впечатлила.
Оглядываясь назад, думаю, что Ельцин это сделал не случайно, не ради какого-то озорства. Просто в тот момент не хотел присутствия женщин. Но выгонять их было как-то неудобно. И поэтому он разыграл такую сцену, чтобы от них избавиться на какое-то время и спокойно поговорить с гостями. Он очень хотел поговорить с Любимовым. Чувствовалось, что он был заинтересован в этой встрече не меньше, чем мы.
Я его с интересом рассматривал, подмечал, насколько он изменился. Ну а Любимов – тот вел себя независимо и держался на равных.
Я напомнил Ельцину о концерте, который мы затевали полгода назад: «Вы знаете, Борис Николаевич, концерт- то завалился из-за вас. Как только узнали, что вы собираетесь, все, кто давал согласие, испугались, начали отнекиваться, говорить, что хорошо бы перенести, согласовать. А ведь поначалу хотели чуть ли не западных звезд привезти…» Ельцин эту историю внимательно выслушал, но никак не комментировал.
Борис Николаевич очень здорово, очень по-театраль- ному держал паузу. Он любил розыгрыши и всякие шутки — иногда на грани фола, – но это трудно было назвать хамством. Поэтому верю и хорошо представляю, как но его команде сбросили за борт президентского пресс-секретаря Костикова. Хотя ряд вещей, описанных Коржаковым в его книге и других мемуарах, намекают, что иногда в этих загогулинах имелись черты уголовного преступления. Если формально подходить. По идее — как он мог скомандовать за борт бросить человека? Сотрудника кремлевской администрации — и так вот прямо за борт с теплохода. Можно ведь и разбиться… Особенно мне понравилось в рассказе Коржакова, как нежно сняли с Костикова ботинки: чтобы легче было плавать. Заботливые…
История с Ельциным демонстрирует какую непоправимую ошибку в свое время совершила старая коммунистическая система. У них была, как и у каждой бюрократии, такая система выравнивания, подтягивания отстающих, опускания сильных. То есть это была система коллективной ответственности. Которая привела к полному обезличиванию партии, полной трясине. И – в результате — к самоуничтожению. Хотя, я уверен, если все- таки ставилась задача спасти КПСС, именно такого, как Ельцин, и надо было ставить генеральным секретарем.
Парадокс заключается в том, что Горбачев, который был поставлен генеральным секретарем в надежде на то, что он оживит, реанимирует партию, по сути, никогда коммунистам не симпатизировал и коммунистом не был. Сущность у него была, как сказал бы Ленин, мелкобуржуазная. Но судьба так сложилась, что он стал последним вождем партии.
И наоборот, Ельцин, который но иронии судьбы стал звездой демократии и знаменем демократии, по сути своей — коммунист. И по воспитанию, и по стилистике. Если бы его в 1988 году избрали генеральным секретарем, то, я уверен, не развалилась бы, ни страна, ни партия. Партия развивалась бы — будь здоров! Наверное, были бы перегибы —даже скорее всего! Может быть, не те заводы строили бы, проекты дурацкие запускали, еще где-нибудь чудили, но была бы абсолютно советская система управления. Никакой бы демократии не случилось.
Это абсолютный парадокс. Роковая случайность.
У Ельцина получилась совсем не та карьера, к которой он готовился. Его вышвырнули коммунисты, а подобрали другие люди. Они его, можно сказать, перевербовали. И он ведь их не подвел. Он выполнил задачу, которая перед ним ставилась. И, понятно, получил от этого свое удовольствие. Он хотел власти, и здесь ему ее обещали, а коммунисты, наоборот, настрого запретили. Это их ошибка — тяготение к слабым. Ставка на слабых, управляемых, пустых.
К сожалению, все повторяется…
Мы продолжили знакомство с Ельциным и неоднократно пересекались, когда он стал депутатом Верховного Совета СССР и председателем парламентского комитета по строительству и архитектуре. А Коржаков работал у Ельцина в аппарате. В этот момент Борис Николаевич очень плотно общался с Михаилом Александровичем Бочаровым, тоже депутатом Верховного Совета, с которым я незадолго до этого подружился. И до сих пор, кстати, очень хорошо к нему отношусь.
Бочаров был директором Бутовского кирпичного завода. Он стал одним из авторов эксперимента по фактическому разгосударствлению производственного предприятия. В организации этого эксперимента, в числе прочих, помогал и я. Проект этот привлек внимание. О нем писали. И на этой волне Бочаров стал депутатом.
Речь шла о довольно редкой для того времени экономической новации. Если грубо: из государственного завода фактически сделали кооператив, имеющий возможность набирать персонал и продавать по ценам, которые сам завод устанавливал. Все это было завуалировано под так называемый «Бутовский эксперимент», но на самом деле госпредприятие стало, по сути, частным.
А руководитель этого проекта Бочаров избрался в парламент и занял важное место среди демократических сил. Общался с Ельциным и даже баллотировался тогда на место премьера страны вместе с Силаевым. Это был его звездный час. Кстати, это он впервые представил общественности программу «500 дней», позже получившую известность как «программа Явлинского». О сути плана «500 дней» Бочаров рассказал во время презентации собственной программы. Правда, он честно сообщил, что разработал сей план не он, а другие люди.
А Силаев не представил, напротив, никакой программы и тем не менее был избран. Он так прямо и сказал: «У меня нет никакой программы, я только недавно узнал, что меня выдвигают. Я такой человек. Вы все меня знаете, как я работаю». Бочаров же представил целый национальный проект, план конкретных действий. Эта программа была отвергнута на всесоюзном уровне, но на российском уровне имела шансы на успех. Стать премьером у него не вышло, однако известность в демократических кругах он получил.
Одно время Ельцин постоянно общался с Бочаровым. Они часто выпивали у Бочарова в кабинете на проспекте Калинина, где в то время располагались помещения Верховного Совета. Эдак по-сиротски ударяли. И ужасно мучили секретаршу. Потому что она вынуждена была сидеть до ночи и ждать, когда они наконец закончат. Ведь ей надо было после них еще наводить порядок.
И вот как-то я захожу в этот веселый кабинет, и Бочаров интересуется:
— Филатов, ты видел мою подругу? Она тебе уже жаловалась?
— Пока не жаловалась. А что такое?
— Да нет, ничего, ерунда. Получила она там у себя заказ. Ну, знаешь, такой стандартный набор: курица, колбаска, печенье «Юбилейное». А мы пришли. Жрать нечего. Бежать куда-то уже нет сил. Ее не было, она вышла. Мы посмотрели – у нее заказ стоит. Конфисковали колбасу. Ну надо ж чем-нибудь закусывать.
— Ну вы даете…
— Так слушай дальше. Она приходит, видит, что осталось от заказа. И она в шоке. Плачет: мне детей надо кормить. Мы ей втолковываем: «Да ты не бойся, сударыня. Мы тебе все отдадим. Просто сейчас куда бегать-то? Поздно. В буфет не пойдешь. Ну, печенье мы и взяли».
— Так вроде не печенье, а колбасу?
— Печенье тоже. Закуски-то не хватало.
Выхожу я от них под впечатлением от этого рассказа.
Встречаю заплаканную секретаршу. Участливо спрашиваю: «Что такое? Кто обидел?» А она: «Да ну их к черту. Все сожрали мое».
А в следующий раз была другая тема. Захожу к Бочарову в кабинет. Хозяин сразу меня огорошил: «Посмотри, Алекс, какую мне дрянь подарили. Была тут африканская делегация, и подарили какого-то здорового деревянного истукана. А он вишь какой тяжелый. Как же его тащить? Идеи есть?»
А Ельцин говорит: «Надо веревочкой его перевязать. Веревочку пусть найдут. Скажи ей. Позови ее». Заходит секретарша. Они ей:
— Слушай-ка. Найди нам поскорее веревочку, перевязать.
— Да вы о чем? Какая веревочка? Ну какая веревоч- ка? 10 часов вечера! Где я найду вам веревочку? Уже никто не работает. Все дома. Кто сейчас работает? Никто, только мы.
Ельцин на минуту задумался и изрек:
— А… да! Вот что. Подойди-ка сюда.
Она подходит. Борис Николаевич неожиданно быстрым движением руки хватает ее за пояс:
— А ремешок-то у тебя какой хороший! Дай ремешок. Она сопротивляется:
— Да у меня юбка упадет, если я ремешок отдам.
— Ничего. Английской булавочкой заколешь. Ельцин не шутил. Он всерьез намеревался забрать ее
пояс. Она выбежала. Он настаивать не стал, но посетовал:
— А жаль. Тоненький у нее поясок, удобный. Сейчас бы перевязали, а завтра ей отдали бы.
Такое вот у Бориса Николаевича было мышление —
нестандартное. Ну кому придет в голову снять с человека ремень, чтобы перевязывать какого-то истукана, которого подарила африканская делегация?
Я говорю:
— Да оставьте его в кабинете.
Но Бочаров не соглашается:
— Да как в кабинете? На дачу надо. Ну что же он в кабинете. Ведь сопрут в кабинете.
— Да кто же у вас возьмет? Кому нужен такой истукан.
— Ну нет, как же. Вот придут и сопрут.
И он прямо мучился, что с этой деревяшкой делать, как ее тащить…
Надо сказать, что они были очень близки с Бочаровым, но с какого-то момента близость пропала. Как только Силаев стал премьером, жизнь пошла по другому руслу, и Бочаров не занял тех постов, которые ему прочили. По замыслу Бочаров должен был стать перевербованным «красным» директором. То есть должен был показывать стране: «Уважаемые «красные директора», не морочьте голову, начинается новый интересный этап. Айда с нами. Вот человек пошел с нами и хорошо себя чувствует».
Кое-чего он, конечно, добился. В то веселое время Бочарову без особых усилий с его стороны подписали постановление ЦК о создании концерна «Бутек». Бочаров был звездой демократии, и ему пошли навстречу. Концерн «Бутек» получил различные эксклюзивные возможности. В том числе, в первоначальном проекте постановления — в это сейчас даже трудно поверить — было написано, что он имел право регистрации участников внешнеэкономической деятельности. То есть, например, чтобы заключать с заграничными фирмами нефтяные контракты, нужно было сначала заходить к Бочарову. Та- кая лафа, понятно, была недолгой, но именно таким образом в то время люди начинали сколачивать крупные капиталы…