Series: Тайный визит профессора Воланда - Повести

Повесть

Валерий никогда не опаздывал. Вот и сегодня он пришел ровно в семь, ни минутой позже, ни минутой раньше.

– Как всегда, по тебе можно часы сверять, – пробасил хозяин квартиры, широкоплечий, крепкий Паша, яростно пожимая Валерию руку. – Бросай, старик, свой дипломат, снимай пиджачок, если хочешь, и пойдем. Познакомлю тебя с народом. Народ интересный.

– Я не помню, чтобы у тебя собирался неинтересный народ.

– Это ты точно подметил.

Они вошли в громадных размеров комнату с высоченным потолком. Здесь царила атмосфера приятного ожидания, которая обычно предшествует любым пиршествам. Гости, проглатывая слюни, бестолково крутились вокруг стола, число блюд на котором непрерывно увеличивалось, обменивались ничего не значащими фразами и с нетерпением ждали сигнала к началу трапезы.

– Знакомьтесь, это Валера, – громко возвестил Паша, – а это соответственно: Марина, Наташа, Коля, Левушка. Ну, Зиночку, ты знаешь.

– Да, мы где-то встречались, – улыбнулся Валерий и, приблизившись к Зиночке, поцеловал ее в щеку.

– Этот поцелуй я буду вспоминать всю жизнь, – игриво проговорила Зиночка. – А ты не меняешься. Все такой же мужчина “комильфо”.

– Я еще не в том возрасте, чтобы меняться.

– Верно. Ты еще у нас маленький. Ну, расскажи, как твои дела. Говорят, ты шикарно живешь. Катаешься на “Вольво”. Пашка мне показывал фотографии.

– Да, только и делаю, что катаюсь. Иногда, правда, еще и работать приходится.

Коля и Левушка, угрюмые бородачи в потертых джинсах и дешевеньких цветастых маечках псевдозаграничного производства, с явным неудовольствием поглядывали на Валерия. Видимо, его элегантный костюм, белоснежная рубашка, галстук и затемненные очки вызывали у бородачей большое недоверие.

– А страна как? Страна, люди тебе нравятся? – не унималась Зиночка.

– Страна интересная. Все страны интересные, везде свои привычки, традиции.

– Сколько ты еще там будешь?

– Год. Потом, может быть, продлят.

– Здорово. А у нас по-старому. Пашка мотается по Союзу. Пишет обо всем на свете. И тех, о ком пишет, обязательно тащит домой. –

Повесть

Алексей медленно шел по Кертнеру, разглядывая шикарные витрины. Вена ожидала Рождество. Шумно, празднично. Разнаряженные венцы, туристы. Речь слышится самая разная. Даже наша, русская. Все несут в руках покупки, многие что-то на ходу жуют. Здесь любят сытно и вкусно поесть. Особенно напирают на свинину, да и на все остальное тоже. Давно, когда Алексей только приехал сюда, его умилил один эпизод в маленьком кафе. За соседний с ним столик сели две девушки, худые, нежного возраста и манер. За пятнадцать минут хрупкие создания съели по огромному венскому шницелю и тарелке жареной картошки, а затем основательно попили пива. Позже он понял, что шницель и пиво в этой стране – национальные виды спорта, и играют в них все: молодые, пожилые, худые, толстые. Несмотря на то, что по телевидению постоянно гоняют ролики, предупреждающие об ожирении.

Алексей свернул с многолюдного “венского Арбата”, пересек несколько пустынных улочек и открыл массивную деревянную дверь. Это было то самое кафе, где годы назад он наблюдал прожорливых девиц. Он часто бывал тут. Не потому, что это кафе сильно отличалось от других, просто – привычка. Хозяйка Линда Блюм – подстриженная под мальчика, чуть за сорок, приветливая – симпатизировала Алексею. Судя по некоторым полунамекам Линда имела в недалеких поколениях российские корни. Впрочем, Алексей никогда не говорил с ней на эту тему. Для нее он был постоянный клиент, что само по себе уже немало.

– Привет, – сказал он, бросая куртку на спинку стула.

– Добрый вечер, господин Тармаков, – улыбнулась Линда.

– Принеси кофе. Холодно, надо согреться.

Алексей развернул газеты. Обычно он читал американские и советские газеты, местные лишь пробегал глазами.

– Что пишут? – спросила вежливая Линда, подавая кофе.

– Ребята из “Геральда” совсем сошли с ума, – туманно отозвался Алексей.

– Они получают столько денег, что могут позволить себе сойти с ума, – вздохнула Линда.

Говорили они на немецком. Когда Алексей приехал в Вену, он не знал ни слова по-немецки. Постепенно освоил – радио, телевизор, газеты, окружение, плюс склонность к языкам, хотя, в принципе, в этом городе можно нормально жить, владея английским. Здесь все, за исключением стариков, привыкли к английскому и реагируют на него гораздо лучше, чем на ломаный немецкий, на котором изъясняются обычно местные “лимитчики” – иностранные рабочие, весьма непопулярные среди коренных горожан. Если человек говорит на хорошем английском, по-европейски выглядит, его здесь уважают, особенно молодые, воспитанные на американской культуре и не зажатые предрассудками военной поры.

Повесть

Сергей Турдин шагал по коридору институтского общежития твердой, уверенной походкой. Пальто его было расстегнуто, длинный шарф свисал до полу, шапчонка – по-молодецки, чуть-чуть набок. Так, разговор наверняка предстоит тяжелый. Непросто уломать этого фрукта. Но в принципе реально. Главное, подход найти. Турдин пихнул ногой дверь.

– Здорово, Олег. Учишься?

Сидевший за столом щуплый белобрысый парнишка, на вид лет пятнадцати, не больше, обернулся.

– Нет, письмо домой пишу, – ответил он.

– Письмо ты еще тридцать раз успеешь написать. Я предлагаю вариант поинтереснее, а именно: отметить сегодняшнее событие.

– Какое событие?

– Такой экзамен спихнули, а он спрашивает, какое событие. Чудак – человек! Лучше скажи, стаканы у тебя имеются?

Сергей привык брать быка за рога, не рассусоливать. “Надо его расшевелить, не дать опомниться,” – мыслил про себя он. Хозяин не очень-то был настроен выпивать, но под энергичным давлением гостя сломался. На столе появилась принесенная Сергеем бутылка крепкого вина. Сморщенные яблоки и банку дешевых консервов извлек Олег. Застолье началось с мемуаров, обильную пищу для которых дал прошедший экзамен. Потом пошли вольные темы, обо всем понемножку: о преподавателях, об одногруппниках, о филиппинской медицине, о целительнице Джуне, о книгах и модных дисках.

Турдин постепенно, без спешки, подводил к основному. Наконец, Олег спросил:

– Как Марина? Я же ее с тех пор не видел.

“Пора”, – решил Сергей. Затвор щелкнул.

– Мы разводиться будем. Только я прошу тебя в институте особо не распространяться.

– Понимаю, – тихо сказал Олег. Чувствовалось, что ему стало неловко.

– Я не хочу, чтобы наши знали. Тем более, что окончательно это пока не решено. Дитя жалко, а то бы я давно ушел.

– В твоих делах трудно советовать, но мне кажется, что тебе надо хорошо подумать и не торопиться.

Турдин в глубине души усмехнулся: мол, малыш, еще и советы выдает. Впрочем, не за тем он сюда пришел, чтобы оценивать поведение Олега. Ближе к делу.

– Да я и не тороплюсь. Но жить невозможно. Старик, сам посуди. Как можно жить, если каждый день тебе говорят: “Ты бездельник, иждивенец, ничего из себя не представляешь. Женился ради

Повесть

Иван Никитич Поздняк пристально оглядел свои владения. Все как будто на месте. Два бильярдных стола стоят, полочки с аккуратно уложенными шарами висят, недавно побеленный потолок не обвалился. Никитич удовлетворен. Он погладил брюхо и заковылял в подсобку за веником. Начался обычный рабочий день, начался, правда, не в двенадцать, как написано на табличке у входа, а в четыре. Это была традиция. Поначалу она не слишком понравилась администрации, но Поздняк хорошо поставленным голосом доказывал, что нормальному отдыхающему и в голову не придет променять до обеда пляж на санаторскую бильярдную, а ненормальных надо воспитывать. Доказательства плюс твердокаменный нрав работника размягчили руководство: на расхождение между писаной нормой и сложившейся практикой стали взирать сквозь пальцы. Репутация Поздняка укрепилась. Он твердо, по-хозяйски, держал бразды правления небольшим обособленным хозяйством и беспрекословно подчинялся им же созданному ритуалу. Подметание пола ровно в шестнадцать часов было неотъемлемой частью ритуала. Причем, летом непременно в облинявшей безрукавке, легких коротковатых брюках и сандалиях на босу ногу. Если бы окружающие заприметили его без этой униформы, они бы, наверняка, поддались панике, предчувствуя приближение природных катаклизмов или отстранение от должности директора местного курортторга. Основная масса игроков собиралась к пяти. Но первые ласточки прилетали, не успел Поздняк убраться. Сегодня всех опередил Федор Алексеевич Селиванов, румяный здоровяк лет сорока пяти, обутый в методично отстукивающие чечетку сабо. Фирменный теннисный костюм, белая пляжная кепка в увязке с бегавшим взглядом словно заявляли: “Вот я какой. А ну, на сколько вы меня оцените?” Поздняк Селиванова знал неплохо, поскольку тот отдыхал в санатории каждый год в бархатный сезон и частенько заходил в бильярдную.

– Привет, Иван Никитич.

– Здорово. Чего-то исчез ты совсем, загулял.

– Точно, загулял. Море, солнце, южные красоты…

– …Южные красавицы.

– С тобой, Иван Никитич, темнить, я вижу, бесполезно, – криво улыбнулся Селиванов.

– А чего темнить-то, курортник – одно слово и сразу ясно.

– Так уж сразу? Если так, давай партию сгоняем.

– Сейчас вот закончу.

Поздняк любовно сконцентрировал сор и выбросил его в ведро, прохрипев:

Повесть

Где-то в середине восьмидесятых по Москве прокатился слух, что в городе опять, спустя почти полвека, объявился профессор Воланд со своей компанией. Я был тогда внештатным автором в одном журнале. Помню, как-то в редакции меня отловил невысокий черноволосый паренек и сбивчиво, шепотом сообщи), что он общается с профессором Воландом и его людьми. В доказательство он сунул общую тетрадь, исписанную мелким почерком.

– Почитайте, здесь об этом написано, – нервно лепетал парень, протягивая тетрадь. – Только не показывайте никому.

Я счел паренька за сумасброда, из тех графоманов, которые толпами обивали пороги “толстых” журналов. Но тетрадь взял.

С тех пор прошло десять лет. Я больше не встречал паренька. В редакцию он больше не приходил, а его координат я, по глупости, не спросил. Даже имени не знаю. По с каждым годом мне все больше хочется встретиться с ним. Мне кажется, он не соврал тогда – он действительно общался с Воландом. И поэтому я решил опубликовать его общую тетрадь. Может, после публикации хлопец откликнется … если живой. Вот эти заметки…